На правах рукописи
Юрий Лебедев
О СМЫСЛЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА


    «Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказать все то, что я считаю за истину и благо, если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю: смотреть на нее как на искусство — не моя точка зрения», — заметил однажды Н. С. Лесков. Он был убежден, что литература призвана поднимать дух человеческий, стремиться к высшему, а не к низшему, и «цели евангельские» для нее дороже любых иных. В его словах сказалась характерная для всех русских писателей-классиков, православная по своей сути нищета духа, «стыдливость художественной формы». На эту особенность русской литературы чаще всего обращали внимание французы. «Ваша поэзия, — сказал Мериме И. С. Тургеневу, — ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске... У Пушкина, — прибавил он, — поэзия чудесным образом расцветает как бы сама собою из самой трезвой прозы».
    «Область поэзии бесконечна, как жизнь, — писал Лев Толстой, — но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии, и смешение низших с высшими или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства». Обратим внимание на слово «предвечный», употребленное Толстым. Оно означает, что в сознании русского писателя иерархия ценностей не людьми придумана, не поэтом изобретена. Не человек в этом мире является «мерою всех вещей»: эта мера объективна и существует независимо от наших субъективных желаний, вкусов и пристрастий. Она явлена нам свыше, как солнце, как небо, как звезды, ее можно почувствовать в гармонии национального пейзажа, ее можно ощутить в музыке родного языка.
    Вот почему православным русским писателям XIX века была органически чужда теория «самовыражения», согласно которой художник является полноправным и безраздельным творцом создаваемого им художественного мира. Пушкин настаивал на другом, на прозрении скрытого «лада», на постижении «высшего порядка в окружающем мире». Сама природа русского реализма с этой точки зрения раскрывала глубокие православно-христианские корни. Пушкин призывал писателей не путать вдохновение с восторгом. «Нет, решительно нет: восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающей части в их отношении к целому. Восторг непродолжителен, непостоянен, следственно не в силах произвесть истинно великое совершенство (без которого нет лирической поэзии). Вдохновение? Есть расположение души к живейшему принятию впечатлений, следственно к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных. Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии».
    В стихотворении «Поэт» Пушкин отрекается от авторской гордыни, он говорит, что в повседневной жизни поэт не отличается от всех смертных и грешных людей: он малодушно предается «заботам суетного света», душа его порою «вкушает хладный сон», и «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Всех удивляло в Пушкине, как впоследствии в Тургеневе и других наших писателях-классиках, отсутствие тщеславия и самомнения. Русский писатель не кичился своим талантом, ибо видел в нем не личное достоинство, а Божий дар, данный ему свыше. По отношению к этому дару он, как всякий смертный человек, испытывал высокое, почти религиозное благоговение, свою одаренность русский писатель никогда не считал сугубо личной заслугой. Вдохновение приводило его в священный трепет, ибо в эти мгновения ему открывалась тайна предвечного замысла Бога о мире и людях, и он, смертный, получал дар к ней прикоснуться. Русский писатель видел в искусстве поэзии не «самовыражение», а служение Богу, накладывавшее на поэта высочайшие нравственные обязательства. Перед лицом высшей правды ничто земное не могло заставить поэта отступиться от нее. Отсюда пушкинское: «Поэт, не дорожи любовию народной», отсюда же — хрестоматийные строки пушкинского «Памятника»:

                Веленью Божию, о муза, будь послушна,
                Обиды не страшась, не требуя венца;
                Хвалу и клевету приемли равнодушно    
                И не оспоривай глупца.