На правах рукописи

Павел  Катенин

ИНВАЛИД ГОРЕВ
Быль


Тысяча восемьсот четвертого года

Рекрут брали по всей Руси. Бонапарте,

Брезгая консульством, молвил: «Я — император».

Сытая бунтами Франция иго надела;

Слабым соседям не спорить: признали с поклоном;

Сильные ж с гневом отвергли, злое предвидя.

 

Англия, враг коренной, поднялась кораблями,

Цезарь ратью на суше; царь православный

К ним пристал, и с той поры началася

На десять лет война: великие сечи,

Сходки на смерть безвестных друг другу народов,

Смены царств и владык, гульбы по столицам —

С юга на север, с востока на запад; от моря

Бурным приливом к Москве и отливом к Парижу.


     Вдоволь стоило денег, и крови, и плача

Всем, покуда бог, виновника скорбей

Свергнув с престола, по смерть не запер в

                                                                           неволю.
Портрет П.А. Катенина. Худ. М. Базанков
Портрет П.А. Катенина. Худ. М. Базанков

Павел Александрович Катенин
(1792-1853) – заметная и яркая, еще не вполне оценённая фигура русского литературно- театрального мира первой половины
XIX века. Герой Отечественной войны, прошедший дорогой славы от Москвы до Парижа; активный участник ранних декабристских организаций – «Союза спасения» и Военного общества; блестящий гвардейский офицер и опальный изгнанник, деревенский затворник, отбывавший ссылку в родовом имении; друг Грибоедова и Пушкина – Катенин был известен как самобытный, талантливый поэт, драматург, переводчик, критик, искусствовед.

Читать еще о П.А. Катенине

Видели мы чудеса; с трудом им поверят

Внуки. Вначале никто их не чаял; но просто

Воинов новых, взамен отставных и умерших

Двух с пятисот, по всей Руси набирали.


Волости Спасской крестьянин Макар Еремеев,

Горев по прозвищу, младший в семье из трех братьев,

В город губернский свезен. В присутствие: годен!

«Лоб!» Забрили. Пошел он на царскую службу.

Биться с врагом. Поплакал он на прощанье.

Есть и о чем: жена у него молодая,

Сын по девятому году, парень отменный,

Умный, красавец, весь в матушку Мавру Петровну.

 

Вот на нее поглядеть, так сам надорвешься:

Словно вдова безмужняя, голосом вопит.

Слезы ручьем! А сколько слов причитает

Ласковых мужу, колючих — себе с сиротою!

Вспомнить невмочь, а где пересказывать? Деверь,

В сани ее посадив, увез уж насильно.

Горев с другими пошел в свой полк

гренадерский.

В полгода там обучился приемам ружейным,

Шагу, заряду, пальбе, глазам, поворотам,

Словом, всему, что знает исправный служивый.

В пору как раз. Полкам поход за границу.

Спешно в Австрию звали на выручку русских.

Всем не вдруг поспеть. Кругом на передних

Враг налег. Пробились штыками навстречу

Братьи, идущей к ним с отцом-государем.

Стали лицом к лицу противники в битву:

Тут цветки созрели в ягоды волчьи,

Тут легло людей, что в жатву колосьев,

Кровь лилась, что брага на свадебном пире.

 

Горев сражался, покуда ноги держали:

Рана в плече от осколка гранаты; другая

Пулей в ляжку; пикой в левую руку

Третья; в голову саблей четвертая; с нею

Замертво пал. Разъезд неприятельский утром

Поднял, а лекарь вылечил. Пленных погнали

Всех во Францию. Минул год с половиной;

Мир заключили, вечный, до будущей ссоры.

С миром размен; и многих оттоль восвояси

Русских услали. Забыли о бедном Макаре.

 

Беден всяк вдали от родины милой;

Горек хлеб, кисло вино на чужбине:

Век живи, не услышишь русского слова!

В Бресте дали им волю кормиться работой.

Русскому только и надо; и трое французов

С ним не потянутся; наш увидит чужое –

Сметит; и вмиг переймет; они же,- бог с ними:

Смотрят на наше, да руки врознь, а не сладят!

В теплом краю от стужи дрогнут всю зиму;

Жгут в очагах, дрова переводят, а печи

Нет догадки сложить!.. Премудрые люди!

 

Тем да сем промышляя, нажился Горев;

Выучил ихний язык, принялся за грамоть, -

Нашу он знал, - и мог бы там поселиться.

Дом завести и жену: позволяли; и денег

Дали б казенных на первый завод; но Макару

Тошно навек от святой Руси отказаться,

Некрестей в свет народить с женой беззаконной.

Думает: «Вырос ли Федя, мой парень отменный?»

Тужит: «Жива ли красавица Мавра Петровна?»

 

Наполеон меж тем взять новое царство

Вздумал: Гишпанию алчному надо вдобавок!

С сыном король не ладил. «Милости просим

В гости! – сказал Бонапарте: -Соседнее дело,

Мир». Те спроста приехали; он их лукавый,

В ссылку обоих за стражей; и землю с народом,

Брата как куклу им в короли, и присовоил.

            Ладно бы все, да лихая беда: не даются!

Силой бери! И полк за полком, через горы

Рать повалила, всякое племя земное.

С прочими вечные слуги французов – поляки.

С ними и наши, кто был в полону. И Макару

Велено вновь под ружье, под ранец в полпуда:

Бейся насмерть, а не за матушку Русь, а уж

бог весть

За что! На смех играет судьба человеком!

 

            Люто стал за святыню народ богомольный:

С ядом, не только с мечом. И даром что Горев,

Истый наш брат христианин, не грешен

                                                           в кощунстве,

Не драл икон, не сквернил. церковных сосудов,

Даже других унимал, не бояся насмешки,—

Все бы плохо попасть чернецам либо черни.

В том и зло, что правый вравне с виноватым

Гибнет в смуте войны и горячек мятежных:

Где разбирать? Господь на том свете рассудит!

Но бог милостив был и вывел Макара

Жива-здорова, немногих в числе, как пришельцев

Дочиста смел с земли своей полуостров.

 

В то же время другую войну на противном

Света краю завел губитель; и войска

Столько с ним, что в месяц двадцать пять тысяч

Тратить мог: его ж окаянное слово!

Шли к Москве напролом, и дорого стоил

Каждый шаг на Руси, но вождь не жалеет:

Много в запасе! Пусть лягут на приступах

тьмами,

Две под Смоленском, четыре в полях

москворецких,

Лишь бы нам величаться в Кремле златоверхом.

 

Бог попустил, на кару гордыни. Кутузов,

Вечная память ему, сшепнулся с морозом;

Выбрал крепкое место, так, чтобы мимо

Взад ни вперед ступить нельзя супостату;

Выждал, и стал вымораживать, словно хозяин

Из Дому вон тараканов. Недруги в драку:

Нет удачи! Погреться? -— Заперты двери.

Съесть бы! — Падерой конской лакомись вволю.

Бегство пошло; тут меч, и голод, и холод —

Всё против них: живые шатались как тени;

Мертвыми путь усеян: на версту сотня!

 

Вождь ускакал восвояси за новою ратью;

Наша вперед, а немцы к ней приставали:

Первый — преемник Фридриха, после и цесарь;

Там и все. Числом встречались уж равным;

Либо, как в Кульме, малым великое дело

Делалось, к диву военных, к спасению мирных.

Царь хвалил, чужие сказали спасибо:

Лестно было назваться воином русским.

 

Бедный Макар! где ты был? что делал?

                                                            Он жадно

Слушал вести, носимые шумной молвою;

Скрыть бы хотели, но шило в мешке не таится.

Рейн перешли, во Франции русские. Сильно

Сердце забилось у Горева; птицей из клетки

Рвется в стан земляков: «Не стыд ли, не

                                                          грех ли

Здесь злодею служить? Палит он из пушек

В наших, а я за него ружье заряжаю!

Надо бежать; лишь ноги становятся хилы,

Бок от раны болит и ломит к ненастью.

Ну! да с богом: авось дойду». И сберется.

 

После раздумье возьмет: «С ума ли я спятил?

Сто ли верст пути? Нет! — тысяча будет.

Схватят, воротят, судом расстреляют как труса:

Английских пуль испугался-де; русское имя

Втянут в поклеп; а там одному мне не много

Сделать: Гореву взять Париж не под силу!

Волей разве служу, не по долгу присяги?

Рад бы в Сибирский, да в рай грехи не пускают».

 

Он бы решился; но не было воли господней,

Новый искус судившей долготерпенью, —

Пятую рану, в ногу пониже колена,

Меткий Ростбиф хватил его под Тулузой.

Кончилась тут и война. Бонапарте на остров

Эльбу уплыл, а новый король из Бурбонов,

Умный старик и русским давно благодарный,

Всех велел отыскать, снабдить и отправить

В родину: так возвратился Горев в Россию.

 

Срок не дошел, но раны сочлися за годы:

В чистую! Вольный казак! Не стар еще: сорок

С чем-то. «Лишь бы жива была Мавра Петровна,

Радость моя, да Федя, парень отменный,

Вырос в люди, мой свет: за все слава богу!

С ними я так заживу, что горя не вспомню;

Буде же вспомнится прошлое, вдвое веселья».

 

Так Макар Еремеев, по прозвищу Горев,

Едучи в дом, рассуждал. Все новое платье

Сшил, как должно иметь солдату в отставке,

Сиречь при деньгах: он сберег их на случай,

Так, что мог нанять лошадей и одеться,

Даже годик прожить. Жене он в подарок

Вез прекрасный платок французский.

А сына Чем подарить? «Дитя? Чего ему надо?»

 

Вот, как ближе подъехал к той волости

Спасской,

Спрашивать стал на кормежках Макар у хозяев,

Жив ли, здоров ли тот-другой из знакомых.

Диво ему: про многих вовсе не знают,

Тех же, что знают, куда налицо их не много,

Помер, в бегах, на службе, ушел да уехал;

Дома, да хвор, с Николы лежит на полати.

Страшно своих помянуть. Собрался насилу

С духом. Ответ был надвое, больше хороший:

 

«Федор Макарович жив и здоров; обзаконен

Третий уж год на дочери земского, Вере

Карповне. Тесть пожалел приданого, правда;

Но ведь им же — всё, как схоронят скупого.

Зять и сам не беден; семья их большая

Вымерла вся в тот год, как пленных французов

Гнали, и мы от них чумели; остался

Он да дура Маланья от старшего дяди». —

«Где же мать у него?» — «А бог ее знает!

Мы не знавали; на свадьбе хлебом и солью

Благословляла вдова Агнея-просвирня».

Охнул Горев: «Красавица Мавра Петровна!

Царство небесное! грусть заела в разлуке».

 

В самое Преображение, в престольный их

                                                                праздник,

Прибыл Макар в село, и прямо к обедне.

В церкви все ново: иконы и утварь и ризы.

Поп молодой, из ученых; дьякон и схож бы

С сыном старого, только велик и дороден;

Причет ребята; свечу лишь взносит все тот же

Тихон-бобыль, но оглох и от лет полоумен.

Церковь битком набита; узнал до десятка

Горев, но ждет с терпеньем, как кончится служба.

 

«С миром!» К кресту приложились. У выхода

                                                                            давка.

Вот купчиха нарядная, в ферезях, в бусах,

Толстая, кровь с молоком, то с той, то с другою

В губки чок да чмок, и сорокой лепечет.

Вот попадья к щеголихе: «На чашечку чаю,

Матушка, к нам!.. Пожалуйста, Мавра Петровна!»

Горев глядь: она. В чаду от восторга!

Прямо к ней: «Сокровище! свет ненаглядный!

Радость! узнай: я муж твой». — «Мертвец!

                                                             помогите, —

крикнула та,— я мертвых боюся до смерти».

Женщин сбежалось; им на руки так и упала

В обморок; в дом увели, на кровать, и от шуму

Заперли дверь — он только и видел хозяйку.

 

Говор в народе, спросы и суды, и ряды:

Знай вертись, служивый, на все на четыре.

Вот борода седая, купец долгополый,

С брюхом, с медалью: — «Кто ты, брат, и

                                                                  откуда?» —

«Здешний крестьянин, потом солдат государев;

Был в полону, в отставку выпущен; Горев

Прозвищем; здесь вот сошелся с женою». —

«Спорить в другом не хочу; но Мавры Петровны

Звать женой не моги: то прошлое дело;

Нынче я ей муж. Оставь нас, а паче

Ей не кажись: сердечная бредит с испуга.

Бог простит по незнанью; но полно ж, приятель».

Молвил купец и пошел. Счастлив же он!

Горев

Чуть не вцепился в важную бороду. «Некресть! –

Воскликнул: — взял жену от мужа живого!

Слыхан ли грех такой в земле православной?»

 

Жалко стало всем. Отец Иннокентий,

Спасский священник, отвел Макара в сторонку,

Начал ему толковать, что он понапрасну

Ропщет: «Солдатской жене позволяют законы,

Буде целых семь лет нет вести об муже,

Выбрать другого. Чистый брак и безгрешный.

Можно жалеть; но, если жена изменила,

Должно славить все к благу творящего бога».

 

Горев смолк, как вдруг одетый прекрасно, —

Синий кафтан, кушаком подпоясан персидским,

Порты — черный плис, сапожки с оторочкой,

Добрый молодец, сняв пуховую шляпу,

«Батюшка, — молвил, — я сын ваш Федор; из

церкви

К батюшке-тестю прошел и о вашем приезде

Сведал сей миг. Пожалуйте: просит покорно

Карп Демьянович; мы с женою и с дочкой

Ждем отцовского вашего благословенья».

 

Капля меду в Горева чашу! Заплакал,

Стал целовать в уста и в ясные очи,

Сын с почтеньем в плечо. Пошли они. Вера

Карповна с дочкой грудной ждала на крылечке:

Новая- радость и слезы; вышел и земский;

 

В избу зовет. Макар вошел, помолился,

Отдал поклон хозяину, сел под святыми.

 

Стол накрыт; и водка на нем, и закуска;

Редька с маслом, икра и соленые грузди.

Водку сын, а пиво сноха, а хозяин

Сам предлагал съестное: «Подчивать гостя

Стыдно икрой: солона, дорогая покупка.

Грузди отменные; нынче родилось их пропасть,

Некуда было девать — на здоровье покушай».

 

Гость про себя усмехнулся хитрости скряги:

«С ним мне не жить, и дети мои не такие;

Если б жена...» И об ней спросил он у Карпа.

Карпов рассказ не радостный: «Мавра Петровна

Вскоре слезы утерла; с первого лета

В села на праздники, в город на торг

                                                         разгулялась.

Сына бог берег сироту, да Ульяна,

Тетка бездетная; матушка — новых гадала.

Деверь журит, невестка советует: сказки!

Слух как прошел, что полки воротились, а Горев

Долго жить приказал, — поминайте как звали!

Скарб свой в узел и в мир крещеный на промысл.

Пузин купец (имел он хозяйку в чахотке)

Нанял Мавру. Любить да жаловать! Словом,

Прежде смерти больной, запасся здоровой.

Пузин дурак, а Мавра не дура: в купчихи!

Сладила с ним. Но долго с полком и с попами

Не было ладу: бумаги не шлют, не венчают!

Срока жди, как зачтут пропавшего мертвым.

Ждать! Дождались. Вот третий год в половине,

Свадьбу сыграла, с сыном в одно воскресенье,

В разных церквах; а нынче впервые к приходу,

Знать за грехи, изволила мужу навстречу.

Оставь же ее, да отпой-ка Спасу молебен!»

 

Так рассказывал Карп, а Федор и Вера

В путь собирались; пять верст до ихней деревни.

Звали отцов. Макару диковина: в гости

Просят домой! От старого трудно отвыкнуть!

Земский вертится: «Рад бы я вашей хлеб-соли,—

Съехать на чем? Лошаденки устали от пашни.

Всем же в одной телеге будет и тесно».

«Люди живут в тесноте, разместимся, - сказала

Вера Карповна, — мы в задок и с Танюшей,

Федор Макарович — править на козлы, а свекор-

Батюшка с ним как-нибудь: служивый не взыщет».

 

Больно служивому: свекром сноха помыкает.

«Нищим считает солдата, — ворчал он сквозь

                                                                     зубы,

Батькина дочь! Погоди: ужо мы исладим!

Быть покуда так — что спорить с бабенкой?»

 

Сели, поехали. Горев и вправо и влево

Пялит глаза; увидит знакомое, вскрикнет.

«Каменка речка! Мельница! Гать! За пригорком

Церковь Архангела! как видна издалеча!»

Снял фуражку и крестится. «Федор, а где же

Лес-березничек?» — «Срублен лет уже с восемь».—

«Жаль! грибы росли».— «Мужики распахали:

Рожь растет».— «Гляди-ка и наша Желниха!

Против часовни наш дом». И крестится снова.

 

Спрыгнул к воротам и в избу бегом. «Не

ходите,

Батюшка, —- молвил сын, — у нас переделка.

Печь кладут и пол; живем во светелке,

Стряпаем в бане». — «Да! — молвила Вера.

Куда же

Батюшку-свекра на ночь положим? Нам места

В горенке мало самим с дитятью. Из бани

Разве Маланью выслать к соседу?» — «Не

выйдет, —

 

Федор ответил, — насильно, что ли, прогоним?

Люди и то болтают, что худо содержим

Дуру; пожалуй, возьмут да тяжбу подымут.

Батюшка — гость, а сестра — половинщица в

доме».

«Так-то! подумал Макар: -— охти мне!

                                                                 ошибся!

Полно, дарить ли им платок мой французский?»

Грудью мать -накормила Таню крикунью,

Стала в зыбке укачивать. Батюшка земский

Стол накрыл. Хозяин убрал повозку.

Дура Маланья с хлебом вошла и, чужого

Видя, «Кто он?» — спросила. Ей Федор:

«Сестрица,

Дядя тебе; отец мой; служивый в отставке». —

«Свои!» -Здорово, родимый! А что же ты, дядя,

Руки поджал как гость? Не дурак ли? Я дура

Тоже, а делаю дело; встань на подмогу.

Вместе обед принесем; настряпано много:

Шти, колобки, селянка, брюквенник, студень,

Каша, грибы и кисель овсяный с ситою».

 

Гореву в гнев, но видит: другие смеются, —

Сам рассмеялся, подумал: «Обида ль от дуры?»

Блюда пошел носить со стряпухой Маланьей.

 

После стола, поздравив служивого, выпив

С ним за счастливый приезд, пустились в

                                                            расспросы:

«Что, и где, и как?» Рассказывал долго

Службу, походы, сраженья, плен свой и выпуск

Горев, как все, мешая с былью и небыль,

Вдаль бы занесся, видя, с каким любопытством

Слушают; земского слово подрезало крылья:

 

«Знаешь ли что? — сказал он: — ведь

сделал ты глупость,

Сват Еремеевич, буде во всем тебе верить!

Если б завелся ты не у родимых -

Лучше бы: жил бы сам по себе и большего

В доме не знал и хлеб бы ел не хозяйский.

Право, так! Ястреба ты променял на кукушку».

 

Видит Макар, что так, а сознаться охоты

Нет. «Заткну им глотку; знай, что не даром

Хлеб едим», — подумал, и в пазуху руку,

Вынул сложенный в чистой бумаге французский

Белый платок, ни дать, ни взять, что турецкий:

Также по всем углам большие разводы,

Пестрые, будто цветы, и узорные каймы,

Дорого стоил. Горев свой ценный гостинец

В руки снохе с торжественной подал улыбкой.

 

Первый прием был впрямь торжеством.

любовались,

Чудились, ахали, кланялись, благодарили.

Вера Карповна в нем перед зеркало. Прелесть!

Смотрится, прочь не отходит; ангел Танюша

В люльке ревет, хоть уши зажми: и не слышит.

С час платок для всех был думой и речью;

Там в бумагу, в сундук; вечерять; за Прошкой

(Мальчик соседний, страстный ямщик и наездник)

Тестя домой проводить; разбираться к ночлегу,

Всяк на место свое, и Макар на сушило.

 

Тут, устроив бивак средь кадок, бочонков,

Хмелю, лопат, мешков, рогож и веревок,

Спать ложась, вздохнул он. «Что же со мною

Будет? первый день таков, а другие?..

Полно, солдат! Не тужи, удалая! Не думай!..

Страшен сон, да милостив бог; мудренее

Вечера утро». Заснул, утешаясь надеждой.

Утром рано застал он сына за делом

Письменным; земский Карп, грамотей через нужду,

Зятю сдал бумаг и счётов обузу,

С долей, при том, в барышах. Макару — находка;

«Федор,— сказал он,— пишу я. исправно, без дела

Жить и скука и стыд: сдай эту работу

Мне, досужней будет тебе на другую».

Сын, не вдруг, обдумав, ответил: «Пожалуй!»

 

Горев за делом: чинит, чертит и пишет

Ведомость, сказку, записку, словом, бумагу;

Пишет на славу, на диво всей волости Спасской.

Грамоты выучен он не на медные деньги;

Чистым брал серебром московский учитель

Князя Селецкого. Князь — Макаров ровесник,

Выкормок груди одной; кормилицы сына

К братцу водили играть, и учили их вместе

С год, до отъезда в столицу княжого семейства.

 

В почерке сила своя, а в смысле другая.

Всю перерыв до листа лоскутную кипу,

Видит бестолочь Горев: очередь сбита,

Пропусков тьма, а инде записано дважды,

В справках ошибки, и в счетах неверны итоги.

Он, как усердный делец и честный служивый,

Сыну все показал: «Поправить, — мол, — надо».

Тот туда и сюда: «Без батюшки-тестя

Мне-де нельзя; оно же вам, батюшка, трудно,

Мы уж кой-как»... (себе на уме — «наплутуем»).

Взял бумаги и запер. Отец в недоумье:

«Что не в угоду?» Не глуп, а зело недогадлив.

 

Кончив одно, за что другое приняться?

В поле плохой работник: отвычка и раны;

Воду таскать, колоть дрова и лучину,

Нянчить внучку, когда родимой не время, —

Радости мало во всем; а горше под старость

Быть меньшим, и где же? — в родительском доме.

Сын и сноха — хозяева; Таня, их ангел,

Как ни мала, что хочет — то делает; земский

Вживе клад, а сдохнет — вдвое и дорог;

Дура Маланья все ж половинщица; дай-ко

Денег Мавра Петровна, — матушкой будет.

Батюшка что? Седьмая спица, сердечный.

 

Вкралась скорбь, змеей обвилася по сердцу,

Есть, ни пить не дает и сон прогоняет.

Злее нет болезни; чуму и холеру

Худо, а лечат врачи; но кто же от скорби

Врач? К кому прибегнуть? К господу-богу.

Молится Горев; чуть обедня — и в церковь.

 

В постный праздник Усекновенья предтечи

После службы зашел он к земскому-свату;

Гостя застал: слуга господский по платью!

«Чей?» — спросил. «Селецкого князя». —

«Какого?» —

«Князь один: Александр Михайлович». — «Разве

В Бареве он?» — «Давным-давно». — И Макару,

Знать, любопытному, все рассказал он подробно:

«В гвардии князь служил лет десять; в походе

Прусском был капитан, полковник на новый

Год, и женился; выбрал невесту из немок,

Софью Романовну, дочь старика генерала,

Как по фамилии — не в память: мудреная, с

фоном.

 

Славная барыня, даром что немка! Как с мужем

В душу жила! Добра как много творила!

Как умела по-нашему! Русская словно!

Бог ей не дал веку: на первом ребенке

Стала хилеть, со вторым скончалась. С печали –

Князь в отставку, свету челом, да в деревню.

Только и было отлучки в год ополченья.

С ним в чужие края ходил ненадолго;

В прочем — ни пяди. Живет келейным монахом,

Тешится Мишей сынком и сам его учит.

Он охотник учить; на выбор крестьянских

Взял с полсотни ребят, и в Бареве школу

Для пользы крестьянской завел: присмотр и

                                                                  порядок!

Старшим — бедный поручик с ногой-деревяшкой,

Ундер гвардейский под ним и два рядовые.

Видно, что были служивые; правда, до гроба

Хлеб им, приют, содержанье и доброе слово».—

«Нынче дома ли князь?» - «И, ведомо! Завтра

Он имянинник; гости будут, и в город

Ездил я за тем — купить из припасов.

Завтра в нашем селе что светлая пасха».

 

Горев думать: «Барин добрый, полковник;

Мы с ним играли: дай, схожу я поздравлю

С ангелом! Там же покойница спит на кладбище -

Матушка: чуть ее помню; но все по усопшей

Богоугодное дело — отпеть панихиду».

 

Княжий закупщик уехал; Макар же, чтоб

                                                                лишних

Верст не мерять, в Спасском остался до утра.

Встал с зарей, оделся чисто и с солнцем

В ход пошел; а ходу часа ему на два.

 

В Бареве все на ногах; пестреет народом

Красный двор: мужики кто в синем, кто в смуром;

Бабы в катах, в стамедных цветных сарафанах;

Дичи, ягод, меду, яиц, полотенец

(Барину всё на поклон) разложено пропасть.

Парни все под гребенку, в сереньких куртках,

Бойкие, бегают; издали смотрит служивый

Важный, о двух крестах и о двух же медалях.

Горев вежливо с ним в знакомство, в беседу:

То, да се, да житье каково? — «Хорошо бы, -

Тот в ответ,— да мало нас, а мальчишек

Много баловней. С прошлой недели товарищ

Слег в больницу от старых свинцовых орехов.

Я да ундер. Поручик, его благородье, -

С князем либо с князьком; ему ж не по чину

С нами; взглянет, прикажет, что надо, и полно.

Хочем просить еще бы кого, да не сыщешь

Скоро нашего брата здесь в околотке».

 

Вот меж тем и звон пошел с колокольни;

Вот из дверей на крыльцо офицер колченогий;

Жалко! лет тридцати, и собою красавец;

«Смирно, — мол,— братцы; князь сейчас!» И

притихли.

Подлинно, за словом, сам имянинник, и с сыном

(Что за дитя: херувим!) выходит. Поклоны

Тут от всех, поздравленья, подарки; хозяин

Ласково всем отвечал и после обедни

В гости звал пировать. Тут выступил Горев:

 

«Здравья желаю, ваше сиятельство». —

«З д р а в с т в у й,

Брат сослуживец. Давно ли здесь и отколе?

Как зовут?» — «Нельзя меня вам припомнить.

Очень давно; а меня знавали вы». «Стыдно,

Только забыл: виноват; скажись».— «Я —

Макарка,

Сын кормилицы Домны; звался постреленком».

 

Князь улыбнулся, и в бледном лице его краска

Вдруг проступила: взыграли детские лета.

«Помню, — сказал он, — очень помню! Спасибо,

Старый знакомый, что ты навестил. Не подумай:

В шутку — твой приход мне лучший подарок.

Домна рассталась с детьми, чтоб ехать с питомцем:

Столько любила! Мне грех забыть, и на память

Каменный крест поставил ей на могилу». -

«Бог за милость продли вам несчетные годы, —

Молвил Макар, — и сыну и внукам во веки».

Оба рады бы всплакать, да совестно. Странно!

Нет похулы в слезах, а люди смеются.

 

Вот трезвон, и в церковь пора. От молебна

Князь к себе отдохнуть, и призвал Макара:

С детства его не видав, хотелось проведать,

С толком ли он человек и многого ль стоит.

Горев делом смекнул; рассказывал просто,

Лишних слов не вводя. Довольно и правды:

Пусть формуляр в Желнихе; свидетельство ранам

Носит он за пятью печатями на теле.

Речь складна: дураком не создан с природы;

Видел не мало всего, а вытерпел боле:

Мог поумнеть. Искони несчастье и разум

Вместе свыклись, друг не ходит без дружки —

Ум и кличет беду, и крепится бедою.

 

Князю понравился Горев; открыл он бумажник,

Вынул сто рублей: «Возьми-ка, служивый!»

Тот не берет. «Ты, друг мой, чинишься напрасно.

Верю, своих у тебя есть сотня, другая;

Но и третья не лишняя: так ли?» — «Бесспорно,

Ваше сиятельство: деньги хлеба не просят,

Хлеб же дают; но взять от вас не посмею». —

«Как! почему?» — «Есть просьба, крайняя нужда:

Сто ли рублей? Не в пример: в ней страшно

                                                                     отказа». —

«В чем? Скажи». — «Ох, ваше сиятельство, худо

Дома житье! Четвертая нынче неделя:

Стоит года царской службы. Бывало,

Холод, грязь, сухарей ни крошки, а весел:

Люди с тобой! Угольком на биваке закуришь

Трубку — соси да болтай, и голод не пикнет;

Перевязь чистишь, суму, ружье — и не скучно.

Черные дни втерпежь, а мало ли красных?

Здесь кому, на что я годен? На вымет!

Поздно нашего брата учить послушанью;

Знаем давно, и рады, лишь был бы начальник.

Кто в полку? — Офицер, дворянин благородный,

Ундер, фельдфебель, наш брат: поумнее, постарше,

Тем и вышел; знает чин чина — и любо.

Как же я покорюсь снохе либо сыну?

Пусть и грубости нет, а всё уж большие;

Всё их воля, и я... » Примолк, опасаясь

Князю наскучить и в сердце растрогать кручину.

 

«В чем же,— князь спросил,— ко мне твоя

просьба?» —

«Будьте отцом! У вас здесь школа ребятам,

Учат и смотрят солдаты. Как тех, осчастливьте

Так и Макара! Горев другого не хуже.

Рад стараться до крови капли; ни платы

Мне, ни одежи не надо; останусь доволен

Харчем и пойкой: вам не в убыток, а я бы

Вечно бога молил; и только надежды:

Он да вы». — «Ты просишь слишком умильно, -

Князь отвечал: — давно бы попросту молвил,

Мне ж человек и нужен вместо больного». -

«Слышал, ваше сиятельство; то мне и духу

Придало: так уж я боялся!» — «Чего же?»

«Сам не знаю путем, — куста, как ворона!

Сорок лет хожу по мытарствам: напуган!» -

«Песня с концом; но мы не согласны в условиях:

Даром слуг не беру, плачу по окладу.

Брату грудному прибавил бы, — прочим обидно.

Эту же сотню возьми не в счет, а в подарок».

«Ваше...» — «Молчи! Горазд ли ты грамоте

русской»

 

Радостный Горев тут и сам усмехнулся:

«Разве изволили вы забыть Аполлоса

Саввича с длинной указкой? — Смешон был

покойник

В розовом фраке и взбитых пуклях под пудрой».

«Но тому давно: ты мог разучиться».

«Новую выучил в Бресте; французскую». —

«Право?

Честь и хвала! Без нее обойдемся, однако.

Прямо теперь явись к поручику; скажешь

Наш уговор, а там — знай его благородье». —

«Слушаю, ваше сиятельство!» — «С богом, за дело».

 

Горев с тех пор спокойно там проживает,

Даже доныне. Школа давно уж закрыта,

Вслед за тем как сам основатель скончался.

Князь Александр Михайлович, зная, что редко

Сын с отцом согласен в образе мыслей,

Зная при том, что мертвый живым не указчик,

Только одно приказал в завещанье духовном:

«Трем инвалидам по смерть давать содержанье

Прежнее, с тем, чтоб они учили крестьянских

Мальчиков,— всех безденежно, кто пожелает».

 

Князь молодой на службе. Бедный поручик

Стал богат по жене, единственной дочке

Лузина с первой супругой. Мавра Петровна

При смерти долго лежала во время холеры;

Бог умудрил в болезни — дала обещанье,

Буде встанет, пойти в монастырь, — исцелилась;

Каясь в вине, упала в ноги Макару;

С ним и со всеми простилась в любви и постриглась.

Пузин хлопочет с попами о третьей женитьбе.

 

Карп Демьянович помер, и Танюшка ангел

С ним на сутках: от крику случился родимец;

Так что Федор и Вера радость и горе

Вдруг получили: земский оставил им денег

Кучу; дети все мрут — хоронят да плачут!

Дура Маланья смеется над ними и часто

Дразнит назло: «Вот вам за то, что. Макара-

Дядю обидели! Бог вас проклял, и ничто».

 

1835



© 2014. Костромская областная писательская организация ООО "Союз писателей России". Все права защищены.