Происшествие
Рассказ
Накануне вечером Валентина Криницина всю деревню на уши поставила. До самых крайних домов доносился ее громкий и звонкий голос: из матушки в мат чихвостила своего мужика да так грозно, что даже деревенские собаки разом притихли и в подворотни забрались. Такие головомойки Валентина уже устраивала своему Николаю, но в этот раз так разошлась, что от него, как от петуха, даже перья, наверно, летели. А из-за чего она такую крутую кашу заварила, никто не ведал, да и сама ума потом не могла приложить. Заводилась с полоборота, только слово одно поперек ее, а тем паче взадир – и понеслась она по кочкам.
Николай не перенес такого. Надо же, Валька ему посреди всей деревни разгон из-за какого-то пустяка устроила. И утром, пока она на ферме с коровами управлялась, ушел из дома. Исчез тихо, незаметно и, будто сквозь землю провалился. В какую сторону подался – ни стар, ни мал не видели.
Валентина в колокол бить не стала и даже не собиралась. Рассудила это по-своему: как ушел, так и придет, куда, мол, от меня денется. Все равно окромя меня, никакой даже растрепы или заряпы не найдет, не говоря уж о бабах путевых. Но все же и чердак, и сеновал ошмонала, другие все закутки проверила – не удавился ли где сгоряча?
Прошло уже дней пять. Валентина ходит, как в воду опущенная, глаза от деревенских соседей поглубже в платок прячет и уже сама себя казнит, что жизнь такую мужику устроила. Придет домой – и словом перекинуться не с кем. Завтрак ли, обед ли сготовить – душа не лежит, да и одной за столом непривычно как-то – кусок в горло не лезет.
А утром деревню разбудил вопль Валентины – ревела во всю головушку. Выскочила на дорогу, упала в бессилии, будто куль, и было непонятно – толи она волосы на себе рвет, толи по дороге суматошно кулачками колотит, словно пыль из подушки пуховой выколачивает. В руках у нее записка – под клеенкой толь-толь нашла. Взяли мужики скомканную бумажку, расправили, читают, заглядывая друг к другу через плечо. А там написано: « Валя! Я так жить боле не могу. Ушел топиться. Ружье потом отдашь зятю Ваське, полушубок пусть Митька возьмет себе. Он давно глаз на него целил. Остальное – решай сама. Но не скупись, мне уже ничего не надо. Ищите в реке. Николай ».
Бабы Валентину пчелами облепили, напыжились, подняли ее на ноги. Кто-то слезы ее, градом катящиеся, платком вытирает, кто-то пытается успокоить ее, уговорить, что, мол, может, и не утоп вовсе, а напугать ее так решил. Мужики в сторонку отошли, свои пересуды ведут.
Митька Кривой, которому утопший свой полушубок завещал, грудь колесом, с видом знатока заявляет:
- Багры надо брать и во всех курпагах прошуровать…
- И сеть с собой надо брать – не помешает, - подсказывает кто-то другой. Заодно и рыбы наловим! Сгодится…
- А где искать будем? За столько ден его вода могла к черту на кулички унести…Она же позавчера после дождя, ох как дыбилась!
- С верхов, с верхов идти надо...
- И смотреть, главное, мужики, во все глаза. Могло и под коряжину затащить хоть бы хны…
Кумекали мужики недолго, потом пауками разбежались по деревне – багры за амбарами да дворами шукать. Тройку багров нашли да и то один насаживать пришлось – сгодилась для этого жердь вытащенная из огорода. Валентина, глядя на суетящихся мужиков, пыжилась и рвалась к ним, сама хотела пойти на поиски. Но после стакана-другого воды-сукропицы с валерьянкой угомонилась, голосить перестала, но все равно талдычила одно по одному: ухожусь! Без Коленьки жить не стану! Найдут – в том же омуте себя ухайдакаю!
Бабы на ферму мухами слетали – зятю Ваське в Шарью позвонили, приезжай, мол, срочно! А что и к чему ни словом не обмолвились и даже не намекнули, будто воды в рот набрали – зачем, дескать, до поры до времени молодых от ума отставлять. Приедут – сами разберутся!
Зять у Кринициных с тестем и тещей ладил. Он после звонка в сию же минуту лыжи в деревню навострил – нанял знакомого шофера и пыль столбом за ними - туда помчался. Весть такая была для него, как обухом по голове, ошарашила Ваську, но пришел в себя скорехонько. Мужик он еще та петля, в различных переделках с детства бывавший, записку тестеву пробежал глазами, на обратную сторону ее мельком глянул и не найдя там ничего, хмыкнул себе под нос, а потом к теще, которая была похожа на потухший, но пока еще не остывший вулкан, подошел:
- Не плачь, мамаша, не губи себя. Раз мужики пошли да с баграми – найдут, значит. Речка-то у вас – пустячная, местами воробью по шиколотку и то не будет. Я уж с ними не пойду, без меня ватага. Надо кому-то и к самому худшему готовиться… Поеду пока домовище закажу да к столу прощальному чем-нибудь запасусь…
Вышел на улицу, и только его и видели.
… Мужики гуськом втягивались в лес, дышаший свежестью и утренней прохладой. Впереди в широких облинявших галифе вышагивал Дмитрий Сорокин. В мыслях он уже примерял на себя завещанный Николаем полушубок: «…В самую пору будет». За ним тянулись остальные. Меж мужиками маленьким рыжим и конопатым бесененком крутился сын Дмитрия Сорокина – Мишка, который нынче пошел на второй круг в четвертом классе. Оставили было на осень, а он вместо того, чтобы учебники штудировать да зубрить, все лето собакам хвосты прокрутил да пробалбесничал. Пришел к учителю в конце каникул и ни бе ни ме не мог сказать. Так и оставили на второй год.
По пути мужики изредка перекидываясь своими томными думами о случившемся…
- Нелепо как-то… Несураз получился…
- Какой несураз? Тебя бы поедом баба ела денно и ношно, не так бы рассосуливал. Валентина его сама головой в омут сунула, а теперь вот слезы на кулак мотает…
- А может еще обойдется. Вон в Шарье мужика месяц искали, уже сороковины хотели ладить, а он потом заявился, как ни в чем не бывало. В другом городе у бабы другой жил, как у Христа за пазухой. Может, и Колька сейчас где-то – сыт, пьян и нос в табаке…
- Ладно, мужики… Хорош балаболить. Дело серьезное – тут не до хихонек да хахонек. Да и пересуды всякие ни к чему, не ведаем ведь с чем обратно обернемся…
Около моста остановились, думая откуда с каких ям и омутов начинать баграми шарить. Мишка заломив по-залихватски кепку на самый затылок, крутился юлой подле мужиков, забыв про свой скинутый уже с плеч портфель.
- А ну, марш в школу! – цыкнул на него отец и хотел было сопроводить свои слова подзатыльником, но озорник ловко увернулся. – Давай-давай, иди! Да веди себя по-людски, а то снова жаловаться начнут учителя – на уроках сидишь, как сорока на коле! В одно ухо залетает, в другое вон вылетает! Прошлый год дурака провалял, нынче хоть за ум-разум возьмись… Ну, чего? – отпровадив Мишку легким шлепком по спине на другую сторону моста, обернулся он к мужикам. – Начнем! Отсюда и до Серафимовых вершей – дальше идти толку не будет! У него там загорожено – ни одна малявка не проскочит, а ежели утопленник, то тем паче. Либо здесь где-то, либо… – задумчиво почесал он загривок и махнул рукой. – Пошли! Меледить нечего.
Тени от стоящих на берегу деревьев уже выпрыгнули, словно озябли в холодной сентябрьской воде, на увядающую траву, стали короче, а потом и вовсе сошли на нет. К этому полуденному времени мужики проботали и пробагрили почти все мало-мальские омута и глубокие узкие перекаты. Вымокли донельзя, вода в сапогах хлюпала, а толку никакого – окромя коряг да топляков из реки ничего не выцепили. Но время пролетело быстро – только что было утро, а и глазом не успели моргнуть – солнце уже на запад намыливается.
Мишка тоже не заметил, как подошла последняя перемена. На первом же уроке он схлопотал парашу – домашнее задание не сделал, хотел было у круглой отличницы Наташки слизнуть, но та и тетрадку со стола в портфель поглубже от него спрятала. За это он ей показал язык и рожицу скорчил, а потом, когда Наташка отвернулась, озорник больно теребнул ее за косичку. Она в отместку шандарахнула его со всего маху портфелем по рыжей всклоченной, похожей на осеннюю болотную кочку, шевелюре. Прозвенел звонок. Мишку вызвали к доске первым. И…двойка!
Обратно шел косолапя, будто медвежонок, а перед Наташкой оттопырил уши, показал ей язык, а поравнявшись с ней саданул отличнице по горбине. Она выгнулась в три погибели, а затем уткнулась в парту, завсхлипывала. До своего стола Мишка не дошел, учительница тут же завернула его, быстро и размашисто написала что-то в его уже потрепанном дневнике и грозно приказала выйти из класса.
На перемене к нему пристал самый рослый в классе Сережка Тузов, заступившийся за обиженную Наташку. Но Мишка – калач тертый! Он даже с ребятами и постарше, и посильнее его в переплетах не раз бывал. А потому не рассосуливая и не прислушиваясь к Сережкиным словам, дал ему зуботычину, ловко проскочил у него под мышками и бросился наутек по школьному коридору. В классе появился только после второго звонка.
На других уроках он либо сидел, как окаменевший, дремал, подпирая голову ладонями. А на предпоследнем вспомнил про дядю Колю, которого мужики всей деревней искать с утра отправились. Его будто шилом ткнули: закрутился за столом, поглядывая на улицу. Мишка был похож на встревоженную птицу, готовую вот-вот сняться с насиженного места. И при первых же звуках звонка он с портфелем в руках пулей сорвался с места и сшибая всех и все на своем пути бросился к выходу. Всдед доносился писклявый Наташкин голос:
- Смотрите! Смотрите! Сорокин с урока сбегает…
Но остановить его уже никто не смог. Он в пиджаке нарастопашку был похож на летящую птицу, мигом миновал деревню и прямушками бежал к лесу, за которым его надвое рассекала река. Где-то там должны быть и отец, и все деревенские мужики. А может нашли дядю Колю и домой воротились? От такой мысли он даже нахмурился и даже поморщился. Ему захотелось, если кто-то другой найдет, то он первым бросится в обжигающую холодом воду и вытащит его на берег…
Редким белоствольным березняком Мишка шагал быстро и широко, размахивая своим тощим портфелем – учебников второгодник не носил в школу: а зачем, я и так их все наизусть знаю? Прошлый год еще все прочитал… Шел, мечтая и раздумывая о своем будущем подвиге.
Неожиданно рядом с дорогой он увидел тлеющий костерок и стоящего подле него мужика в длиннополом до пят плаще. Мишка вздрогнул, остановился на полушаге. Бежать или прятаться было уже поздно. Незнакомец не откидывая напяленного по самые глаза капюшона, жестами руки звал его к себе. Мальчишка стоял настороженно, в нерешительности, как нахохлившийся воробей – взлететь или не взлететь? Но когда тот открыл свое лицо, Мишка дико крикнул, швырнул в сторону портфель и бросился наутек.
А вслед ему доносился громкий и знакомый голос:
- Мишка! Не бойся! Да это же я! Постой, не убегай!
Мальчишка обернулся и сбавил ход, потом робко остановился всматриваясь в лицо вышедшего из леса незнакомца. А тот уже сам неторопливо подходил к нему ближе и ближе.
Мишка таращил на него глаза, робко, вполголоса произнес:
- Дядя Коля – это ты?
- Я самый, - с улыбкой ответил тот и присел перед мальчуганом на корточки.
- А ты че? Не утоп что ли? – все еще в растерянности спросил Мишка.
- Да нет, передумал. Пойдем-ка к костру, поговорим, картошкой печеной угощу…
- Вынырнул что ли? Тонул-тонул и на берег выкарабкался…
- А-а-а, - махнул рукой Николай, - считай, что так получилось. Все еще не веришь? – усмехнулся он. – Ну, на пощупай…Живой я, живой! А ты с перепугу хвост сразу в промежноги и стрекача! Вроде бы ты парень-то не из робкого десятка…Сумку потом свою подбери, а то и двойки носить больше не чем будет.
Николай взял палку, пошорудил ей в прогорающем костре и выкатил из дышащих жаром углей несколько картошин, взял одну из них и, будто жонглер, поперекидывал ее из руки в руку и протянул Мишке:
- Бери, но горячая – не обожгись!
Мальчишка взял черную, как уголь картофелину подул на нее, взял у дяди Коли большой нож и толстой каповой рукояткой и начал оскабливать ее до коричневого цвета.
- А я с кожурой! – оживился он и захрустел картофельной корочкой. – Так вкуснее…
- Ну, как там в деревне? Как Валька у меня?
- Вчера утром рявкала, на дороге в пыли валялась. А мужики на реку сиганули – тебя искать. А ты, - откусил он дышашую паром картофелину, - ты выплыл уже. Скажу им – вот обрадуются!
Мальчишка что-то затараторил еще, говорил невнятно, неразборчиво. Но Николай не переспрашивал, не вникал в его бормотание. Он уставился на безоблачное голубое небо и думал о своем.
- М-д-а-а, белугой, значит, рявкает, землю руками перегребает…Ничего-ничего, может поумнеет. А то думает, еще одна жизнь у нас впереди. В первой собачиться можно, народ честной веселить, а во второй – жить душа в душу, как сыр в масле кататься. Нет, милая, так не бывает! Второй жизни не будет…Надобно в этой как след жить. Поэтому это ей впрок будет. Я еще день отсижусь в лесу и потом выйду. Сам сдамся…
- И ночь здесь сидеть будешь? - сверкнул Мишка глазами. – А волки?
- Да никого тут нет! Ни днем, ни ночью… А если и есть, то даже близко не подойдет. Лесное зверье, хоть волк, хоть медведь, существа боязливые.
- А можно я к тебе на ночь прибегу? Костер жечь стану, дрова запасать, - уставился он на своего собеседника в ожидании ответа и для пущей важности добавил: - Я уже с ночевкой на рыбалке два раза был. И не спал даже…
Николай лениво помотал головой и присел перед ним на кукорки:
- Нет, Миша, на ночь не прибегай. Иди сейчас домой и никому ни гу-гу обо мне. Посмотри, как там баба моя убивается или уже перестала. Завтра в этом же лесочке встретимся. Да, картошин пяток, ну десяток захвати, но втихаря, чтобы никто даже краем глаза не видел. И – прижал он палец к губам – ни слова, что со мной виделся. Слово даешь?
- Я маленький что ли? Слово даю – никому не выдам! – бодро ответил Мишка и направился на дорогу.
- Чушку свою на реке вымой – исчумазился, как негритенок черный!
- Умоюсь! – поднимая портфель, бросил Колька. Потом крикнул: - Дядя Коля! А можно я дневник у вас оставлю? А то мне училка там что-то накалякала. Дома ругаться будут…
- Оставляй! Никуда не денется – не искурю же! Опять набедокурил?
Мишка только махнул рукой и полез в портфель за дневником.
- А завтра вместо батьки распишешься? – склонив на бок голову, хитрым бесенком, выпалил Мишка.
- Распишусь! Беги! Да найди заделье – к нам забеги: что там творится?
Мишка, избавившись от тяжелого для него груза-дневника, быстро замельтешил меж хлипких березок и скрылся вовсе.
В тот же вечер Валентина на всех парах сбегала в соседнюю деревню, где доживала свой век старая полуслепая Нюрка Захариха. Когда она была могутная, занималась знахарством, приговорами. Народ к ней тогда валом валил. Потом, когда сил не стало по полям да лесам собирать травы, слава ее начала угасать. Но поговаривали, что она на картах невестам деревенским женихов выгадывает. Вот Валентина и ринулась к ней сломя голову, пусть карты и на Николая раскинет.
Захариха толи не в духе была, толи в самом деле хворь ее в этот день прихватила, сначала отнекивалась и даже руками отмахивалась: не могу, мол, стара стала, ничего не теперь в картях не разумею. Валентина уж перед ней на коленки встала, поклоны отвешивает.
- Ладно, - не устояла перед ее мольбами знахарка, - достань-ка карты с комода. Пыль хоть с них стряхну – год наверное уже в руки не брала…
Валентина вопрошающе смотрела на Захариху, а та ловко разбрасывала карты по столу и беззвучно шевелила губами. Потом собрала всю колоду в кучу, перетасовала и все начала по-новой…
- Так, хозяюшка, - наконец-то обмолвилась знахарка, - в реке своего хозяина не ищи. По картам воды у него рядом нет…
- Живой?
- А вот этого я сказать не могу. Кабы карты новые были, тогда может быть да и то навряд ли… Но одно точно: реку мутить не надо, хозяин твой к воде доже не подходил и следов его в ней нет.
- А где же он? Живой?
- Сказать не могу, - пожала плечами Захариха. – Карты про это ничего не показали.
- А если новые принесу..? – с искрой надежды проговорила Валентина. – Ну, хотя бы живой ли…
- Не игранные надо, а где ты сейчас найдешь? Да и потемки уже…
- Завтра с утра в лавке куплю и прибегу. Может, скажут жив ли и где он?
- Сулить не буду. Но приноси – саму интерес взял – попробуем узнать, где твой хозяин блудный…
Утром Валентина ни свет ни заря известила всем мужикам: в реке да и вообще в воде мужа ее искать не надо. Захариха, мол, так и сказала, что это мартышкин труд, только реку зря баламутите. К воде он и близко не подходил… А сегодня скажет точнее, где он? Может живой еще, а, мужики? Может быть такое? Продавщица чего-то еще нет, карты Захарихе новые надо, тогда и посулилась обо всем поведать… Побегу за ней сбегаю - чего она сегодня долго телится! Пора бы и открыть…
- Да ты на время-то посмотри, - одернул ее кто-то из мужиков. – До девяти еще час целый…
- Нет, я побежала, приведу ее… На час и раньше появится, ничего с ней не сделается. А у меня Захариха, наверное, уже заждалась, все окна просмотрела, - бросила она на бегу и скрылась за поворотом в проулке, где жила продавщица.
Мужики, собравшиеся было снова спровадиться по речным омутам, скучились, судачили всяк по своему.
- Да к родне куда-нибудь подался – водки на халяву попить. А Валька тут сама с ума сходит, и нас с панталыку сбивает. Нагостится – прикатится, будто красно солнышко…
- Гадалкам этим я не особо верю. Но чего нагадала, то нагадала. Годить будем – по реке пока не будем шариться…
- Руки предлагаешь сложить, как школьник-первоклассник…А может он где-то в бане обосновался или на сеновале, а может, упаси бог, нарушил себя: пулю в себя пустил или петлю на шею надернул. Искать, искать, мужики, надо. Чего сиднем сидеть будем, все равно душа-то болит – как никак мужик был и не плохой.
- Я мужики на реку ходил, а вот по чужим баням да поветям – убей, не пойду и в свои закутки никого не пущу. Они у меня на замках…
- На реку ходил? Да ты постыдись хоть! Никого ты не искал, и о Кольке, наверное, нисколечко и не думал. У тебя одна рыба в голове была…
- Давайте, так сделаем: подождем Валентину. Сбегает она к Захарихе, а вдруг что-нибудь путнее узнаем. А что мы, как котята слепые – туда-сюда мыкаемся. Может, подскажет..
Так и решили. Одни остались на улице - стоят, дым колечками пускают, лясы-балясы разводят, другие мужики по домам отправились – делами домашними занялись. Но те и другие с дома Кринициных да с дороги глаз не спускают, ждут когда Валентина от знахарки прималахтает, новостей свежих принесет.
…Мишка на этот раз не стал дожидаться мужиков когда они соберутся на реку. которые уже начали подтягиваться к их дому. Он незаметной серой мышкой прошмыгнул между ними и спешно, не оглядываясь, посеменил на окраину деревни, откуда дорога выплескивалась на овсяное поле и вела к лесу.
- Смотри, - шутили мужики над Мишкиным отцом, - сынок твой, как академик. Книг в портфель натузил - аж еле волокет! Ноги нарасшарагу и самого беднягу избоченило, загнуло, как гвоздь ржавый – в три погтбели! Даже жалко мальца.
Отец шутку эту за похвалу принял:
- Исправляется, знать. Не в каждом же классе по два года сидеть. А то ведь совсем обленился – лоботряс лоботрясом. За ум, видать, берется.
- Глянь-ка! – громко раздался чей-то голос. – А бежит как! Толи и в самом деле школа в радость стала, толи ты, Митяй, сегодня его березовой кашей потчевал.
- Да нет, ничем не потчевал и даже речи об учебе никакой не было, дневник не смотрели. Дела-то такие – не до этого. Может, контрольные уже пошли или уроки открытые. Быстро сегодня собрался…Спеши-и-ит, - с особо подчеркнутой гордостью завершил Митяй.
…Николай уже поджидал Мишку, встретил, перехватил из его рук непосильный для мальчишки портфель. Они неспеша пошли к уже прогорающему костру.
- Как там дела в деревне? – пристально заглядывая прищуренным взглядом в глаза мальчугану, торопно, не доходя до кострища, начал свои расспросы Николай.
А Мишка будто не слышал. Он уже сидел у костра, и обгорелой палкой уже вовсю разгребал раскаленные угли. Потом раскрыл свой портфель и перевернул вверх дном. Из него с глухим стуком посыпались картошины – книг и тетрадей не быо.
- А можно я здесь у тебя побуду и в школу не пойду. Чего там? Одно по одному…
Он высунув от удовольствия кончик языка, мурлыкал что-то себе под нас и одну за одной бросал картошины в самое-самое пекло, а потом заботливо огребал их поверху золой и еще тлеющими углями.
Николай, не дождавшись ответа, переспросил.
- А-а-а, - махнул рукой мальчишка. – Ничего особого. Мужики стоят руки в брюки посреди деревни. Балаболят чего-то, но я не слышал. Но на реку похоже и не собираются…
- Прознали? А ты никому не сказывал?
- Дядя Коля, да неужто я стану тебя предавать. Никому не говорил…
- И дома?
- И дома молчал…
- А никто не видел, что ты вместо учебников картошки почти полмешка нагрузил? Может, видели и смикитили…
- Да никто не видел, - уверял озорник. – Давай, на спор! – протянул он Николаю распростертую руку.
- Ладно, верю. А тетя Валя? Она как?
- Утром видел у магазина крутилась – продавшицу, может, ждала, а может так приходила. А потом быстро-быстро куда-то убежала…Не домой – куда-то за деревню устрекотала.
Мишка примолк, снова присел на корточки и снова с увлечение стал ковырять палкой дышущее жаром кострище.
- Да, - обернулся он к дяде Коле, сверкнув озорными веселыми глазами, словно собирался сообщить самую важную и радостную весть. – К вам Васька приезжал в гости…
- Какой это Васька? – встревожился Николай и сразу же переменился в лице.
- Ну тот, который прошлое лето с вашей Зинкой приезжал. Кто он вам будет? Зять? На машине приезжал. За рулем, правда, не он был. Какой-то другой, незнакомый дяденька…
Николай хотел что-то спросить, но поперхнулся, закашлялся, но тут же собрался с силами и процедил сквозь зубы:
- А сейчас он где?
- Да уже нет – сегодня раным-рано уехал. Тетя Валя ушла, а потом и они укатили. Так что не увидишь своего… зятя.
После этих Мишкиных слов, Николай забормотал что-то себе под нос, заходил взад-вперед подле костра.
Мальчишка как мог решил его успокоить:
- Не переживай, дядя Коля. На будущее лето может снова приедет, а то и зимой, может…
Но Николай уже не слушал мальчишку, он резко остановился, будто паровоз под стоп-краном, тяжело дышал.
- Слышь, Мишка! – рубанул он воздух растопыренной пятерней. – Ты хоть здесь оставайся, хоть в школу правься, а мне домой надо! Побегу – будь что будет! Мужики – те в шкуре моей, хоть и не так часто, тоже бывали, поймут. У баб – языки поганые! Вот беда… А была – не была!
Он, как бегун на старте, быстро сорвался с места и скрылся в уже рыжеющем березняке. Мишка непонимающе посмотрел ему вслед. В школу он решил не ходить. У костра вкусно пахло свежей печеной картошкой…
…Дважды уже Захариха раскидывала новые, отдающие лаковым блеском карты, накрыла их ладонью и уставилась взглядом куда-то в сторону. Валентина, затаив дыхание, страшилась того, что сейчас сорвется с уст знахарки. А вдруг самое плохое?
Захариха помолчала и неторопливо начала:
- Не убивайся хозяюшка – причин для этого нету. Карты говорят, жив твой муженек. Сейчас около него какой-то валет крутится. Интересы какие-то у них общие. Не супротивники они, интересы хорошие, червовые. Но он очень чем-то недоволен или сердится…
- Так это может на меня он гневится, может. Наскочила на него, как змея подколодная, ни за что, ни про что. Так живой, значит?
- Живой, живой! И не ищите – сам придет. Валет, который сейчас около него, и выведет…
- А что это за валет?
- Вот этого никто не знает. Какой-то молодой человек, а кто он – даже карты не подскажут. Потом все выльется само собой на свет божий…Живой, живой! Ну, иди с богом!
Едва за деревней замелькала темная косынка Валентины, мужики, будто тараканы из щелей, повылазили из своих домов, оставшиеся на улице перестали подпирать огороды и стали медленно и боязливо выходить на дорогу.
- Живой! Живой! – на ходу известила на всю округу Валентина радостным криком. – Захариха говорила, - подбежала она к мужикам, - живой, живой он! И не утоп вовсе! Вот радость-то какая! И искать, - сказывала не надо – сам придет да и с товарищем каким-то, молодым!
Мужики тесно сгрудились, из изб на радостный крик Валентины подтянулись и бабы, и наперебой подступили к ней с расспросами, с едкими и язвительными упреками и укорами.
- Неужто нашелся? Ну, слава Богу…
- Ну-ка, что там Захариха наколдовала?
- Сама виновата – в щель мужика загнала! Самой с такой хандрой с веревкой бегать или камень на шею повесить да на омут прямиком. Дал Бог мужика смирного, так она веревки из него вьет, ни за что ни про что не считает. Смотри, девка, как бы локти свом потом кусать не довелось…
- Что мы, как дети малые! Мало ли что там Захариха намолола – язык-то без костей. Мужика-то нет – идти надо искать. Реки осталось пройти – всего ничего!
- Понравилось? Мы с баграми таскаемся, пупы с корягами надрываем, а ты сети, как барин, свои раскидываешь, и сидишь рыбу караулишь. Поисковик тоже нашелся! На чужом горбу в рай едешь…
- А ты на себя посмотри! Кто у Николая вчера жерди спер? Не ты скажешь? Так я же видел! Не успел мужик кони бросить попер сразу!
- Да ну тебя! Несешь какую-то околесицу! Тьфу! Слушать неохота…
- Что хотите мелите про Захариху, а я рассужу так: хоть у ней и душа еле в теле, и на глаз она слаба, но по этой части – что заговорить, что нагадать – крепкая. Много, видать, знает. В том разумеет, в чем нам грешным не дано, не по зубам, значит.
Мужики и бабы расшумелись будто торговки на базаре. И вдруг все стихло, пронесся по толпе робкий шопот:
- Смотрите, смотрите! Идет! Бежит даже! Что его гонит кто-то что ли?
Все замерли. По овсяному полю прямушками к деревне бежал косматый Николай фуражкой в руках. Бежал быстро, размахивая руками. Он и в самом деле будто уходил от неотстающей погони, которая вот-вот настигнет. Но не оборачивался. И только это выдавало: за ним никто не гнался и даже не подгонял.
В толпе запереговаривались.
- Чего это он?
- А ты его шкуру примерь на себя. Срамно перед людьми – такой переполох устроил! Вот и бежит сломя голову… Хорошо еще рожу берестиной не закрыл. Тогда бы и вовсе не узнали.
- Не ерничай! Может, с Колюхой беда, издевки тут ни к чему. Может, с катушек слетел, полоумным стал. Тогда вот Валюхе придется лиха хватить, прежняя жизнь вообще раем покажется…
- А ее и не жалко ничуть. Сама мужика до каления белого довела, со света чуть изжила, дура надутая!
- Не галдите! А то раскаркались на всю округу! Если он и свихнулся, то, наверняка, медведь на ухо ему не наступал – чует все! Хорош, мужику кости перемывать. И хихоньки-хахоньки ни к чему! Бежит, значит, жив-здоров! А то, что произошло – чепуха на постном масле, радоваться надо – человек-то жив!
Николай, заметив пялящуюся на него толпу, остановился, остолбенел на мгновение, но напялив до самых глаз кепку, круто повернул в сторону и огородами быстрым шагом посеменил к своему дому.
Толпа мужиков и баб молча провожала его молчаливым завороженным взглядом.
- Валька, чего рот раскрыла! Беги, встречай! Муж ведь. Только халку не разевай… Не надо сейчас, не надо. И слова ни в укор ему не молви: будто и не было ничего! Забудь это…
- Ну, что, мужики, зенки не будем пялить: муж да жена - одна сатана! Сами разберутся. Расходимся, чай, не кино же крутят…
В избу Николай вошел, воровато оглядываясь по сторонам, тихо и незаметно. Жена уже сидела за столом напртив двери, скрестив руки на коленях.
- Ну что ты наделал, - в полголоса проговорила она. – Всю деревню на дыбы поднял…
- Да, ладно! – отмахнулся Николой. – Сам себе места не найду – ретивое подвело. А что, Васька приезжал? Его-то кой ляд приносил?
- Как твою записку прочитали, так бабы и понеслись трезвонить, а, горем убитая, как могла им поперек встать? Как пьяная была…
- Позвонили им, он тут же и прикатил. Один с товарищем. Жену, говорит, не отпустили до поры до времени да и ему только день-два дали. Сегодня только обратно укатили…
Валентина виновато отвела глаза в сторону – боялась обмолвиться о том, что зять на похороны тестя уже и водки дюжину бутылок накупил, и даже домовище съездил заказал самое дорогое – так, мол, он его уважал…
Николай откинул занавеску, которая скрывала от глаз людских кухню.
- Вот, стервец! Ружье увез. Даже ящик и тот уволок…Ты-то куда смотрела?
- А что я ему скажу? Записка твоя была? Была… Вот он и заграбастал его сразу, а то, говорит, в суматохе-то и сопрут – глазом моргнуть не успеешь. И увез…
Хозяин помрачнел, переменился в лице, помрачнел – туча-тучей, руганулся себе под нос, и, хлопнув дверями, выскочил из избы. Вернулся он скоро – угрюмый, молчаливый, будто корову продал и продешевил слишком.
- Да лучше бы он здесь и не появлялся! Ружье еще ладно, сам, по дурости отписал. Так ведь с столярке моей теперь – шаром покати, весь инструмент забрал, а что осталось – разбросано, будто там Мамай со своим войском побывал… И как только Зинка такого мота нашла? Неужто путевых женихов другие бабы всех расхватали, а ей – барахло осталось. За порог теперь проходимца ни разу не пущу! Пусть к дому моему даже не подходит!
- Позвоним, может, вернет…
- Да уже ничего этого не вернешь! Знаю я его! Все уж, наверное, проюрнул и до дома своего не довез. Что ему в руки попало – считай пропало. Пить-то на что-то надо…
- Все равно я позвоню, вытребую, может…А людям-то что говорить будем?
- Ты же меня до этого довела – вот и думай сама. Ты же все от ума отшибла.
- А записку зачем такую оставил? – повысила тон Валентина и тут же осеклась. – Чего мы перебранку из-за этого устраиваем? Давай скажем, что ты на Кузьминское болото ходил клюкву опроведать да и заплутался… В лесу и ночевал. Только вот записку почти все в деревне читали..
Валентина задумалась и вышла из-за стола и, прикусив узг косынки, заходила, раскачиваясь словно утка, от стола к печке, от печки к столу…
- А ты скажи, что записку эту давным-давно написал, пошел, дескать, в огород и решил меня напугать. Я скажу, что вот только-только нашла и, весь сыр-бор загорелся – на всю деревню страху напустила.
- А поверят? Белыми нитками шьешь! Давай-ка, нехитрый стол собери, мужики или зря меня, душу пропащую, искали… А я пока в лавку доскочу, поллитровку-другую приберегу. Надо же их угостить. И позову всех заодно…
…В доме Кринициных было тесно и гамно. Все деревенские мужики собрались. Водка, которую Николай принес из магазина, уже закончилась, но Валентина, как будто в своей кладовке винную лавку заимела, выносила и выносила…
Мужики уже изрядно окосели, говорили на перебой, дружески постукивали Николая по плечу.
- Ничего, Колюха, впредь наука. Без компаса в лес больше не забирайся. А ты без него да еще куда маханул – мог бы и вовсе сгинуть. Кто бы тебя там нашел? Никто! То-то и оно…
- А клюква ныне какова?
- Чего и спрашиваешь зря! Да тебя в такую даль палкой не загонишь и калачом не заманишь. Интересуется, будто пойдет туда…
- А возьму да и пойду! Напоказь тебе…
- Иди-иди, вот Николая я искал, а тебя не пойду…
- Валентина-то чего записку ту долго не находила.
- Клеенки со стола мыть чаще надо. Там лежала…
- Это бы моя – та быстро бы вынюхала. Я как-то деньги подклеенкой заначил, она их в тот же день выудила.
Под окном тихо подрулила машина-буханка, бойко выскочил шофер, забежал в избу и ошарашенно осмотрел всех за столом:
- Гроб привезли. Принимайте! А вы чего уже похоронили утопленника? Быстро, однако..
Мужики загоготали гусями:
- Да ты чего мелешь? Какой утопленник? Да вон же он за столом сидит…
- Не по адресу приперся! Вези свою мебель обратно!
Николай встал из-за стола.
- Да это мое домовище! Зять с перепугу заказал! Тестя уважил… любимого. Пойдемте, мужики, выгрузим! А то чего ребят впустую гонять, да и деньги уже заплачены. Пусть на чердаке покоится – все равно пригодится рано или поздно…
Мужики, которые были еще могутными, вышли из-за стола занесли гроб в коридор. На чердак поднимать не стали – Валентина не дала. Лестница, говорит, очень крута, а мужики пьяны – того и гляди, кто-нибудь обступится и в самом деле в ящик сыграет. Хозяин махнул рукой – потом мол, сделается! Вот, дескать на днях лук с грядок прибирать буду, тогда и заволоку. Лук в нем сушить буду – удобный сундучок. А на зиму рябину наломаю и ею завалю…
- А чего он и материей не обшит, из досок-горбылин скулькан кое-как и таких денег стоит? – вслух рассуждала хозяйка, бросая взгляд то на домовище, то на того, кто его привез.
- Какой заказывали – такой и сделали, - развел руками курчавый незнакомец, стоя одной ногой на полу, другой – на пороге. - Как заплатили, так и получайте! Ну, что, мужики, бывайте здоровы!
А уже с крыльца обернувшись, добавил:
- И не тоните больше! А надумаете – один лишь звонок и любой ваш каприз исполним! Служба веников не вяжет! Наше вам с кисточкой!
Валентина чуть было не назвала сумму, которую дала зятю на домовище, но осеклась, закрыла ладонью рот, промолчала. Глаза ее сделались большими…
« Ох, Зойка! Волосья бы тебе все вытаскать! Такого пройдоху нашла… Да я бы его взашей вытурила и на пушечный выстрел к дому своему не подпустила. Что, подлец, делает! Ведь и тут-то прохвост стариков-дураков объегорил! Больше половины моих денег в свой карман умыкнул… А я, дура битая, Васенька блинчиков, Васенька водочки…Тьфу! Палкой бы тебя, дубиной дубовой, сучкастой… Да по хребту, по хребту!»
Мужики уже снова всей своей ватагой сидели за столом: рассказывали друг дружке о том да о сем, спорили… У них уже и из головы давным-давно вылетело, по какому поводу такое застолье…Водка уже кончилась. Николай пальцем поманил хозяйку, показал на бурлящий говорливый стол, вполголоса умоляюще попросил:
- Смотри – пусто! Помышкуй-ка по сусекам, неужто не наскребешь. Мужики-то в кои веки так вот у нас собрались…Ведь не бывало экого!
Валентина кивнула и мышкой быстро юркнула на кухню.
Никто сразу и не заметил: двери широко раскрылись и в избу испуганным воробьем влетел взерошенный и чумазый Мишка с портфелем в руках:
- Дядя Коля по - о – о …
Не договорив, Мишка вытаращил глаза и стал глотать воздух, как выброшенный на берег карась. Дядя Коля сидел на краю стола и незаметно для мужиков подносил палец к губам.
- А зачем привезли? – мотнул он головой за двери.
Мужики загоготали.
- Дядя Коля лук в нем сушить будет…
- А потом тетя Валя сарафаны свои в нем хранить собирается…
- Ну-ка, сынок, подойди ко мне! – вытянулся из-за стола отец. - Покажи дневник, что за оценки сегодня принес.
- Дома покажу! – насупился Мишка. – Доставать неохота….
- Портфель давай сюда! Сам посмотрю…
Мишка хотел было дать деру, но кто-то из мужиков сгреб его за шкварник . Портфель по цепочке – от мужика к мужику быстро перекочевал в руки отца. Он раскрыл его, посмотрел строго на Мишку, пошарил внутри руками – ни книг, ни тетрадей не было…
Дмитрий с удивлением и строгость в глазах посмотрел на сына, встал с места и опрокинул раскрытый портфель над столешницей заставленной разными немудреными и наспех приготовленными закусками. В тарелки и мимо их посыпались черные, как уголья, печеные картошины, затем выпал большой нож с перепачканной золой и сажей каповой ручкой…
Мужики переглянулись и уставились на Николая, ожидая его реакцию на выпавший из Мишкиного портфеля нож. С ним Николай Криницин каждую осень не расставался ни на день – то лесовал, то ходил по деревне и свежевал поросят. И вдруг он ни с того ни с сего выпал из портфеля второгодника-двоечника… Неужто, сопля малая, и воровать еще научился?
Первым из оцепенения вышел Мишкин отец, лицо которого враз стало багровым, будто краской в его плеснули. Он со злостью швырнул опустевший портфель к порогу:
- Где нож взял? Картошка откуда? Учебники где? Дневник?
Он взял в руки выпавший из портфеля нож:
- Украл? Нам еще этого не хватало! В школе ни бельмеса не понимаешь, балбес, да еще и красть начал! Сегодня ты у меня получишь выволочку! Пороть буду, как сидорову козу!
На скулах у него багряными орехами заходили желваки. Мужики притихли и с опаской смотрели на него, похожего на разъяренного зверя, готового к прыжку. Мишка сжался в комочек и боялся шевельнуться, но сыскоса поглядывал на дядю Колю.
А тот, будто это и не его нож выпал из школьного портфеля, принял из рук хозяйки бутылку водки, передал ее мужикам:
- Да чего ты, Митяй, на него напал? Хороший у тебя парень! Разливай-ка, а я с Мишкой потолкую…
Он встал из-за стола, обнял мальчугана за плечи и увел на кухню…
- Проучи-проучи его! Дери за уши, пока не отпадут! – кричал вслед Мишкин отец. – Да я еще дома добавлю, как следует! Не жалей!
Дядя Коля и не думал теребить мальчишку за волосы или уши. Он подвел его к комоду, вынул оттуда вазу с конфетами:
- А ну, оттопыривай карманы! Про нож-то я и забыл… Молодец, что принес…
Он сам рассовал конфеты Мишке по карманам.
- С ножом сейчас все уладим! Ты не при чем будешь…Выкрутимся. А ты, - присел он перед мальчишкой и заглянул в его чуть ли не заплаканные глаза, - не винти, а батьку своему сразу всю правду скажи – о том, как встретились, как костер жгли… Он же добрый, поймет и сжалится. Но учиться, Мишка, надо, как положено. Иди, бери портфель да сигай домой!
Мальчишка, прикрывая ладошками набитые до отказа карманы, будто нахлестанный выскочил из-за занавески, схватил портфель и выскочил за двери, бросив кроткий взгляд на отца…
- А ты, Митяй, зря на своего мальца гневишься! – вышел с кухни хозяин. – Неплохой он у тебя! И нож он мой, - Николай взял его со стола и показал всем, - не крал. Сам я… А впрочем он тебе сам расскажет. Ты только не лупи – спроси его сначала.
- Тогда, мужики, давай на посошок по капельке и по домам! Хозяевам тоже отдыхать надо, - отлегло у Митяя. – А у Мишки я выпытаю, все выпытаю…
В деревне один за другим гасли огни. И только в двух домах долго светились окна – Дмитрия и Николая. Последним выключил свет Николай Криницин…
- Ну, вот и все. Мишке может и не попало на орехи. А узнают все… Так, ну и что... Днем позже, днем раньше … Не забыть бы, завтра с утра домовище на чердак затащить. Эх, Васька-Васька, сердце мое давно ныло – пройдоха, ты, зять, пройдоха!
Он тихим ужом залез под одеяло. Но жена толи проснулась, толи еще не спала.
- Ты, Коля, о ружье сильно не горюй, - прошептала она. – Позвоню, а если не вернет, другое купим. Денег у нас с тобой хватит…
Деревню окутала мгла. И только сквозь пелену быстро бегущих осенних туч нет-нет да и заглядывали украдкой в окна домов яркие звезды…