Ольга Гуссаковская
Рассказы для детей
Синяя красота
Птицу эту почему-то называют дрозд-рябиновик, но, наверное, по ошибке: надо бы «дрозд-вишенник». Потому что питается этот дрозд летом никакой не рябиной, а отборными спелыми вишнями.
Где живут дрозды, пока вишни не созрели — неизвестно. Просто их нет — и все. Но только вишни перестают напоминать булавки с зелеными головками, дрозды тут как тут. Неспешно (ведь все еще впереди!) летают над садом разведчики — крупные, желто-пестрые птицы с вороватым быстрым взглядом. Садятся на ветки, пробуют ягоды на выбор. Убедившись, что «не то», улетают, а утром появляются снова.
К людям дрозды относятся, как к надоедливой, но неизбежной помехе: никто из садоводов не может похвастаться, что ему удалось насовсем прогнать дроздов-разведчиков.
Но время идет, вишни все более наливаются соком, краснеют» потом даже чернеют, и весь сад наполняется дразнящим винным запахом спелой вишни. Тут-то и появляются дрозды! Однажды утром разведчики больше не прилетают, их дело сделано зато на сад обрушивается крикливая, драчливая серая туча. Гибкие ветки, вишенника гнутся, как в бурю, под тяжестью прожорливых птиц. Дроздов сотни, но каждый хочет найти самую спелую ягоду и торопливо наклевывает — одну, другую, третью...
Что тут делать человеку? От выстрела в воздух вся стая с шумом взвивается вверх, обдав человека дождем помета и потерянных перьев, а через секунду вновь обрушивается на деревья. Рыболовные сети, накинутые на дерево сверху, больше утешают несчастного садовода, чем помогают спасти хоть часть урожая. Люди вынуждены просто соревноваться с птицами в быстроте сбора — только и всего.
...Яшку мы нашли в лесу. Там, где дрозды живут постоянно. Это был старый березовый лес, огромные деревья давно вытеснили слабый подлесок, и только на опушке столпились заросли рябины, ольхи и волчьей ягоды. Там мы и обнаружили Яшку — желторотого, но уже оперившегося дрозденка. Его сгубило детское любопытство: выпрыгнул из гнезда, не сообразив, что летать еще не умеет.
Он сидел на корне рябины, взъерошенный, обиженный и косил на нас желтым, уже явно вороватым дроздиным глазом. Что тут поделаешь? Оставить дрозденка на месте — ласка съест или лиса набежит, а то и просто погибнет с голоду. Решили назвать его Яшкой и взяли с собой.
Дома выяснилось, что самостоятельно есть Яшка не может: надо брать пинцетом червяка и опускать в похожий на горлышко кувшина желтый рот. Никакой благодарности Яшка к нам не испытывал — просто молча снова и снова разевал рот. Сигналом, что он сыт, хотя бы на время, являлось то, что он опускал перья и начинал чиститься. Но как редко это случалось! Мы всей семьей ловили мух и искали червяков в дровяной прели, за сараем — Яшке всего было мало. И еще — он не хотел спать! Мы поселили его на подоконнике в «гнезде» из старой шерстяной юбки, но он всю ночь возился и попискивал — что-то его не устраивало.
На третью ночь кто-то догадался завернуть Яшку с головой — и дрозденок успокоился. Утром мы даже забеспокоились — уж не задохнулся ли? Развернули юбку — ничуть не бывало: Яшка вылез, встряхнулся и деловито разинул рот. Так он и спал с тех пор закутанный с головою, и я до сих пор не знаю, была ли эта привычка только Яшкиной или все дрозды спят так же.
Яшка рос быстро и по природе был общителен и не пуглив. Очень скоро он выучился соскакивать с подоконника на стол и отправлялся в завлекательное путешествие по квартире. Нелепые колючие трубки на крыльях превратились в темные маховые перья, пестрина на груди стала ярче — Яшка на глазах становился взрослым. Он уже свободно перелетал с места на место, поглядывая, не налито ли во что-нибудь воды. Купаться Яшка любил страстно и с одинаковым энтузиазмом лез и в миску для чистки картошки, и в ведро, где попросту мог утонуть. После того, как он однажды чуть не искупался в кастрюле с супом, Яшку пришлось запирать в голубиную клетку на время, пока топилась печка. Яшка сидел в клетке злой, взъерошенный и сердито стрекотал на всех, кто проходил мимо, — бранился.
Есть он тоже вскоре выучился самостоятельно и ел все, что угодно, а если ничего подходящего поблизости не оказывалось, подлетал и больно щипал руки — клюв у Яшки вырос сильный. Разбойничий клюв. Жили мы в большом старом доме, где издавна ютилось буйное племя бродячих котов. Наверное, их привлекало обилие чердаков и покатых крыш, на которых можно было сражаться без риска сорваться на землю. Среди всех этих котов выделялся могучий черный кот со сквозными, как кружево, ушами по кличке Бандит. Стоило только оставить открытой форточку, как Бандит одним прыжком вскакивал в комнату, хватал со стола или с полки съестное и выскакивал обратно раньше, чем люди успевали опомниться. Утробный победный рев Бандита наводил ужас и опустошал крыши.
Как-то утром мы оставили Яшку на подоконнике, а сами ушли в другую комнату. Яшка уже получил утреннюю порцию корма, настроился благодушно и спокойно чистил перья. Форточку мы, как всегда, закрыли, но, видно, забыли запереть. Во всяком случае, Бандит сумел ее открыть и прыгнул в комнату. А после... мы услышали истошный кошачий вопль, но был он очень далек от знакомого победного клича. Бандит вопил жалобно и тоскливо, словно его топить поволокли.
Вбежав в комнату, мы увидели, что Бандиту и впрямь приходилось не сладко. Он лежал, прижавшись к полу, а на его голове сидел Яшка и, ловко балансируя раскрытыми крыльями, норовил выклевать коту глаза. Сбросить его Бандит не мог — дрозд намертво вцепился ему в морду сильными когтистыми лапами, только по молодости и глупости Яшка не понимал, что добраться до кошачьих глаз ему мешают эти же самые лапы. Но и так черная шерсть летела клочьями.
Мы силой стащили Яшку и освободили кота. Даже не облизав морды, он пулей вылетел в форточку и исчез в каком-то лазу на крыше. С тех пор мы ни разу не видели Бандита возле своих окон. А Яшка еще долго ершился и стрекотал, выглядывая в окно. Что и говорить: разбойник напал на разбойника!
Яшка ни к кому не привязался и относился ко всем требовательно и сердито. Попробуй не дать ему вовремя корма, — исклюет руки, а покажется мало, начнет дергать за волосы. Зато он подружился с больной крольчихой Кудрей, что временно жила в комнате, возле печки. Он никогда не обижал ее и очень любил дремать, сидя у нее на спине. Кудря, впрочем, никак не отзывалась на это.
Еще Яшка, как цыган, любил пестрые тряпки. Собирал лоскутки где только мог и прятал их на шкафу. Но мы скоро заметили, что он явно избегает голубого цвета, да и синий не очень-то любит. Голубые же лоскутки он брезгливо брал за самый кончик и сбрасывал со шкафа на пол. А если их подбирали и клали на шкаф, свирепел и лез в драку. Вот тут-то и возникла мысль: проверить это на остальных его собратьях. В саду как раз поспевали вишни, и разведчики вот-вот должны были доложить об этом всей Дроздиной армии.
Однажды утром все деревья в нашем саду разукрасились на шаманский манер голубыми лоскутками и лентами. Легкий ветерок шевелил их и запутывал вокруг веток, вишенник словно ожил... А днем позже нагрянули и дрозды. Как всегда, на рассвете стая черной тучей накрыла сад, но вдруг туча брызнула во все стороны — птицы увидели голубые ленты. Только несколько из них решились опуститься на деревья, но и те чувствовали себя явно не в своей тарелке и скоро присоединились к остальным. Дрозды свились клубком, как пчелиный рой, повисели еще некоторое время над садом — и потянули дальше, следом за разведчиками.
Глупый Яшка невольно выдал военную тайну своих сородичей. Но ведь он сделал это неумышленно, вряд ли они могли сердиться на него за это! Поэтому осенью мы выпустили Яшку в лес, и он спокойно присоединился к диким дроздам, сидевшим на рябине. В конце концов зовут же эту птицу за что-то дроздом-рябиновиком.
Маленькая Наташа всегда капризничала: «Ба-а-аб! Комары кусаются! Ба-аб! Не хочу тут жить, тут земля горбатая...». И так с утра до вечера. Но бабушка не бранилась, а только торжествующе качала головой.
— Вот! Говорила же Николаю — набалуете на свою голову! Теперь что?
И никто не хотел понять, что Наташа капризничала не потому, что всегда была такая, а просто оттого, что растерялась. Ну, сами подумайте: жил человек семь лет в Москве, в знакомой квартире, с папой и мамой и «своей» бабушкой. И вдруг — ничего этого не стало. Мама, Москва и «своя» бабушка остались очень далеко: они с папой поехали гостить на Колыму к «другой» бабушке, о которой Наташа прежде только слышала, а мама уехала в очень далекое место, называвшееся «заграница». «Другая» бабушка много курила, надолго уходила из дома — собирала грибы и ягоды на пологих горах, обступивших поселок. Называли эти горы «сопками». И наверное, там было интересно, но Наташу бабушка с собой не брала. А папу с утра уводили друзья, и возвращался он лишь вечером — шумный, веселый, совсем забывший, что у него есть дочь. Бабушка говорила: «Ну, совсем в задур попал! Не надейся, колымчан все равно не перепьешь! О ребенке бы подумал...». Но папа не слушал ее и опять уходил. Так и вышло, что делать Наташе было совсем-совсем нечего.
Днем мимо завалинки, на которой обычно играла с куклой Наташа, пробегали ребятишки в смешных прозрачных шароварах из черной марли поверх трусов — чтобы комары не ели. Они тоже торопились на сопки за ягодами и грибами, но Наташа не могла пойти с ними, ей не разрешали отходить от дома. Да она и сама боялась: очень уж тут все было непривычное.
Дом, где они теперь жили, стоял на краю поселка, на самой кромке глинистого обрыва. Внизу большая и быстрая река, а по ее берегу далеко в сопки уходят кусты и высокие травы. Над рекой целыми днями кружат белые птицы с острыми крыльями.
А в кустах жил «он». Какой «он» — добрый или злой — Наташа не знала и спросить о «нем» было не у кого: «другая» бабушка Наташе не нравилась.
И все-таки однажды «он» сам вышел из кустов и показался Наташе совсем не страшным. Маленький, меньше знакомого московского котенка Мурзика, серенький, а на спине пять черных длинных полосок. Темные глазки блестят, как мамины сережки. И — добрый, сразу видно.
Наташа подумала, как его позвать? На всякий случай попробовала по-знакомому: «Кис! Кис!».
«Он» сейчас же встал на задние лапки и замер столбиком. Но ненадолго. Юркнул обратно в кусты — видно, не так позвала... Подумав еще, Наташа решила «его» больше никак не звать — кто его знает, как надо? Пусть просто так приходит. Но в тот день Наташу рано позвали домой, а назавтра она ездила с папой еще к каким-то его друзьям в маленький поселок, где и кустов-то поблизости не росло, одни камни и между ними — картошка.
А когда Наташа вновь оказалась на знакомой завалинке, «он» пришел сразу же, словно ждал ее. Встал дыбком и свистнул: иди, мол, сюда, жду... И Наташа пошла.
«Он» подождал немного и серым клубком покатился в кусты. Наташа — за ним. Она и не заметила, как завалинка и сам дом исчезли из глаз — она попала в незнакомую, но очень интересную страну. Стеной стояли высокие синие цветы: листья острые, тронуть страшно — вдруг уколют? А лепестки вниз свесились, как собачий язык в жару. Наташа их так и назвала про себя — «собачьи язычки». На кустах цветы какие-то — желтые, круглые, как новенькие монеты. И еще маленькие деревца, вроде знакомых праздничных елок, но иголки на них мягкие, совсем не колются и пахнут замечательно, лучше елки. Между кустами сначала попадались только высокие кочки — выше Наташиных плеч, на них росла трава с белыми кисточками и ржавые круглые листья. Два листка — и ягода между ними. Но зеленая, кислая... А потом стали попадаться и камни. Разные. Большие — хоть ложись на них и маленькие — едва из травы видно. И на каждом белые и зеленые узоры, словно вышивка.
Наташа шла и шла, а «он» все посвистывал то там, то тут, и впереди, и где-то в стороне, но больше не показывался. Наташа совсем было надумала обидеться на него и вернуться домой, но тут же передумала: в кустах и кроме «него» кто-то жил. Во-первых, жили маленькие и потому тоже не страшные рыжие мыши. Они то и дело выскакивали из-под ног. А потом, раздвинув ветки с желтыми цветами-монетами, Наташа вдруг увидела гнездо. Оно лежало на земле, как клубок из серых высохших трав, а в нем — длинные яички в крапинку, словно на них краской с кисточки брызнули.
Наташа уже хотела взять их, даже руку протянула, но тут на нее сверху упало что-то и с пронзительным писком пронеслось у самого лица. Наташа испугалась, отскочила в сторону и тогда увидела, что серая белогрудая птичка, не больше воробья. Птичка вдруг присела на землю и неловко поскакала в кусты, волоча раскинутые крылья. Наташа тут же забыла и про гнездо, и про «него» — вот бы поймать! Но через несколько шагов упала, споткнувшись о корень. Эти корни все опутали между камнями и лежали прямо на земле, как толстые веревки.
Наташа ушибла колено и забыла про птицу, которая сгинула неизвестно куда. Ей стало вдруг страшно. До сих пор было просто интересно и Наташа не вспоминала о доме и знакомой завалинке, а теперь ей очень захотелось домой. Вокруг стояли совсем уже высокие деревья, и выше, выше по склону поднимались острые неукладистые камни. Между камнями чернели щели и оттуда тянуло сырой холодной прелью. А «он» исчез, ушел куда-то и больше не звал за собой. Кто-то пронзительно верещал в кустах неподалеку, но этот голос был чужой и Наташе не интересный. Она хотела домой. Подумав, решила взобраться на самый большой камень и осмотреться — может быть, оттуда виден дом?
Долго карабкалась по шершавому серому ребру. Камень весь зарос чем-то вроде сухой серой и зеленой пены. Если бы не это — век бы не забраться на него! Но Наташа все-таки вскарабкалась на самый верх и встала, держась за липкую ветку соседнего дерева. Дома она не увидела, но зато поняла, кто это так жалобно кричал в кустах — ведь это был «он», и «он» попал в беду. Большая черно-пестрая птица качалась на ветке, хлопала крыльями и угрожала: «Кер! Кер!». А «он» припал к камню, что-то спрятав под собой и, задрав голову кверху, испуганно верещал. Наташа сразу поняла, что птица хочет отнять у «него» спрятанное и, забыв о доме и обо всем остальном, скатилась с камня. «Вон пошла! Вон!» — закричала Наташа и топнула ногой. Птица тяжело и шумно взлетела, а «он» шмыгнул в кусты, оставив на камне небольшую взъерошенную шишку. «Ты шишку забыл! Возьми ее!» — крикнула Наташа вслед, но «он» не отозвался, только тихо-тихо прошелестел где-то в глубине кустов.
Эти кусты тоже были новыми — густые, колючие и липкие, да еще паутиной опутаны — попробуй пройти! А вместо листьев на них — длинные сосновые иголки. Наташа все же пролезла следом за «ним» — очень уж хотелось отдать забытую шишку. И остановилась.
Кусты кончились, камни — тоже. А текла перед ней речка в зеленых и синих берегах. Зеленая, высокая, словно бы тоже чуть синевой отливающая трава, а синее — цветы «собачьи язычки». Много их, не пересчитать, не сорвать, а дальше те же знакомые деревья вроде елок, и каждое тоже сверху донизу синими цветами увешано. Только цветы уже другие совсем, как елочные игрушки-фонарики. И тихо. Воды и той не слышно.
Наташа так и стояла на одном месте, не понимая, что с ней происходит, почему ей так хорошо, пока не услышала, что ее зовут. Где-то совсем близко перекликались голоса. Много. И громче всех — папин: «Наташа!..».
— Папа, иди сюда! Что я тебе покажу-у! — крикнула Наташа.
И все шаги затрещали, заломались по кустам — к ней, а Наташа вдруг заплакала. И даже подбежавшему отцу объяснить не сумела, почему плачет, да он и не спрашивал, не до того было.
— Как же ты посмела уйти? Кто тебе разрешил? Весь поселок из-за тебя на ноги подняли! — громко сердился отец.
Наташа молчала и всхлипывала. Слов не находилось, она была слишком мала, чтобы выразить то, что чувствовала. Она еще не знала: только раз открывается человеку синяя красота. И чаще, всего в детстве, когда глаза еще не замутил дым городов и уши не разучились слушать травы. Увидев эту красоту, мы помним о ней всю жизнь, и. хоть никогда не встретим снова, отблеск ее охраняет и освещает наш путь.
- Это «он» меня позвал... — тихо сказала наконец Наташа. — Мне было скучно, и я пошла...
- Кто —он?
- Серенький такой... С полосками. Он добрый...
- Господи, так это же бурундук! — догадался отец. — Эка невидаль, их тут по кустам тьма-тьмущая живет! Что в них интересного?
Отец успокоился, дочь нашлась, и он жалел уже о потерянном времени, о том, что вместо веселого застолья пришлось бродить в чужой для него тайге. А Наташа молчала, потому что навсегда уносила в себе синюю красоту, которая боялась слов.
