На правах рукописи

Страничка в разработке

ПУБЛИКАЦИИ М. Ф. БАЗАНКОВА О КОСТРОМИЧАХ

Литературные портреты, очерки, статьи, эссе

1. А.И.Бузин, Заслуженный деятель искусств РФ, Почетный Гражданин
2. А.П. Белых, Народный художник, Почетный гражданин Костромы
3. Ю.В. Лебедев, Заслуженный деятель науки, Почетный Гражданин
4. Ю.П. Назаров,  известный энергетик
5. Николай и Татьяна Шуваловы, известные художники
6. Н. М. Буланов, генерал и художник
7.  Е. Г. Чемодуров, главный художник академических театров
8. Г. И. Невельской, адмирал, исследователь Востока
9.  А.А. и Н. П. Алешины , известные писатели
10. Юрий Куранов, известный писатель
11. А. Н. Козлов, известный художник
12. О.Н. Гуссаковская, лауреат премии Д.С. Лихачева, Засл. работник
13. Н.М. Смирнов, известный художник
14. В. И. Шапошников,  лауреат премии Д.С. Лихачева, Заслуж. Работник
15. В. К. Хохлов, известный писатель. Заслуж работник культуры
16. В. С. Розов, драматург, Лауреат Гос. премии
17. В.Г. Корнилов, Почетный Гражданин, Лауреат Госуд. Премии РФ
18. С. Н. Марков, поэт, Лауреат Гос. премии
19. А.Ф. Писемский, известный писатель и драматург
20. И.М. Касаткин, известный писатель, создатель Союза писателей РФ
21. П.А. Катенин. Известный поэт 18 века.
22. Юрий Баранов, известный поэт ( погиб на фронте в 1942 году)
23. В.П. Комиссаров, художник
24. С.С. Румянцев, Заслуженный художник, лаур. премии Д.С.Лихачева
25. В.И. Рассыпнов, художник
26. Олег Шелков
27. Николай Коротков, известный художник, профессор
28. Борис Смирнов, театральный художник
29. В. А.  Кутилин , народный художник
30. М.С. Колесов, народный художник
31. В. Л. Миловидов, известный ученый-историк, с многими званиями
32. А.Ф. Румянцев, известный писатель
33. Е.Ф. Старшинов, известный поэт и романист
34. А.М.Часовников, известный поэт и прозаик
35. А.А. Зиновьев, известный писатель, философ
36. Юрий Семенов, поэт
37. Павел Румянцев,  прозаик…


Михаил Базанков

ЗАВЕТЫ  ЖИВОЙ ПАМЯТИ

                                                                                       
Час живой памяти совестливого человека
часто бывает часом действительных его  страданий.
                                                                                    Владимир Корнилов

                                                                   

Такое не забывается… И каждая встреча с воспоминаниями совестливого человека открывает   важные качества личности.  На определенном уровне доверительного общения не бытовые подробности привлекают, а понимание превратностей судьбы, движения  жизни,   эпохальных событий. Писатель несет в себе пережитое современниками, это подтверждается творческими биографиями фронтовиков. Многое из военных годин рассказано, документально подтверждено, правдиво написано и философски осмысливается. Иногда под особое настроение возникает потребность  перечитать документальные или художественные свидетельства, оставленные  не одному поколению…Храню книги с автографами. Самый короткий из них:

                                                «Мише Базанкову с надеждой – на память». Х11-86.

По искренним воспоминаниям прошедших от первого дня до последнего, обозначенного флагом Победы над рейхстагом, великие сражения – огненные жернова, каждый неравный бой – кромешный ад.  И все же человек не имел права привыкать к смерти. Пока идет бой, «солдат… знает, что надо делать на войне.., уж если свой взводный пошел, значит, все возможности к тому, чтобы не идти, исчерпаны…Дальше оставаться в окопе неприлично, дальше уж подло в нем оставаться, зная, что товарищи твои начали свое тяжкое, смертное дело и любой из них в любое мгновение может погибнуть». Русские солдаты, по словам Виктора Астафьева,  рассказывающего о своей войне, как и в прежние трудные войны, приноравливались к смертному делу, как крестьянин к новой земле, чтобы начать пахоту. И каждый испытал себя  между жизнью и смертью без предварительно обдуманного намерения, а сгоряча по экстремальной необходимости.

Что происходило с человеком на фронте в такие минуты, о чем страдала душа, куда обращался его памятливый взор, какие слова и жесты из мирной жизни доносились в его самочувствие? Такие вопросы в штабных документах не зафиксированы, они возможны сейчас в неспешном осмыслении пережитого, в документальных и художественных писаниях, необходимых уже другим людям для понимания каждой ветеранской судьбы и осознания глубинного течения величайшей трагедии. Конечно, важнее всего вслушаться в суждения знающих насквозь войну, постигавших её солдатским трудом. Но таких ратных свидетелей остается все меньше и меньше. И все-таки, отмечая День Победы, еще есть возможность с помощью очевидцев грозных событий обрести надежду на продвижение к истинной правде о войне, естественно освободиться от бесчисленного множества мифов и откровенных фальсификаций. Есть необходимость конкретного взгляда на события военных лет, чтобы преодолеть пока еще смутное представление о том, каким был фронт от края до края, на какой основе возрастал патриотический потенциал.

Есть такой нравственный долг у людей фронтового поколения – рассказать о том, что видели, прошли, испытали, что чувствуют сейчас, размышляя о минувшем и будущем, изображая пережитое во всей страшной  психологической достоверности, с непреклонной суровой преданностью фронтовой правде. Патетика «эпических» представлений звала оглядывать большие пространства, рождала обобщающие суждения и торжественные речи, соответствующие глобальной теме и цели.  А война – это, прежде всего, работа, совершаемая с нечеловеческим напряжением всех сил и средств круглосуточно, сопровождающаяся неизбежными потерями: людьми и техникой» -  засвидетельствовано документальными вставками в романе Владимира Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» И романами других давно известных писателей, по трудам отмеченных Государственными премиями.

                                         *            *           *

Миновали десятилетия, выросли дети и внуки победителей.  Сегодня можно услышать самые простые мысли и слова.  С ними приходит понимание, что  простота  поведения в определенных обстоятельствах дороже всего дается, чтобы  выстрадать  простые мысли иногда требуется вся жизнь, не каждый успевает это сделать в полной мере. Потому живые воспоминания, фронтовые рассказы, повести, романы  созданные  шагнувшими в бой со школьной скамьи, обращены к молодым для пробуждения  ответственности перед жизнью. В доверительной откровенности открывается большая правда каждого человека, осознающего всю тяжесть войны.

Вероятно, отправляясь на фронт из-за парты, наши предшественники воспринимали мобилизацию как временную остановку привычной жизни, за которой обещано светлое будущее в мире без войн. Мы, дети военных лет, возрастающие без отцов и старших братьев, стремились узнать какими они были, всякое свидетельство реальных участников и литературных героев наполняло знание о тех, кто не вернулся, не придет никогда, чувствительными подробностями, позволяющими в последствии домысливать судьбы, характеры, возможные поступки, душевные и гражданские достоинства…

Литература сохраняет для  поколений заветы живой памяти. Живыми словами говорят ушедшие в пекло войны мирные люди – «Усвятские шлемоносцы» Евгения Носова, ратные работники из  романов Юрия Бондарева, Виктора Астафьева, Владимира Карпова, Михаила Алексеева, других известных писателей, среди них и костромичи Евгений Старшинов, Александр Зиновьев, Владимир Корнилов…

Сегодня поклон судьбе и творчеству автора романа «Годины» – название это обусловило выбор. Уходили семигорцы из романного села  Семигорья из-под Костромы защищать Отечество. Перед проводами Алеши Полянина на фронт отец говорил сыну: «Как бы ни было тебе тяжело, помни, что ты не один, не сам по себе. За тобой мы все: дед, мама, Россия.» Да, все вместе перед общей бедой. И хотя страшный сорок первый, по образному выражению писателя, будто бы наклонил землю («все, что было на земле, что могло двигаться, медленно сползало на восток»), и хотя невозможно было в лавине отступления различить, «где днепровский берег, где вода, и есть ли на всем видимом пространстве отдельные люди», мы начинаем предчувствием угадывать тех, кто первым обретет в себе стойкость и величие духа.

Семигорский обстоятельный человек Макар Разуваев на бугре у деревни Речицы готовится к возмездию. Он, простой и прямодушный, искренний, не знающий страха, будет стоять за эту деревню, как за свою родную, будет стоять, ведя бой в открытую. И ощутит, как бьют землю, среди прихлынувших отрывочных воспоминаний ясно увидит мать, и в какое-то мгновение родное Семигорье сместится сюда, отчетливо увидится здесь, у дороги, тоже на взгорье. И  вступит в бой с целой колонной фашистов…

В  романе будут Сходня и Ржев, Речица и Смоленск, другие раскаленные плацдармы войны, которая востребовала миллионы жизней и до сих пор требует жертв. Близко знающие судьбу Владимира Корнилова, понимали:   роман  «Годины», как и произведения других участников нестерпимо трагедийных событий, что-то истинное добавит  к нашему многострадальному пониманию истории, подкрепит психологизм известного, откроет новые страницы осмысленной летописи самых страшных ночей и дней.  Эту вторую, центральную, книгу трилогии, завершенную после многолетней работы, мы ждали с тревогой за  ушедших на запад под низкие страшно-багровые тучи, но и с надеждой на углубленные  откровения испытанного суровой необходимостью творческого человека. Индивидуальное переживание виденного, осмысление испытанного душой и пострадавшим телом оберегает от повторений, избавляет от пробуксовки самую искреннюю военную прозу, которая пишется  на другом, более жестком уровне, чем развлекательная беллетристика.

Читатель, знающий автора по книгам  «Лесной хозяин», «Мартовские звезды»,  «Семигорье», по официальным выступлениям, документальным  очеркам, верил, что в людях, ушедших на линию фронта, писатель увидит новые, еще не выявленные жизнью особенности характеров, гражданские качества и превратности судьбы.  Читатель предугадывал: что конкретно, под каким углом зрения, с каким чувством и во имя чего пишет фронтовик, но элемент неожиданности  всегда остается, потому что каждый образ, созданный воображением романиста, «обретает свою, самостоятельную жизнь, для каждого характерны определенная направленность, образ мыслей., неотделимые от создателя и все же отличные от него». Да и сам создатель – творческая личность, по словам Андре Моруа, таков, что в нем существуют трое: человек, который живет в реальном мире, любит реальную женщину; ясновидец, движущийся во Вселенной, им же самим построенной из кусков действительности; и, наконец, поскольку живой человек и ясновидец представляют собой одно и то же лицо, возникает потребность в посреднике, который служит мостом между первыми двумя, значит, эта роль тоже за автором. Такое понимание необходимо для объемного прочтения  всей сложной философской трилогии. Сегодня наше возвратное настроение сосредоточено на «Годинах».

Русскую литературу всегда и прежде всего занимал поиск ответа на вопрос: как жить?   Вопрос морального обязательства романиста, его чувства ответственности. Именно такое чувство определяет угол зрения в «Годинах». Взгляд не «из-за кулис», а вблизи, в упор с круговым обзором, со страшной психологической достоверностью, на какую  способен тот, кто сталкивался лицом к лицу с врагом, кого оглушали взрывы и пулеметные очереди, кто переползал по вздувшимся от жары трупам, выжаривал вшей из окровавленных гимнастерок, бросался навстречу танкам и чудом оставался жив. Человек через много лет  вновь возвращается в те жестокие обстоятельства за правдой и смыслом бытия, чтобы ничего не забыть из уроков обнаженной действительности, чтобы размышлением сцеплять пережитое и настоящее, чтобы  прийти в каждый новый день, как Алеша Полянин, главный герой романа, с особым отношением к тому, что сейчас течет через душу.

Вполне очевидно:  автор «Годин» принял на себя бремя раздумий на многие годы, чтобы выкристаллизовать из пережитого самое необходимое. С высоты нашего теперешнего знания и не вполне мирного опыта в чем-то можно и не соглашаться с Алешей Поляниным ( в его судьбе несомненно отражается судьба романиста), но всегда в любом эпизоде веришь его словам и поступкам, веришь его правде  Все происходящее в душе Алеши, этого, скажем так, праведного и справедливого человека, анализирующего беспощадно себя в отношении с людьми, с миром, вообще с жизнью, осмысливающего содержание жизни в поступках, работает на философскую концепцию писателя.

Полянин прибывает на фронт вроде бы без опоздания, но все равно уже тогда, когда другие сумели сделать все, что могли…Ему еще предстоит определиться в пространстве и во времени, обрести понимание и готовность исполнить  востребованное от него.   Предстоит обрести такую готовность к возмездию, с какой располагался  на бугре у деревни Речицы земляк Макар Разуваев, осознавший, что видит землю в последний раз. Вспоминая такого человека из России, писатель знал, почему Макар удивил фашистского генерала тем, что не прикован к пулемету цепями, а действовал по своей воле с чувством исполняемого долга. «Он сознавал, что видит землю  в последний раз. - Повторяю вместе с автором. – Оглядел небо, где в вышине, загромождая синь, стояли сомкнутые горы облаков…всмотрелся в дальний лес, отчетливо разделенный облачной тенью; глянул на уходящее по косогору вниз.. белесое ячменное поле и в жалости ко всему, что оставлял на земле, трудно вздохнул и положил ладони на ручки пулемета».

Разуваев на бугре, дивизионный комиссар Степанов, генерал Елизаров, автоматчик Чудков у переправы делали свое дело во имя справедливости по родовой принадлежности к Родине.  Совсем близко к сердцу России, под Москвой, генерал Елизаров, поняв, что обстоятельства оказались сильнее, как духовную поддержку выслушивает рассуждения Степанова и, постепенно успокаиваясь, вновь обретая веру в правое дело и в силу народную, скажет, что на войне все, от маршала до солдата, сцеплены живой человеческой связью. Осмысливать, чувствовать и по своему понимать эту связь  предстоит деревенскому парню Алеше Полянину в  условиях глобального свойства, а затем и в личной судьбе, когда «жестоко укороченный» в двадцать два года будет возвращаться к жизни на костылях. Приникая к мудрости старшего поколения, спасительно вбирая эту мудрость в суровом времени, он за короткий срок пройдет испытания духа и веры, начнет различать людей в словах и поступках, разглядит лицемерие и подлость. Скоро накопиться у него достаточно оснований для того, чтобы однажды отчаянно подумать: добро и естественность, сама возможность добрых намерений, кажется, убиты.

Если для Макара закономерность возмездия как бы сама собой разумеется, то  юный Алеша Полянин должен еще пройти пекло перемалывающих испытаний, чтобы не мучаясь самолюбивыми раздумьями о своем положении и месте на войне, обрести необходимую  не только для личного спасения жажду возмездия, закономерно прорвавшуюся  на «кровавом» противостоянии добра и зла. Постепенно то, что было знакомо Полянину с детства, воспринято  с юношеской категоричностью, замкнется новой связью с переживаемым «здесь и сейчас». В минуты затишья или на переходах Иван Степанович открывал ему обусловленность скорбной черты, разделяющей людей; Арсений Георгиевич в госпитале помогал утвердиться на том, что правда должна быть одна для солдата и  для генерала; красивая Ольга научила понимать, почему  могли соединиться девичья красота и расчетливая карающая жестокость. («Так пусть страдают и погибают те, кто силой хочет поставить себя над другими!»- скажет она).

 Не только в боевой напряженности, но и в подобных беседах Алеша  обретает жесткое равновесие – набирается мужества, равняющего с другими достойными людьми. Он  совестливо откажется от дополнительного пайка и теплого местечка в госпитале, почувствует, что поступок, идущий от убеждения, всегда добавляет человеку достоинства, если, разумеется, совершен не себе в корысть. ( Хорошо зная и помня автора, беседы с Владимиром Григорьевичем Корниловым, еще раз подчеркиваю биографическую основу образа Алексея Полянина). В большом и малом откроется ему, что нет закона смерти даже на войне, а есть законы жизни, что добро может погибнуть, если не будет сильным. Вновь и вновь обнаружится закономерная всеохватная взаимосвязь. « В жизни всё связано: и как нежные узелки и петельки в прекрасных кружевах, и как стальные кольца в тяжелой цепи.

Он почувствует (по определению романиста), что надо подняться до высшей совершенной справедливости, чтобы говорить о себе с презрением и отвращением. И оценит действия батальонного комиссара по отношению к себе, унижающего вроде бы его в слабости, как возвышение в силе; но здесь, на фронте, комбат-два своей властью – поймет Алеша -  унижал в нем человека.

                                          *          *           *

Придет час, когда получится так: конца жизни он ждал с каким-то мстительным чувством к себе, которым будто сам наказывал себя за горькую свою доверчивость, возможную в жизни, но не простительную на войне. И появится у него новое особое зрение, та самая интуиция на людей, в которой сказываются опыт и природная одаренность. Он по-другому станет относиться к земляку Красношеину («Тебя я без зеркала вижу, Леонид Иванович. Была маленькая сволочь, стала большая»). Этот семигорский выродок, решивший было вывернуть «папкиного сынка, столичную штучку»; маленький неуклюжий человечек без шеи – ублюдок Рейтуз; услужники типа  Аврова, владеющие маленькими блестящими пистолетиками, те самые услужники, необходимые и удобные комбату-два. Именно они -–этот комбат и Авров – казались Алеше проявлением какой-то нравственной болезни, которой на фронте не должно было быть; но они были, он сам прошел сквозь жесткий обхват их беспощадных рук. Были и прочие людишки, сделавшие смыслом жизни ублажение плоти, наслаждение властью, обращение всего в свое благополучие. Вот что усиливает боль раздумий о человеке нашего времени.  («Трудно рождается новая нравственная суть, Алексей, - скажет генерал. – Легче утверждается в законах, чем в человеческой душе»)

И все-таки после физических и нравственных столкновений Алеша сохраняет естественную доброту. Казалось бы сердце у него навсегда ожесточилось, а вот пробилась предающая жалость, он  способен сострадать Красношеину, которого никакой компас не выведет. Но чужие солдаты падали под его пулями в болото; он не жалел их, как пожалел однажды тех немцев, беспечно играющих в мяч и видимых по прицелу, как пожалел пленного. Все, что надо было сделать в бою, он тоже сделал…

Постепенно там, на фронте, Полянин осознал: война не отменяет жизни, а деформирует её по своим жестоким ориентирам, но и жизнь та же война, но по другим параметрам - война с подлостью, невежеством, леностью умов, с жадностью плоти, предательством . Война за справедливость и честность между людьми. Сцементированный ход раздумий в госпитальной несвободе  привел молодого солдата к убеждению: роль человека в том и состоит, чтобы разобраться в фактах, предлагаемых ему движением жизни, организовать их и построить более справедливые отношения, необходимые для справедливого мира. Потому война и не кончается. И после фронта у каждого она своя.

Так думает Алеша: «Без тебя битого злу легче править свой бал, и потому ты нужен, ты должен быть в духовном строю». За этими словами слышится голос мужественного автора. Он  мыслит в трех повествовательных лицах: услужливая подлость вместе с Авровыми ушла в послевоенную жизнь, неизвестно еще где и как она обнаружит себя. И потому всегда будут нужны такие испытанные ребята, способные, сталкиваясь с комплексом противоречивых внутренних обстоятельств, выстоять, не сорваться, не пойти на поводу, всегда следовать голосу совести и здравого смысла.

Иногда кажется,  по воле автора юный Алеша Полянин слишком рассудителен,  но за этим образом опыт быстро взрослеющего, спрессованного войной поколения, имеющего особые нравственные преимущества перед теми, кого мы с тревогой не без оснований упрекаем в инфантильности, потребительском отношении к жизни, потому что старшие  в ответе за возрастающих детей. Эта тревога вызвана  и поведением (образом) Юрочки Кобликова, уже обладающего доведенной до темного мастерства изворотливостью даже перед самим собой, ибо она когда-то вошла в его индивидуальную жизнь и теперь заставляет мудрить по принципу: «Если что-то мне надо для жизни, значит надо». Невольно возникает вопрос: не из таких ли Юрочек формировались будущие предатели, комбаты-два, приспособленцы, подобные Аврову? Он, Юрочка, по романному раскладу – антипод Алеши Полянина. Впрочем на  принципах нравственного противостояния развиваются и другие действующие персонажи.

Более мягко прописаны женские образы, заслуживающие особого разговора. Ольга, Нина, Леночка, Васена Гужавина, обнажающая суть потребительства Капитолина, властная Дарья Кобликова, возвращенная памятью сердца Зойка и другие.  Интересны  естеством и содержательно необходимые дети – Сережа из Речицы, Годиночка…В домашних условиях привлекателен Федя Носонов. чьи думы о вере и смысле жизни вызваны само собой разумеющейся добротой ко всему сущему. Читатели оценили психологическое обновление  Васенки в открытии любви к Макару Разуваеву, размышления  Алеши перед родной Волгой, вызывающей единственное желание жить как все… Но сегодня необходимо сосредоточиться на движении по судьбе  главного героя  – в ней наш интерес  к личной судьбе автора, во многом специфической и поучительной.

Создавался роман не только о войне. Это произведение о жизни людей, испытанных самой суровой необходимостью. Философская направленность взяла в поле зрения фронт и тыл, армию и солдата, власть и порядок, чувство и разум, долг и совесть, добро и зло, закономерность и случайность, необходимость и возможность. Алеше Полянину было обещано: «Всего еще насмотришься, - с какой-то отеческой опекой сказал старшой». И вот это обещание сбылось. Отзывчивая душа  романтического военфельдшера прошла все, от чего невозможно было никак уклониться. Если в начале вражеская пуля его миновала,, а доставала только подлость, то потом и дуло автомата полезло в глазницу, и фашист с желтым пятном вместо лица пошел на него. Через все неотвратимое пробивался Алеша, чтобы услышать в себе зов Родины, матери, девушки. Он как будто потеряет все, что было в душе прежде, и вновь почувствует трепетный отзыв на искреннее внимание, на справедливость и самое малое добро.

Он знал, что земное богатство, оставленное августовским уводящим на войну днем, удалось сохранить ценой многих жизней. Но в двадцать два года вдруг сравнил себя в физических возможностях со стариком за семьдесят лет. «Странная и страшная эта мысль… гудела и не замирала: и оторопь, и слабость до холодного пота охватила его. Тяжело нависнув на костыле, не двигаясь, он как-то вдруг прозрел свою будущую жизнь, и страшно ему стало от того, что ждало его. Он долго стоял, ждал, когда прихлынет от сердца к рукам нужная ему сила; опираясь на костыль и палку, сделал шаг, другой и, покачиваясь, тяжело переступая, пошел к горе».

А вокруг все было из прежней жизни. «Ему надо было вернуть себе необходимую для жизни силу одоления: душевная работа, которая долгое время в нем происходила, подошла к пределу, за которым должно было последовать действие, может быть, безрассудное, но действие». И он рискнул обретать себя  во власти над водой, утвердиться в былой уверенности пловца…Сначала в лодке, а потом оттолкнулся  руками от сиденья и перекинул свое короткое тело через борт.. Тягучая глубина перевертывала его, накрывала голову, неуравновешенную тяжестью ног… «И на этот раз, наперекор растерянному сознанию, сила заложенной в нем и не прожитой еще жизни воспротивилась его смирению…»

В этой заключительной двадцать седьмой главе под названием «Волга» происходит возвращение Алеши Полянина к самому себе,  наделенному способностью при любых обстоятельствах  добавлять жизни добра. Но извечное борение с коварным злом требует от человека  постоянной собранности, по мнению Владимира Корнилова, деятельного добавления добра.  Автор от своей убежденности сосредоточился  на  нравственном самочувствии, востребованного от поколения, которое не изведав любви, не почувствовав собственной взрослой жизни, шагнуло в войну. В кровавом противостоянии с фашизмом надо было пройти тяжкий и горестный путь познания высокого нравственного смысла жизни. В схватках  с пришедшим врагом-поработителем и с «доморощенной» подлостью.

             Прочитывается духовное родство писателей с фронтового поколения, современников и участников вековых переломных событий.  У каждого своя война, но все-таки  обнаруживаются  совпадения эпизодов, повторения картин,  художественных деталей в романе Владимира Корнилова  с типичными эпизодами из произведений близкого ему по духу Юрия Бондарева. Для понимающего болевую память такие совпадения кажутся разумными. Нелегкое познание истины  подкрепляется чувством дружеского локтя. Единомышленники и нравственность понимают как социальную совесть писателей, для них разумно то, что нравственно. Поиск истины они ведут в осознании ответственности перед будущим. И формулу доброты  нарабатывают совместными усилиями через философски углубленное исследование жизни, преломляя её художественной практикой по гуманистической ориентации.

В военной прозе оправданно совпадают стратегические замыслы. По нравственным предпочтениям – тоже. Литература занимается  тем, что несут в себе люди в противостоянии. И на фронте, оказывается, возможно проявление самодовольства,  карьеризма, и разгильдяйства, привнесенной из мирной жизни бюрократической изворотливости. Но среди «ужасов и болей»  не погибла важнейшая измерительная категория: человечность. Писатель Корнилов негодует и сомневается в справедливости изображения  огорчающих человеческих пороков.  Возмущается, но не  становится озлобленным, бездумно карающим всякого живущего по другим идеалам. Конечно, не давали покоя «неприятные впечатления». Он, как и коллега Юрий Бондарев, встречался не с одним  «реальным персонажем, когда-то наделенным маленькой, но крепкой властью, но затем правдой времени лишенным её. У таких был тускло усмехающийся взгляд человека, который узнал о людях все низменно-подлое, достойное презрения и кнута.» И негодовал, и нарастало негодование с годами все больше. Считающий себя идеалистом писатель, исповедуя свое святое  и непоколебимое, сдержанно исследовал  противоречивое в жизни на главном «правом фланге»

               Девиз Владимира Корнилова:  «добавить жизни добра.» Невольно вспоминается  фронтовик Евгений Старшинов, по праву создавший книгу с подчеркнуто полемическим названием «Левый фланг». Этими словами на последней странице завершается его творчество и судьба:  «Творя добро, не будем делать зла». По замечанию известного критика, подобные слова можно произнести беззаботно, мало ли что говорят в минуты благодушия и покоя. Но  Старшинов к этим словам пришел не сразу, выговорил трудно и с болью, потому что «добро и зло» порою казались чересчур отвлеченными понятиями. «Сама жизнь, исторический опыт народа, собственный опыт  побуждали снова и снова думать о путях добра на земле. О том, что добру должны быть свойственны добрые пути»(Игорь Дедков). Стойкость и мужество простых людей проявляются не только на «главных плацдармах». Общую победу обеспечивают все вместе – умелые и  «плохо приспособленные к воинской службе люди», не успевающие подумать о своем месте на войне.

 В этом смысле книга Евгения Старшинова с близкого «земляческого» для нас расстояния существенно дополняет знание о великой трагедии, показывая  другие основания  для здравых рассуждений с философским уклоном. «Левый фланг» не дает развернутых батальных картин, исключительных положений. Он без громких, главных подвигов в  чувствительной взаимосвязи с «правым»» оказывается необходимым. (Может быть, иногда возникало желание выкрикнуть: «Левый фланг!  Не путай ногу! Подтянуться! Шире шаг!» Вскоре после войны такая строка появилась в поэтическим слоге.). Будничная каждодневность со всеми ее заботами, настроениями, утратами – тоже фронтовая жизнь в бессюжетном течении по  авторскому стремлению к максимальной достоверности и правде. Из нее и выстроилась последняя важная мысль фронтовика об условиях для добра, чтобы оно прибавляясь в жизни, не делало зла.  Очевидно и автор романа «Годины» к своему девизу пришел не сразу, не в минуты благодушия и покоя.

Люди фронтового поколения ворошили жар  минувшей великой и страшной войны по праву памяти и долга. Роман «Годины» был уже напечатан в журналах и переиздан, а Владимир Корнилов – он сам об этом писал - не в силах был остановить работу памяти: события, судьбы, думы военных лет, оживленные почти десятилетней работой над романом, продолжали волновать. оставалось много невысказанного, а что-то хотелось заново пройти и переосмыслить. « Я не мог не вернуться и вернулся к каким-то важным, мне казалось, не рассказанным еще мной, сторонам жизни моих героев». Выписанное в романе с большой любовью к людям предвосхищало направленность завершающей части трилогии, в которой «идеалист» должен был остаться самим собой. Но, как известно, не каждому  удается  осуществить это намерение…

 В противоречиях современной цивилизации «защита добра и доброты , сопереживания  чужой беде, всяческого отрицания самодовольства, лжи,.. человеческой глупости и подлости» дается  трудно. Но все-таки  проявляют себя те, кто не приемлет стандартизированный способ мышления.  Потому читатели  двух первых романов ждали встречи с «идеалистом» Алексеем Поляниным…О, жизнь, что  еще ты  готовила ему? Что готовила всем нам, пришедшим из сороковых и последующих переменчивых годов прошлого века в двадцать первый?…



ОБЛАКА НАШЕГО ДЕТСТВА
памяти костромского художника
Николая Михайловича Смирнова


    Писатели собрались в очередную поездку маршрутами дней литературы. При встрече на костромской улице в разговоре о трудностях литературной жизни упоминаю организационные хлопоты. Художник участливо поинтересовался:
         - Куда в этот раз большой бригадой?
      - Под облака твоего детства, - без всякой задумки легко так ответил, видимо, впечатления от недавней выставки его картин были еще свежи - не исчезло приобретенное лирическое настроение.
       - На родине надо бывать. Давно собираюсь да все никак, - признался Николай Михайлович. - То выставки, то хождения по инстанциям, то "разборки" на собраниях, непредвиденные и плановые заботы с желанием добра для других. Мы ведь как живем? Себя и не помнишь, свои печали глушишь напускной бодростью. А самое сокровенное - потом, разве иногда удается на холст перенести...
  - Поедем. Встретишься с земляками. С начальством о перспективе для организации переговоришь, запланируешь выставки. Поедем, лучший случай когда-то выпадет... Может, и не будет такого больше.
       - Все, решился. Возьму несколько работ, подарю там.
        Поездка состоялась. Буевляне тепло принимали нас.
     Интересные получались встречи, вечера, литературные и житейские разговоры. Живописец тоже выступал - естественно, душевно, с налетом печали в голосе. Речь его была свежа и живописна, украшала наши беседы с читателями яркими воспоминаниями и создавала особую доверительную атмосферу общения: людям нужны, приятны откровения земляка, наделенного талантом.
     После обстоятельных бесед с художником в его мастерской (для радиопередачи) я знал, что Николай Смирнов за многие городские годы чувство живой народной речи не утратил, самобытность в нем сохранилась - примечательная особенность надежной личности, взращенной от истоков в родной стороне, от крестьянской совестливой жизни, деревенского лада.
        Отвечая на вопросы земляков, Николай "рисовал" деревню Алешково, родительский дом, свое первое житейское пространство. Признался, что теперь осознанно ценит доброе влияние бабушки, давшей понятие добра и красоты, морали и нравственности по десяти заповедям. Он смотрел на высокие городские окна, а вспоминал давние. И чувствовал опять тепло солнечного света, пролитого в избу через крестовину оконной рамы. Чудное, непостижимое облако увидел он в самом раннем детстве, а теперь видит его как часть мироздания, как меняющуюся тайну мироустройства. Естественно, просто "выстраивал" свою философию, высказывал свой взгляд на происходящие в обществе процессы, на искусство, литературу. Тогда и подумалось: надо бы еще раз напроситься к нему в мастерскую, побыть в творческом пространстве, которое, по моим представлениям, дает возможность по-особому взглянуть на все четыре стороны света - глазами и душой другого человека.
художник Н. М. Смирнов
    Родился Николай в буйской деревне Алешково. Очень тревожный был год - тридцать девятый. Он так и сказал: очень тревожный год... "Деревня стояла на красивом берегу, - продолжал живописать для слушателей, чтобы "перебить" печаль воспоминаний. - В полутора километрах - река Кострома. Места лесные. Разнотравье. Поля разливом".
   Из родного дома приглядный вид. Просторно. Родители - в работе. Коля оставался в няньках с младшей сестренкой. А старшие - в Покровскую школу ходили. Во время войны был за большака в домашнем хозяйстве. Отец - на войне. А вернулся он с фронта - в колхозные труды "за палочку". Единственную жнейку сам отремонтировал. Починил, значит. Сам и поехал на двух лошадях. От зари до зари... Там и взяли его. Арестовали в сорок седьмом как врага народа. Живо в болевой памяти самое резкое впечатление детства - при сыне все происходило. Посадили отца на стул среди избы, крикливо допрашивали не понять о чем. Забрали Библию, по которой бабушка учила нравственным основам жизни (рассказчик тяжело вздохнул), удивительно прекрасная книга была, оформлена гравюрами Доре.
   - Я очень любил эту книгу. Вообще интересовался библейскими сюжетами. Все, что окружало меня в детстве, отличалось от воображаемого по сюжетам. Воображение активно работало, мечтания уводили в желанные дали - к лучшей, справедливой жизни. Но как жить, если тебя однажды назовут сыном "врага народа"?
  А было детство, способное и в труднейших условиях на безмятежные минуты. Был разнообразный крестьянский труд наравне со взрослыми. Косили, пахали, ходили в ночное, складывали сено в копны, играли в скирдах соломы. Спасались от грозы в сарае.
 Уплотнялся заряд впечатлений на всю дальнейшую судьбу. Детство одаривало не только забавами, но и особым светом, пронизывающим угрозливые облака. Сейчас кажется: светло и забавно выстраивалось любое время года. У каждого времени были свои сказки, песни, стихи. Некоторые из них стали любимыми навсегда.
     Взаимные воспоминания, высказанные в доброй, душевной беседе, роднят не только земляков. Позднее встреча в мастерской художника была красива именно совпадающими впечатлениями. Облака нашего детства несли родственную философию мировосприятия. Помню, даже стихи и песни одинаковые требовались. Есенин, Тютчев, Некрасов, Твардовский, Рубцов помогали нам в общении.
Я вырос в хорошей деревне
Красивым под скрип телег.
Одной деревенской царевне
Я нравился как человек
.
 
 

     Пространство мастерской раздвигалось, уходило дальними взгорьями к деревням под облаками, наполнялось то тишиной раздумий, то печалью или тревогой. Сложный эмоциональный строй эпических картин выводил на особые дороги познания. "Деревня Починки", "Черемуха", "Вечер в поле", "Тишина", "Лето в деревне", "Туча", "Красные облака", "Облако моего детства", "Хлеб 47-го", портрет отца - философский ряд живописца от деревенского грозового лета до напряженных раздумий о мире и мироздании на исходе двадцатого века...
      Заговорило поле, заговорили облака. И свет и цвет пронзительно ясны. Праздники детства и размышления вечером под туманом, накрывающим многострадальную землю. Клубящийся вздыбленный свет над рекой и тревожно рдеющая рябина среди снежной белизны. Покой души немногословной, дарующей деятельное добро. И вишневый дым лирических мечтаний, поэтического вдохновенья. И сдержанным цветом сотворенное сказание о картошке. А дальше, дальше... Растут и усложняются облака. В них - душа и движение мысли. Слышится собственный голос: "Облако, здравствуй! Я узнаю тебя..." За ним обозначается в дымке "персональное" облако моей первой школьной осени, а другое постепенно превращается в тучу первой грозы. Драматизм прошлых лет, драматизм нашего деревенского быта звучит над исчезнувшими починками, над разоренными храмами, над зарастающими полями и заброшенными дорогами.
    И вдруг из-под горы воздушным кораблем выплывает под напирающую облачную тяжесть высокая изба с распахнутыми дверями сеновала. Тревогой, дерзкой мечтой, предчувствиями, общей судьбой объединены деревенские икары... Среди них - и художник, и я сам, и наши земляки. Так выстроилась картина...
     В мастерской без продуманного экспозиционного порядка живописные композиции обретают дополнительное содержание. Они выходят к собеседнику мастера по эмоциональным мотивам, вызванным тематикой беседы. Обыденное и праздники наши расцвечиваются еще невиданным и неосмысленным разнообразием, несущим отблески забытых желаний и надежд. Иными мыслительными дорогами идешь в житейское пространство, а затем - за пределы доступного и познанного, начинаешь ощущать себя в невесомости над облаками, и видишь иные дали. Таково оно - действие искусства.
  А возвращаясь в современную реальность, вспоминаешь суждения людей о страшном времени, которое переживаем. Оказывается, не только творцы вынуждены переосмыслить себя, изменить отношение к тому, что знают и любят с детства. Но, чтобы познать себя, достоинства земляков не обязательно прислушиваться к чужим голосам. Доверимся своим достоинствам. "Доморощенные" наши достоинства - в духовном и душевном, в искренности, правде, совести, любви. "Нам здешний мир так много говорит". Верим, надеемся, работаем в осознании: наша жизнь есть то, что мы знаем и думаем о ней. Эти сокровенные думы определяют отношения между людьми, отношение к миру.
      Николай Смирнов давно уже определил себя в пространстве и времени. Поэтому пейзажи, портреты, натюрморты и жанровые картины его независимы от суетливой повседневности, неподвластны коммерческим ориентирам и естественно, без преднамеренного философствования передают нравственное состояние художника. Лет пятнадцать назад его причисляли к мастерам лирического пейзажа. В заметках о выставке справедливо цитировались стихи Николая Заболоцкого:
В очаровании русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
     На профессиональном языке некоторые ценители, размышляя о технике и технологии, отмечали в творческом стиле Смирнова ярко выраженное тонально-декоративное "письмо" и тем самым занижали уровень подхода к содержательному, философскому достоинству лучших работ. В суждениях об искусстве вообще нельзя спешить с дотошным вниманием к "средствам выражения" - к тому, как и чем "зафиксировано" мгновение. В живописи, поэзии, музыке - в этих наиболее родственных творческих явлениях определяющее значение имеет дарованная свыше эмоциональная особенность личности, тайная мелодия чувства и мысли.
     Пейзажи Николая Смирнова трудно растолковывать, в каждом из них зритель может найти свое место под облаками, почувствовать неизъяснимую прелесть природы и возвратиться в сложное, взвихренное политикой, бытие с необходимой уверенностью: гуманистические ценности не исчезли, не извратились, а как бы спрятаны, укрыты, может быть, "в самой земле, в душах ... и продолжают действовать - спасать людей, вступая в бесконечный неравный поединок с жестокостью, с токсичными идеями". (По А.Ремизову).
   Лирика по большому счету всегда и философия, в ней обнаруживается глубина мысли, порожденная чувственными переживаниями, печалью пережитого. И каждое мгновение жизни, любой жизнеустроительный труд через лирику живописца может явиться возвышающим душу ритуалом. Усталого, даже изнуренного работой не только ради собственного спасения можно пожалеть, но и возвысить. Мелодия человеческого сочувствия и возвышения дана Николаю Михайловичу. Он защищает простую повседневную жизнь, осознавая неизбежную и неизбывную совестливость одних и неправедное временное благополучие других. Крестьянская мудрость и нравственность определяют свет его искусства. Оно - при свете совести.
Крестьянское достоинство - от земли, духовного родства людей одного поля, одного неба. Значит, истоки там, в Алешкове, в деревенском доме и ладе. Они - от бабы Дуни и бабы Катерины, от матери Анны Федоровны и отца Михаила Дмитриевича. От наставлений по Библейским заветам. От Библии с иллюстрациями Гюстава Доре. От явившейся в детстве облачной стихии, от предчувствия простора в выборе дорог... И от уроков каждого прожитого послевоенного дня. Прожитого не только родным домом, но и буйским колхозом "Родина", в котором председательствовал вернувшийся после контузии под Тулой и восстановления в госпиталях Михаил Дмитриевич. От ударов подозрения, несправедливостей. От безотцовщины. (Отец, ударенный сроком в 25 лет, отсидел, оттрубил на гулаговских лесоповалах восемь). Так что в лирических живописных мелодиях звучат разные инструменты.

Можно было только предположить направленность художественного поиска, когда явилась впервые на выставке картина Смирнова "Высокое облако". С ней пришел от вновь пережитого детства новый художник, способный сказать нечто очень важное о жизни на изуродованной Земле под пробуравленным и оскорбленным небом. Философская лирика оберегает искусство от прямых "лобовых" иллюстраций мысли. Она индивидуализирует восприятие и прочтение произведений. Каждый зритель может увидеть и свое "высокое облако" и свою "Калитку", свой "Вишневый снег", свои - Храм, Реку и Дорогу.
     Напомним живописные мгновения из ряда вечных тем, которым уделил мастер исключительное внимание. Он, выпускник факультета монументальной живописи Московского художественного института имени В.И. Сурикова, не ударился в "широкие форматы", не увлекся модной в шестидесятых-семидесятых размашистостью полотен, а сумел в деликатных композициях, открывая для себя и для других прелесть Природы, Труда, Земли, Неба и духовного Человека, говорить любовно, широко, убедительно и ярко о Жизни. "В одном мгновении видеть вечность, огромный мир - в зерне песка, в единой горсти - бесконечность, и небо - в чашечке цветка". (Художник и поэт Уильям Блейк так помогает зрителям, искусствоведам и писателям).
          Получается, облака нашего детства полнятся смыслом в зависимости от наших способностей видеть, чувствовать, помнить и понимать. Художник пробуждает в нас интерес к познанию. И приглашает к поискам новых дорог. Об этом думалось и в мастерской, и на огромной выставке в Москве (я ездил вместе с костромскими участниками), и на локальной выставке пейзажа у нас в писательской организации. Все, что было увидено, действительно можно назвать искусством при свете совести. Душа без призывов и обещаний трудится при таком свете. Есть в работах Николая Смирнова ныне многими утраченное постоянное мерцание доброты и скромности. Думается, эта нравственная категория в суждениях о произведениях искусства и литературы намеренно отодвинута специалистами. Принято говорить об избранности, элитарности, которые предполагают непременную заносчивую самоуверенность. Этакая верховная значительность, не имеющая отношения к простой жизни. Но как же тогда придет художник к "необразованному" зрителю, слушателю, читателю? Душевный и чувственный как станет близким, родным и понятным? Умение видеть многозначительное в простом и повседневном дается художнику по уровню его нравственной и гражданской самостоятельности.

    Николай Смирнов являет этот свой уровень в бытовых эпизодах, выстроенных в картинах и портретах. "Грибная пора", "Хлеб", "Картошка", "Осень", "У колодца", "Сбор поздней рябины", опять же - "Моя калитка", "Отец вернулся", "Михалевский переулок", "Синий вечер". Можно предположить: душевное равновесие и чувство собственного достоинства, творческой правоты поддерживается личным образом жизни в городских пределах да по деревенским нравственным ориентирам - окраинное Михалево за Волгой создает такие условия. И собственный дом. Судьбой все предопределено: самореализация происходит в неразрывной связи с прошлым, с неизбывным в памяти духовным содержанием отчего дома. Неслучайно тонкой лирикой домашних человеческих взаимоотношений пронизано жанровое полотно "Возвращение". Сильный собственными убеждениями человек на любом новом месте находит способы вживлять родословные корни для жизненной стойкости. Но главное достоинство его проявлено в отношении к другому человеку, в безусловном желании понять его. Это сказалось и в наставничестве, когда художник работал преподавателем университета.
     Философия добра и духовного родства между людьми разных поколений привела художника через пейзажи и жанровые картины к необходимости концентрированного портретного внимания. Желание понять личность, проникнуться смыслом ее творческой жизни отражается в созданных портретах критика И.Дедкова, искусствоведа А.Бузина, художников Н.Шувалова, С.Румянцева, В.Окишева и других, в "Воспоминании о Сергее Есенине". А в портретах самых близких - в первую очередь матери, отца - укрепляющее возвращение к духовным, нравственным предтечам, сыновний долг и облагораживающая память. Но диапазон интереса к современникам при этом тоже расширяется. Вот написался еще неизвестный костромичам портрет главы самоуправления Б.Коробова, ответственного за все происходящее в городе на Волге, но и обыкновенного человека, склонного к лиризму в редкие минуты отдыха. Что же привлекает художника в одном из представителей управленческой элиты? Конечно, в первую очередь не послужные достоинства, а душевные. Какие они эти достоинства? Пусть почувствует зритель, раздумчиво вглядываясь и определяя свое настроение по колориту пейзажа ...
     О человеке можно судить и по тому, какие любит песни, стихи, картины родной природы. Об этом возник разговор на обсуждении пейзажной экспозиции в нашем писательском доме. Выставка невелика, чуть больше двадцати работ, а получилась интересная дискуссия с разнообразием суждений, мотивов, ассоциаций и раздумий по обстоятельствам времени. Опять пейзажи настроили на искренность. "Лед прошел", "Солнце в лесу", "Пробуждение", "Дорога", "Облако над Волгой", "Избы на родине" и другие картины, этюды задавали движение чувств и мыслей.
    Отвечая на вопросы, Николай Михайлович постепенно обозначил творческие истоки, высказал неординарные мысли о любви к Родине, о том, что формирует индивидуальный взгляд на мир и живописный стиль, из чего и под каким влиянием складывается строение души. Разговаривали мы о том, чем возможно облагородить, обогатить повседневное общение творческих людей, принадлежащих к разным профессиональным союзам, но создающим единую культурную атмосферу, общее духовное пространство. Есть такие заботы у художников, писателей, музыкантов, артистов - у всей художественной интеллигенции, живущей в провинциальных условиях. А руководители творческих организаций (Н.М.Смирнов - председатель костромского отделения Союза художников России) настойчиво озвучивают эти заботы, нарастающие все тревожней под давлением коммерциализации. Нынче атмосферу востребованности литературы, искусства тоже надо деликатно обрести, чтобы при материальной бедности окончательно не одичать, не впасть в бедность духовную.

     Произведения подлинного русского искусства создаются по идеалам добра, правды, сочувствия, справедливости, совести, чести, они неназойливо проповедуют патриотизм через уважение истории, лучших традиций, народной и национальной самобытности. Костромской живописец Николай Смирнов своими естественными творениями (помните, как птица поет в весеннюю пору) закономерно вписался в ряд искренних проповедников. Его картины в сочетании с лучшими, известными мне произведениями, костромских творцов, укрепляют мысль о том, что облака нашего детства не превращаются в серую завесу, не ограничивают представлений о бесконечности небес, разнообразия явлений в человеческой жизни.
       Они напоминают о незарастающих тропинках в неповторимый единственный край, который никому не дано выбирать, никогда надолго не закрывая солнце, несут живописный свет в размышления о прекрасном и духовном.