На правах рукописи



    Бом! Бом! Бом! – на всю деревню разнеслось спозаранку.
Но никто не встревожился, не бросился к окнам – уж не пожар ли где занялся? Все знали, что это бригадир пальцем от тракторного трака по старому плужному лемеху молотит – всех к себе зовет: картошку сажать пора! Сигнала этого и стар, и мал ждали со дня на день. Дождались!
    Первым к амбару прибежал Игнаха:
    - Ну, наконец-то! А то, наверное, все везде уже посадили, одни мы волынку тянем!
    - Успеем! Земля – сегодня проверял – еще не ахти подошла: холодной была. – Ответил на замечание бригадир. – Картошке ведь чего, днем раньше, днем позже – разницы никакой! Тепло было бы… - и снова загремел железом по железу.
    - Все тем же способом проверяешь? – усмехнулся Игнаха и добавил громко: - Да не стучи ты! Все уже должно быть слышали! Сейчас мигом сбежатся! Чего, снова портки скидывал?
    - Скидывал! Зазорного и постыдного в этом ничего нету, - перестал стучать Алексей Прохорович. – Способ старинный, веками проверенный – вскопаешь клочок земли, сядешь на нее голым местом, и все сразу ясно: сажать картошку или повременить с нею… Я же каждый год так делаю и не промахиваюсь. А у тебя все готово?
    - А то как же! – гордо заявил Игнаха. – У меня эти номерочки еще с прошлогодней весны хранятся. Из фанерки старой навыпиливал, все одинаковые – комар носа не подточит! А фуражка – вот она! Всегда на голове!
    Геннадий Прокопьевич издалека дал знать о себе – на ходу от самого дома на гармошке наяривал. Василий Бобыль быстрым шагом к амбару засеменил. Настасья Прокопьевна, широко размахивая руками, семенила  со своим городским племянником, который лениво плелся позади ее. Подтягивались на звон набата другие. Набежали, стрекоча сороками, мальчишки. У них верховодил сын бригадира Никитка, игру в догонялки затеяли, с умом и гиганьем носились вокруг толпы баб и мужиков. 
    - Все пришли? – озирая толпу зычно спросил бригадир.
    - Все! Все, кроме Натальи Архиповны, - ответил кто-то из женщин.
  - Тогда сегодня начинаем! – продолжил Алексей Прохорович. – У первой, как обычно, управляем огород у Архиповны – человек без ноги, самой ничего не сделать с картошкой. Посадим, чтоб у ней на душе спокой был. А потом, - показал он на Игнаху, - все в его руках! Какой номерок кто вытащит… Давай, начинай, колдуй!
    Игнаха, широко расставив ноги, встал перед всеми, бросил в фуражку фанерные квадратики, перетряс их и скомандовал; - Подходи по одному!
    - Второй! – выкрикнула Настасья Прокопьевна и повернулась к племяннику: - Это значит, у нас у вторых садить будут! Сегодня, стало быть, сделаем…
    Николай Седой, хмуро глянул на свою жену, которая уже робко подходила к Игнахе:
    - Не суйся! – прикрикнул он на Таисью. – Сам вытащу! У тебя рука тяжелая, невезучая, - и смело шагнул вперед.
    Он,  прежде чем запустить свою пятерню в Игнахину фуражку, несколько раз  крутанул в воздухе рукою, зажмурился и  без ощупи вытащил первый попавший квадратик. Он постоял несколько мгновений с закрытыми глазами, потом поднял веки и бросил радостно:
    - Первый! Ну что я говорил! – зыркнул он на жену. – Тебе бы пахорукой, как пить дать последний попал. А тут – первый самый!
    Игнаха по неписанному деревенскому правилу сам в свою фуражку заглядывал последним. Да можно было и не делать этого – он уже знал, какие номера уже вытащены и какой там остался. На этот раз ему не повезло –  ему и номер выпал самый последний: девятый! Но он не отчаивался, знал, что, хоть там дожди заладят, хоть камни с неба полетят – без картошки не останется, все равно с такой дружной ватагой посадит, пашня пустовать не будет.  А тут еще и Василий Бобыль подошел, в сторонку отводит:
    - Бери мой номерок! Мне спешить некуда, картошки сажу всего ничего – на грядке чуть больше твоей фуражки места занимает. Успеется… Не семья же – не к спеху.
Игнаха помежевался, плечами пожал, а потом, что бы обмен такой ни для кого неожиданностью или тайной не был, громко объявил:
    - Мы с Василием очередью сменялись! Теперь у меня у четвертого в огороде порхаться будем. А у него весеннее-посадочную кампанию завершать будем! Стол у него соберем всем кагулом!  Все слышали?
    Кто-то подтвердил голосом, кто-то кивком головы, разница, мол, какая -  первому или девятому, главное, посадить – главную весеннюю заботу с плеч снять. Все теперь плотным кольцом окружили бригадира. Алексей Прохорович, как в бригаде колхозной,  наряды на день всем раздавал.
    Геннадий Прокопьевич гармошку на амбарное крылечко поставил и вместе с конюхом на конюшню побежали – лошадей в телегу-однооску да в плуг запрягать…
- На телеге поедите – к моему не забудьте! – прокричала им вслед Пелагея. – Просился нелестно! Надо было ни к поре, ни к времени ногу себе нарушить. Говорит, хоть и с костылем – хочу вместе со всеми. Хоть, мол, и помощи от меня кот наплакал да хоть в гармошку поиграю. И мне радость, и работа веселее…
    - Я за дедом Фролом заеду! – прозвенел Никитка. – Я же сегодня на лошади ездить буду!
    - Нет, я хочу на тележке навоз развозить! – пропищала старшая Игнахина внучка, которая на выходные выпросилась у родителей в гости в деревню,
    - Ага! – крикнул ей Никитка. – Раскатала губешки! Ты в прошлом году, как барыня, раскатывалась! Очередь не твоя! Да и вообще, - по-взрослому серьезно заявил он, - не девчачье это дело навершной ездить...
    По деревне вновь раздался раскатистый звон лемеха: собрание закончено – пора за дело браться. Толпа у амбара рассеялась. Кто-то убежал на конюшню, остальные ватагой потянулись к одиноко стоящей на краю деревни избе Натальи Архиповны, похожей на домик на курьих ножках: высокая, маленькая. Впереди вальяжно вышагивал Геннадий Прокопьевич. Он будто не на работу шел, а на какую-то деревенскую вечеринку – с гармошкою в руках, извещая веселыми наигрышами всем – весна настоящая в огороды пришла! За ним тянулись, стараясь не отставать от гармониста, все остальные. И только Настасья Прокопьевна со своим гостем-племянником шли чуть поодаль и в сторонке, разговаривали.
    Валентин уже в армии отслужил, но, как человек городской и немного избалованный родителями с детской поры, впервые приехал своей тетке помогать картошку садить. Он шел, не понимая того – огород у Настасьи Прокопьевны  дома под окнами, а они куда всей шарагой прутся? И инструмента в руках никакого – руками что ли землю рыть будут?
    - Иди и не бойся! – подбадривала его тетка. – Сейчас у старушки одной все  скопом посадим, а потом и наша очередь – к нам в огород все нагрянут. Толпой – оно же быстрее, а главное веселее, и устали никакой! Дня три так вот по деревне пробегаем, если не затянемся, не задожжовеет, а потом до окучки лежи да в потолок поплевывай. А окучивать – дело плевое! Конюх наш этим делом занимается – по всем огородам с окучником по бороздам проезжает… Коней жалеет, никому не доверяет! А нам – и лучше не надо! Посмотришь жизнь нашу деревенскую – по нраву придется, может…
    - Тетя Настя! – взмолился Валентин. – Да ты чего! Калачом к вам в деревню не заманишь! В земле да в навозе жуком ковыряться? Да не по мне это…
    - А чего бы и такого! – не отставала от него Настасья Прокопьевна. – Квартирку бы дали, невесту бы нашли тебе деревенскую, огородик бы, сад – все под окном. Пчелок бы завел, как Фрол Фомич… Живи, катайся, как сыр в масле!
    - Ладно, поживем-увидим! – видя, что от тети по-иному не отбрыкаться, туманно ответил племянник. – Какие мои годы! Но пока желания особого не испытываю…
Наталья Архиповна уже поджидала своих гостей-помощников. Она грузной тумбой сидела на крыльце, опустив вниз до самой земли свою ногу-протез. Хозяйка гостеприимно кивала всем и как-то стыдливо и виновато сокрушалась:
    - Что это вы повадились? Каждый год с меня начинаете, оставили бы напоследок. У себя бы пока управляли…
    - Все в порядке!  - осадил ее бригадир. – Как  решено, так и будет! Такой-то оравой, твой огородик засадить, что пару раз чихнуть! А ты сиди, как боярыня, и контролируй, чтоб никто из нас Ваньку не валял. Картошка на семена где? В подполье?
    - Нет! Нет! – обернулась назад Наталья Архиповна, и показала на растворенную настежь дверь. – В коридоре вся уже! Верка продавщица прибегала, хлеб приносила, а заодно и картошки набрала. А Василий, дай бог ему невесту хорошую да пригожую, в тот же вечер из подпола в коридор вынес. Там она в ящиках…
    Василий, услышав похвалу в свой адрес, зарделся сразу, оживился:
    - Пойдем со мной, горожанин! – обратился он к Валентину. – Работа начинается! Бери больше, относи дальше!
    Валентин послушно шмыгнул за ним в коридор, где ящик на ящике зеленели ростками семенные клубни.
    - Куда относить? – спросил он Василия, подхватывая самый верхний.
    - Давай за мной – не ошибешься!
    Вдвоем они быстро сносили все ящики с картошкой и расставили их на лужайке подле пашни, а там уже вовсю покрикивал конюх  на  тужащуюся под плугом лошадь. Та шумно дышала, играла мускулами. Скрипела упряжь, а позади коня и пахаря оставалась ровная темная, не обсушенная еще на солнце, борозда. Все сидели на лужайке с полными ведрами и ждали команды конюха. Он в очередной раз прошелся с плугом из конца в конец огорода и громко гаркнул:
    - Налетай! Этот ряд под посадку! Да поживее!
    Борозда в миг ожила. Вскочившие с лужайки мигом все оказались в ней, сгорбатились и, звеня ведрами, втыкали в свежую мягкую землю картошину за картошиной. Игнахина внучка, чтобы не отставать от всех, сапоги бабушкины, шумно хлопающие по голяшкам, с ног скинула – садила босая. Сначала бегала боязливо, стараясь не попадаться на глаза деда, чтобы он не заругался и не вытурил ее с огорода. Но Игнаха глазастый, увидал сразу вертихвостку, но… в штыки на нее не набросился, а наоборот даже  - пожурил:
    - О, внучка! На босу ногу картошку садишь! Молодец-то какая! По земле босым полезно очень. Мы, помню, - обернулся он к городскому гостю,  который уже освоился в огороде  и горбатился вместе со всеми, - как только снег сойдет, про всякую обувку забывали – босиком до осени бегали, толь пятки сверкали. И хворь никакая не брала, не привязывалась, ну кроме сапог вороньих… Тех, таить не буду, за лето по не одной паре изнашивали. Одни сойдут, другие уже – тут как тут, на подходе…
    За огородом проскрипела однооска, послышался басовитый голос Фрола Фомича. Дед, опираясь на костыль, добрался до края пашни и зычно окликнул всех:
    - Привет, мужики и бабы! А вот и я! На карете персональной прибыл и с ямщиком удалым! 
    Он провел взглядом по огороду, отыскивая Геннадия Прокопьевича:
    - Ты с гармошкой будто бы? Где она? Раз уж нынче из меня не работник, а вот поиграть – поиграю! Дух ваш боевой поднять – еще в силах!
    - Да она же рядом с тобой! – отозвался Геннадий Прокопьевич. – А ну-ка, Никитка, - крикнул он появляющемуся из-за угла мальчишке, неси табуретку Фролу Фомичу! Нет, лучше стул – все же навалиться будет куда, так гармонью заправлять легче. Иди в дом, у Натальи Архиповны, спроси…
    Второй ряд картошки уже садили под любимую песню Фрола Фомича про танкистов. Он  сидел с стуле, пальцы его так и бегали по клавишам – сверху вниз, снизу вверх, громко пел –то приникая щекой к мехам гармошки, то откидываясь назад, встряхивая свои густые темные волосы. Перед ним стояла табуретка, на которой возвышалась, похожая на маленький стог свежего сена, зеленоватая четверть самогона, окруженная тарелками с разносолой закуской, лежала на боку и граненая стопка без ножки, из которой Наталия Архиповна всегда потчевала своих гостей.
     -Удобная посудинка! - говорила она всем. – Из такой и угощать любо-дорого! Ее поставить никак нельзя, опрокидывается. Поэтому и выпивают до дна, главное – в руки подать!
    Бабы робко подпевали Фролу Фомичу – кто-то только себе под нос, кто-то по громче. Мужики те пока работали немтырями, друг с другом изредка перебрасывались словом-другим. Гармонист уже горло промочил, свою любимую прогорланил, начал другую, но ожидаемой поддержки все еще не было…
    - А ну-ка, перекур объявляю общий! – скомандовал Фрол Фомич и отложил гармошку на свежую изумрудящуюся на солнце траву. – Подходи по одному! Я сегодня – наливчий! Работа – не бей лежачего! Давай, смелее! Кто первый?
    Все дружно один за другим выбрались из борозды, окружили гармониста. А тот уже поджидал с выплескивающейся через край стопкой самогона:
    - Давай, Василий, держи! С тебя начнем! Но, - моргнул ему гармонист, - теперь ты мое дело продолжай, тамадой, как на свадьбе, будь! У меня производство стоит! А это – непорядок! Ребятишек тоже угощай! Архиповна для них пряников да конфет кулек припасла – под табуретом смотри!
    Фрол Фомич вновь взял гармошку в руки и заиграл веселую плясовую, глядя то на голубое безоблачное небо, то на ставшую говорливой ватагу соседей. Стопка без ножки не касаясь стола-табуретки заходила по кругу, еще гармонист и передыху себе не сделал, она бумерангом вернулась к нему.
    - Все, Фомич! Передохни! – остановил его Бобыль. – Очередь твоя подошла!
    - Так быстро? – скрестил руки на гармони Федор Фомич.
    - По одной все уж пропустили – сейчас повторим и - за дело! – пояснил Василий, протягивая гармонисту стопку. 
    - А сам? – уставился на него Фомич.
    - Я уже, - огляделся вокруг Василий, - но еще бы не помешало…
    - Дергай! Я – повременю, -  шлепнул гармонист по гармошке. – А то инструмент еще зафальшивит, слушаться не станет…Освистают бабы, с огорода как пить дать турнут да и костылем моим же нарядят.
    - А ну, - скомандовал бригадир, - по местам!
    Он дождался, когда все разбегутся по всему огороду, шлепнул застоявшуюся лошадь ременными вожжами и громко на нее гаркнул:
    - Бороздой! Прямо!
    Из-под лемеха поползла, разваливаясь, черноземина. Зазвенели ведра, бабы и мужики один за другим вставали на  след лошади и не расклоняясь торопливо шли по борозде, вонзая картошку в мягкую, будто пух, землю. Фрол Фомич,  не переставая перебирать планками, разговаривал с присевшей с ним рядом хозяйкой:
    - А мы сегодня с тобой – два сапога пара! – протянул он и приподнял свою загипсованную ногу. – Хоть сапоги одни на двоих покупай!
    - Я-то ладно – у меня отрезали, - согласилась она. – А тебя угораздило ногу сломать – до конца лета ни мужик, ни полмужика из тебя…
    -  Зарастет! – отмахнулся Фомич.  – А остальное – чепуха на постном масле! Чуть чего – мужики плечо подставят, подсобят. Вон видишь, сидим мы, два калеки – тары-бары разводим, а картошка твоя и без нас за милую душу садится. Еще пару рядков и – на другой огород с песнями всей ватагой…
    - А мне стыдно даже – люди в моем огороде горбатятся, а я, будто боярыня восседаю… Эх, - вздохнула она. - Ногу бы мне – разве усидела бы я! Сама бы всю землицу свою руками перерыла…
    -  Не расстраивайся – всякое бывает. Смотри, - кивнул он на копошавшихся в огороде баб, - заканчивают уже! А потом к кому?
    - К Настасье похоже, - глянула вдоль деревни Наталья Архиповна, - мужики там уже на карете твоей навоз развозят… Никитка лошадью заправляет. Ты тоже туда пойдешь?
    - А то как же! Без меня и работы не будет! Никитка должен приехать за мной, а то я сам когда доковыляю. Давай-ка, для них дуэтом шарахнем что-нибудь задушевное, наше деревенское!
    … Никитка не проманул: едва бабы закончили посадку и вновь столпились подле стола-табуретки, подлетел на однооске к самой калитке Натальи Архиповне, звонко крикнул:
    - Фомич! Машина подана! Садись! – и пояснил торопливо: - Мужикам там скучно навоз разбрасывать!
    Мальчишка спрыгнул с лошади, заботливо растряс по всей телеге охопку старого сена, прихваченную им же на конюшне:
    - Все! Транспорт готов – и чисто, и мягко! Давай гармонь! Помогу донести!
    Фрол Фомич стиснул гармонь, снял руки с планок и скрестил поверх мехов:
    - Ну, коли им там без меня тоскливо – поехали! И ты, Архиповна, - обернулся он на одноногую соседку, - тоже поехали! С народом хоть побудешь, а то чего, как ломоть отрезаный. Когда теперь всей деревней соберемся – осенью только! Картошку копать… Давай в телегу и поедем, как молодые!
    Тут и бабы сороками застрекотали:
    - Правильно, Фомич! С собой ее, с собой!
    - У вас двоих так хорошо получается!
    - Архиповна, картошка посажена! Радоваться надо! Айда, айда с нами!
   - Вы же там работать будете, - покачала головой и робко заявила Наталья Архиповна, - а я чего? Сидеть и баклуши бить… На вас пялиться? Только душу свою бередить – помочь-то ничем не могу.
   Но пригубившие малость  бабы, захмелели и усталости уже никакой не чувствовали: будто и не бегали по огороду с полными ведрами картошки, не горбились в бороздах. И, когда подошел Никитка и взвалил на свое мальчишечье плечо гармошку Фрола Фомича, осами подлетели к Наталье Архиповне, подхватили ее под руки:
    - Давай за ними! Не отставай от кавалера!
    - Там посидишь! Со всеми вместе побудешь!
    - Наталья Архиповна! Да у тебя же голос такой, как у певицы! Поехали! – не отставала от нее Верка-продавщица, которая не утерпела, прибежала на помощь из соседней деревни – все равно, мол, магазин открывать: картошку садят – выручка в лавке будет! – И у тебя скуки не будет, и мы, как в клубе на концерте побываем…
    Подъехал бригадир, закончивший опахивать закрайки огорода:
    - Архиповна! – доложил он. – Все как в аптеке! Вспахано и посажено – комар носа не подточит! А ты не брыкайся, подчиняйся бабам – они дельно говорят! И тебе будет не одиноко, и нам веселее…
    Он подошел к столу, крякнул и скомандовал, не успев, как следует прожевать:
    - Все, девки! Перекур окончен! Трогаем дальше! Сегодня надо огорода четыре обойти, чтобы послезавтра – руки с картошкой умыть!
    - Посадим! – отозвались бабы. – Такой бригадой – горы свернем!
    - Да еще с Фомичом да Архиповной!
    Никитка хозяйски обошел тележку, проверил – удобно ли уселись его пассажиры, и скинул вожжи с калитки:
    - Поехали! – по-взрослому гаркнул он и, будто цирковой акробат, ловко запрыгнул  на лошадь, стукнул по ее бокам босыми пятками.
    Тележные колеса застучали по дороге. Фрол Фомич подвинулся на самый край телеги, расстегнул гармонь и по-молодецки озорно глянул на свою спутницу. Он встряхнул головой и его пальцы вновь ожили, забегали по клавишам и кнопкам. Фомич запел, переделанную им  на ходу – тут же в этой тряской и скрипучей телеге - песню о танкистах.
    По деревне, перебивая стукоток колес поскрипывание гужей, веселый наигрыши  и басовитый голос гармониста.
    «… Два калеки,  два веселых друга – на картошку едем мы с тобой!»
    Позади телеги сороконожкой дружной и говорливой ватагой семенили бабы, за ними чуть поодаль шагали Васька-одинокий и городской племянник Настасьи Прокопьевны. Они,  видимо, нашли общий язык, о чем-то беспрестанно разговаривали. За ними вел свою лошадь за поводья бригадир. Грохочущий по дороге плуг, сверкал на солнце зеркалом лемехом, будто ребенок маленький забавлялся, стреляя по сторонам слепящими до боли в глазах солнечными зайчиками. А вдали в огороде Настасьи Прокопьевне стоял Игнаха с другими мужиками. Вилы уже были воткнуты в землю и  дружно стояли в сторонке: навоз уже был развезен и раскидан.   На обочине грядок стоял уже старенький кухонный стол, окруженный грубыми нестрогаными скамейками – Настасья Прокопьевна с племянником с утра подсуетились. Мужики стояли подле него и курили, поджидая приближающуюся ватагу, а больше всего хозяйку огорода, чтобы хвастливо ей доложить: все, мол, фронт полевых работ подготовлен, принимай, дескать, нам в другой уже надо правиться!
 
                   *           *           *
   
    В то утро Василий встал ни свет, ни заря. У всех картошка была уже посажена и только у него еще даже не копнуто. Вчера допоздна работали, ухамайкались, а потом еще просидели до темноты – пиво, наваренное Настасьей Прокопьевной всем кагулом пытались уговорить…Но вот уговорили или нет? – Василий не помнил. Лагун у нее будто бездонный был – из огорода в огород палочкой эстафетной переметывался и … не пустел. Пиво в ней – холодное, хмелем, рожью проросшей пареной отдает! А пены! Мягкая, бархатисктая, шапкой-ушанкой с краев кружки свисает, а кружка легкая такая – будто и нет в ней ничего!
    На стол что-то собрать – у Василия, как назло, хоть весь дом наизнанку выворачивай: везде шаром покати! Но об этом он даже не беспокоился, вчера на застолье под открытым небом он всем напрямую, как на исповеди, выложил: так, мол, и так, завтра меня не казните! Придете картошку садить, а у меня и угостить нечем! Денег – ни копейки за душой…
    Но на это никто и внимания не обратил:
    - Да не томись ты! – отмахнулись бабы. – Знаем мы тебя! Неужто с пустыми руками припремся? Принесем – много ли нам надо! С миру по нитке – нищему кафтан. Не расстраивайся – придем, поможем! Всем – так всем!
    - Да, ты, Василий, голову не забивай ерундой! Нет, так нет, со своим придем! Ты, главное, картошку на посадку приготовь, а остальное – пара пустяков! -  рубанул рукою бригадир. – Знаем мы тебя все, как облупленного! Рубаха-парень, хоть и чудишь иной раз, но свой, нашенский мужик! Простоват ты, ох как простоват, что иной раз так и хочется  ремень взять и отстегать как следует, чтобы простофилей не был… Но не обижайся, - погрозил он Василию пальцем, - что думаю, то и сказал…
    А Василий стоял молча, будто пришибленный. Он и сам на трезвую голову понимал, что живет как-то не по-людски, все у него наперекосяк катится. Выдадут на пилораме зарплату – натузит он рюкзак водки, колбасы, консервов разных и – пир у него горой! Мужиков в доме не счесть – на скамейках и стульях мест не хватает  - иные стоя по его зарплате его же водкой праздник справляют. День-два погуляют, Василий очухается, оглядится кругом – ни живой, ни мертвой души рядом нет. Все его покинули. В избе мороз-злыдень. На столе, под столом посуда грязная, окурками заплеванная, бутылки пустые. В кармане не шуршит, только мелочь и осталась – на пачку сигарет и то хватит ли? Толи всю получку на водку да закуску за один раз выкинул, толи взаймы кому дал или просто сперли – этого он не знал, как бы ни пытался вспомнить. И начинались у него черные дни, которые неторопливо тянулись до следующей получки, с которой он всегда думал начать жить по-иному. Но не получалось… Перебивался с хлеба на квас, с банкой чинариков и на работу ходил. Но Верка-продавщица  баба жалостливая была – хлеб ему под запись давала, а водки он и сам не просил – боялся, хоть и чужая, но не побоится, глаза выцарапет, кошкой вцепится, а бутылку без денег – и думать не чего! Не даст…
    Но накануне посадки картошки, когда хлебная машина по деревне промелькнула, Василий наведался к Верке в магазин – хлебом хоть запастись. Она ему две булки черного выложила:
    - Хватит?
    - Должно хватить!
    - А угощать? Может водки дать? – неожиданно она предложила сама.
    - Можно? – и не дожидаясь ответа выпалил. – Давай парочку пузырей! С получки сразу же отдам! Слово даю!
    - Смотри, что б никаких собутыльников! – со всей своей строгостью предупредила  его продавщица. – Не открывать до поры, до времени! Сама приду помогать – проверю. Опростоволосишься – и в магазин не заходи больше. Хлеба без денег и того давать не буду!
    Первыми к Василию на помощь нагрянули мужики. Бригадир - с лошадью и плугом, Игнаха, Геннадий Прокопьевич…Присели поджидать баб в наспех сколоченной хозяином беседке.
    Разговорились, вспоминая вчерашний день.
    - А у меня, мужики, - не выдержал, похвастал Василий, радостно сверкая глазами, - есть бы чем здоровье поправить, да вот не могу пока. Слово продавщице давал, что до поры до времени к бутылкам не прикоснусь.
    - А чего такого тут? – потирая руки от предстоящего удовольствия, бросил Игнаха. – Верка – не велик и начальник! Со своим справиться не может, а нас пытается в угол загнать…
    - Стоп, стоп, Игнатий! -  осадил его бригадир. - Не дело ты говоришь! Раз дал слово – держать надо! А ежели трубы у кого внемоготу горят – подождите Седого. Вот-вот подойти должон, обещал на закрытие сезона первача свежего принести… А вот Фрол Фомич не появится, что-то говорит хворь какая-то навалилась. И Никитка не появится – Василий ныне без навоза садить собирается, потому и лошадь вторую запрягать не стали.
    - А я сейчас дело исправлю! – прострочил, как из пулемета, только что подошедший к беседке племянник Настасьи и мигом скрылся за углом.
    - Куда это он? – мужики непонимающе посмотрели друг на друга. – И какое это дело и как исправлять надумал?
    Но еще Настасьи Прокопьевны гость и не показался из-за калитки, все его задумку поняли сразу: он убежал за магнитофоном. За углом становясь все громче и громче, гремела музыка похожая на ту, которая по вечерам с вечера до поздней ночи наполняла стены деревенского клуба. Он притащил его в беседку, поставил на стол и врубил на всю катушку. Одна за другой подтянулись бабы, выкладывая на стол кто кастрюлю, кто кузовок. Николай Седой из-под полы своего пиджака-балахона выставил посредь стола четверть самогона, чистого как слеза, но с плавающими в нем наверху свежими угольями…
    - Николай Афанасьич! – оглядываясь по сторонам, боязливо, приглушенным голосом окликнул его Василий. – Ты бы это, - показал он на стеклянную посудину, - поосторожней с этим, давай-ка пока спрячем в крапиву…
    - А чего такого? – пожал плечами Седой,
    - Пока ничего, но всякое может быть, - начал пояснять Василий. – У нас же новый участковый Валерий Павлович. Говорят, что мужик жуть как строг – спуску, мол, никакого никому не дает, а о поблажке какой и думать забудь.
    - Ну, если так, то тут и слов нет – прятать да и подальше надо, - согласился Седой. – Молодые менты – они как мухи осенние, так и норовят кого бы нибудь укусить… Отца родного готовы в каталашку запереть или протокол составить да штрафом огреть. Молодые – оно и понятно! Им в эту пору галочки в послужных книгах поважнее, чем мы с тобой. Чем больше их, тем в званиях и должностях выше. Если этот, как его – Владимир Павлович молод да уже в участковых ходит, значит, горче перца всякого. Так я мерекаю… Беги, прячь подальше! Нет, погоди! Давай сначала мужиков подбодрим...
    Николай Седой негромко свистнул соловьем, и жестом руки немо позвал мужиков.
    Посадили картошку быстро – участок у Василия по сравнению с другими совсем крохотный. У Натальи Архиповны и то больше вспахалось. Бригадир сразу отвел лошадь на конюшню, распряг и выпустил в общий табун, пасущийся денно и ночно в загоне, и вернулся к Василию в беседку. Там уже все, не дожидаясь его, по разу другому крякнули  за окончание работ, выпили и за хозяина, пожелали ему невесты хозяйственной да строгой, чтобы его в ежовых рукавицах держала, глядишь, мол, и коленца разные выкидывать не будет. Игнаха – тот что-то осоловел быстро, на пропалую пошел: а мы что сватами что ли быть не в силах? Да мы ему сейчас здесь найдем! А потом вцепился обоими руками в Светку-почтальонку и к Василию силком рядышком усадил. Та кричит, вырывается, но Игнаха мужик цепкий, жилистый, не выпускает:
    - Вот – чем плоха девка? Давай сосватаем!
    - Да отпусти ты ее! – с платком в руках набросилась на него жена. – Пристал тоже! Сами разберутся! Сват тоже нашелся! Тут же, - хлопнула она его платком по спине, - особый подход нужен. А ты что, как топором в лесу со всего размаха рубишь!
    Лидия вызволила почтальонку из рук мужа, но за стол садиться не стали:
    - А что, бабы, в клубе не бываем – нам всегда недосуги, давайте хоть здесь потанцуем! – звонко крикнула она. – Веселитесь, бабоньки! Чай, праздник у нас! Вон бригадир сказывал, в других-то деревнях все еще садят стараются. А у нас – уже все ай-люли, расти, картошечка!
    Племянник Настасьи Прокопьевны, когда все сидели за столом, убавил громкость магнитофона, а то было и соседа по застолью трудно понять – о чем он речь ведет, а после таких слов Лидии, оживился, подскочил к магнитофону, и голоса, уже изрядно захмелевших и  наперебой споривших о чем-то друг с другом, мужиков утонули  в грохоте музыки.
    Игнаха,  сидевший теперь уже за столом с краю, перестал вникать в мужские пересуды – все равно понимал через слово, сначала сидел и приплясывал на месте, бросая взгляды то на мужиков, то на трясущихся в кругу баб, а потом не удержался – крикнул озорно и с задранными  вверх руками бросился в танцующую толпу. Бабы с визгом и хохотом расступились, освободили ему место. Но он бесом крутился туда-сюда, прыгал и трясся то перед одной, то перед другой, то вовсе оказывался в самом центре круга… То в два прыжка оказывался подле стола, быстро пробегал глазами по столешнице, хватал первую попавшую стопку и, запрокинув голову, махом ее опрокидывал и тут же терялся в толпе. Мужики – кто с хитрецой и улыбками, кто с откровенной завистью сычами  глазели на него: ноги у Игнахи будто на пружинах! А он, видя одобряющие взгляды, крутился, как заводной, махал руками, приглашая мужиков-зрителей к себе и показывая на баб – вот, мол, я какой, будто в малиннике живу. Они выпили еще и один за одним вышли из-за стола, присоединились к танцующим. Даже Николай Седой за компанию вышел в круг и неуклюже затрясся всем корпусом. Круг сузился, места в беседке не хватало. Василий с обеспокоенным видом хозяина в два счета смахнул все со стола, перенес все на улицу, а потом позвал развеселившегося и скачущего в самом центре круга городского гостя и вместе с ними вытащили туда и стол. Наспех сбитая беседка заходила ходуном. Разопревшие мужики нет-нет да и выскакивали на улицу, прикладывались к рюмочке, толпою курили, за ними горохом высыпали и бабы.  Но те от самогона и водки носы уже воротили – коров еще вечером доить надо, а Верке еще и магазин открывать – хлеб вчера весь распродать не смогла, мыши еще  ненароком заведутся!
    Гуляли долго: расходиться стали, когда солнце уже в другую сторону перевалило. Мужики все своим ходом по домам разбрелись, и только  Игнаха так ускакался, что вышел из беседки, перекрил и рухнул наземь мешком с трухой.
    - Мужики, не трожьте его! – предупредила всех Лидия. – Я мигом за тележкой сбегаю!
    Она обернулась в два счета – мужики и перекурить не успели. Они помогли ей положить Игнаху , вывезли его на дорогу,  и тележка заскрипела колесами. Лидия везла мужа, осторожно огибая колеи и выбоины. А у него только ноги покачивались и чертили по земле. В избу она завела его сама – растрясла, плесканув ковшиком холодной колодезной воды. Он помычал, захлопал глазами, потом спустился с тележки и на карачках уполз в дом.
    Последним уходил племянник Настасьи Прокопьевны. Василий уже тоже пошатывался. Он пошарил глазами по сторонам – помнил, что где-то должна быть непочатая бутылка водки и оглядел ее в углу беседки.
    - Будешь? – Василий поставил ее на стол. – Самогона нет – весь, видать, выпили. Седой и бутыль уже унес… А вот, - постучал он пальцем по стеклу, - осталась, голубушка! Уперлось, видать, мужикам... Налить? А то пошли к столу.
    Вадим ответил, почти не раздумывая:
    - Нет, не буду! Наверное, и так выше крыши саданул! Головы завтра не поднять…
    Василий сморщил нос и замер в нерешительности, а потом вдруг твердо заявил толи гостю, толи себе:
    - Тогда и я не буду! Спать сейчас завалюсь,  завтра с утра на работу надо – бревна катать: бери толще – толкай дальше!
    Вадим взял магнитофон, протянул хозяину руку на прощание, но Василий ладонь свою правую даже за спину спрятал, а левой погрозил своему гостю и едва понятно проговорил:
    - Обожди! Прощаться не будем! Я с тобой, мне в магазин к Верке сходить надо… Бутылку верну, а то она толь глаза мозолить будет. Да и не хорошо как-то перед ней – она же трезвая почти ушла…
    Они неспеша побрели по дороге. Около дома Настасьи Прокопьевны, прежде чем отвернуть к калитке, Вадим остановился и вновь протянул руку.
    - А вот теперь – другой коленкор! – проговорил Василий и крепко пожал протянутую ему ладонь. – Тетку не забывай!
    - Слушай! – пожимая руку Василию, оживился вдруг Вадим. – Я человек городской – всех ваших премудростей огородных деревенских не знаю. А картошку у вас тоже все вместе копают?
    Василий закивал головой:
    - А как иначе? Так же!
    - И когда примерно?
    - Че, приехать хочешь? Понравилось что ли..?
    - Подумаю. Как время будет… Может, на выходные в те дни побываю.
    - А ты у тетки узнавай – она сообщит. Или даже еще лучше – пусть она Николаю Седому накажет, чтобы тебе, когда надо будет, брякнул… Эх, - прищелкнул он языком, зажмурил глаза и расплылся в улыбке, - свежую картошку да на костре испечь – вкуснятина! Пальчики оближешь! А аромат! – заводил он головой из стороны в сторону…Приезжай! Без вина от него пьян будешь.
    Вадим в ответ одобрительно кивнул головой, а Василий неуверенным шагом закачался по дороге. Он шел в магазин. Лицо его озаряла добродушная улыбка. Василий готов был песни петь – картошку в деревне посадили!