Фёкла
повесть
Знаем ли мы: ощущают себя счастливыми наши дети или нет? Часто ли мы интересуемся их жизнью? Понимаем ли мы их?
В наше урбанистическое время, в наш технический век очень трудно заметить главное, не упустить настоящее. Многие ли родители могут похвастаться тем, что у них хорошие отношения с детьми и искреннее взаимопонимание? Увы, в погоне за материальным благом теряются простые, человеческие ценности.
Наши души черствеют, эмоции упрощаются, глаза всё меньше излучают доброту и красоту. Мы становимся такими предсказуемыми, неинтересными, похожими друг на друга своим безразличием. Мы теряем своё лицо. Спросишь таких безликих на улице:
– Что вам нужно для счастья?
– Много денег! – не задумываясь, ответят они.
– Зачем много?
Этот вопрос почти всех поставит в тупик, а кому-то и вовсе покажется глупым, что, мол, спрашиваешь, ответ же очевиден:
– Чтобы купить дом, машину, организовать свой бизнес, съездить за границу, положить деньги в банк под проценты, сделать пластическую операцию, нанять детям репетиторов, дать им престижное образование, познакомить их с выгодными людьми, устроить на прибыльную работу, ну и так далее…
Согласитесь, знакомый ответ, да и сами вы, возможно, ответили бы также. Деньги стали главной ценностью современного человека.
Спросим у безликих:
– А дальше что?
– Купим ещё дом, ещё машину, яхту, виллу на Гавайских островах, квартиру в Париже …
– А дальше?
– Ну, это уже вопрос философский, – ответят некоторые.
Получается, что «любовь к мудрости» к нам приходит только на сытый желудок? И вопрос остаётся риторическим, и мы приходим в тупик, идейный и духовный, в тупик современного цивилизационного развития. Словно восходило все эти тысячелетия человечество в гору, и вот уже – почти на вершине, а куда идти дальше? Над головой – только небо, а крыльев-то нет, поистрепались за века попрания нравственных ценностей. И что теперь делать?
Сидит себе человечество, как царь горы, на золотом троне в виде доллара, управляет миром дистанционно, заказывает по сотовому телефону модифицированные яства, попивает французское шампанское, а жизнь-то катится к закату… И Библейское Солнце лучами своими уже уходит за горизонт.
– Повторить! – привычным жестом всемогущества прикажет царь горы Солнцу.
Но день этого мира когда-нибудь закончится, и ни за какие деньги не повторить путь земной!
– А что дальше? – снова возникнет некогда «глупый» вопрос, но только царю горы он уже глупым не покажется.
Этот город мало чем отличается от других городов: «всё вертится, – всё крутится», «кто сильнее – тот и прав», «если это нельзя купить за деньги, то это можно купить за очень большие деньги»…
Не правда ли, всё «в порядке вещей»? Все к этому привыкли и уже болезненно не реагируют. Если ребёнку не хватает проходного балла в элитный вуз – не проблема, если хочется построить дом на территории заповедника – не проблема, если человек с криминальным прошлым хочет стать депутатом – не проблема! А проблема у всех только одна: сколько стоит решение этих проблем?!
И в этой налаженной системе общественных отношений рождаются и растут дети, заключаются договоры, строятся банки, автострады – всё вроде бы хорошо! Только негласно и незримо население делится на две группы: те, кому можно всё, и те, кому ничего нельзя без спроса у тех, кому можно всё.
А в целом жизнь налаживается: зарплаты и пенсии растут, дороги асфальтируют, фасады подновляют, и со всех трибун вещают об «укреплении нравственных ценностей».
Особенно это «укрепление» наблюдается в одной из самых «экономически развитых» семей города.
Благополучная с виду семья состоит из трёх человек: глава семьи – полнеющий Вольдемар Игоревич (сорока лет), его супруга – натуральная блондинка Зося Андреевна (тридцати восьми лет), и их сын – дерзкий мускулистый Матвей (пятнадцати лет).
Живут они в шикарном трёхэтажном особняке с бассейном в элитном районе города. Он – успешный чиновник (и бизнесмен), она – скучающая домохозяйка, а сын – бунтующий против всех и вся жестокосердый юнец, собравший банду из таких же юнцов, держащих в страхе весь город.
В свои пятнадцать Матвей (по кличке Мотя) много чего повидал на своём веку из того, чего ему видеть не следовало бы. Родившись в полном достатке, воспитываясь бесконечно сменяющими друг друга, молоденькими няньками (любовницами отца), он приобрёл брезгливость ко всему происходящему. Этому способствовали и невольные наблюдения за тем, как «тайно» развлекалась его молодая мамаша с деловыми партнёрами мужа, а особенно с последним – Рамазаном, страшным, как ядерная война, но нужным для процветания семейного бизнеса. Мотя замечал, как морщится от ласк Рамазана мать, а потом плачет, закрывшись в ванной.
Естественно, что при такой «занятости» родителям некогда было воспитывать сына, поэтому они отдаривались от него дорогими подарками. У Моти уже была своя квартира в центре города, скутер последней модели, да и всё его будущее было проплачено на много лет вперёд.
– Батя, я поехал! – крикнул сын, заглядывая в просторный кабинет отца.
– Нет, нет! Сегодня никак нельзя! Ты должен остаться на ужин, дядя Рамазан приготовил для тебя подарок! – произнёс отец, попутно отталкивая от себя пышногрудую экономку Карину, которая едва успела застегнуть короткий шёлковый халатик, выбегая из кабинета и чуть не уронив юношу.
– Здрасьте, – подчёркнуто язвительно поздоровался Матвей.
Та, ничего не ответив, исчезла в сумраке коридора.
– Ты меня понял? – переспросил настойчиво отец.
– Ладно, – нехотя согласился Мотя.
Вечером был званый ужин. В летней гостиной накрыли длинный стол со множеством изысканных блюд. Отец и мать мило беседовали с гостями. Мать тихо похохатывала, откликаясь на комплименты Рамазана, интеллигентно накалывая на вилку оливки, а отец шумно рассказывал что-то многочисленным холёным мужчинам и кислым стильным барышням. Гости размеренно жевали и кивали в такт разговору.
– Сейчас господин Рамазан сделает заявление, – произнёс Вольдемар Игоревич и утёр уголком салфетки масляный подбородок.
Все посмотрели на подвыпившего Рамазана, который даже и не пытался снять свою толстую руку с оголённых колен Зоси Андреевны.
– Да, – важно протянул он. – У меня есть, что сказать. Я давно и плотно общаюсь с этой замечательной семьёй и очень уважаю и ценю и Вольдемара, и Зосю, – тут он причмокнул. – И хочу в знак нашей дружбы подарить их замечательному сыну Матвею маленький, скромный шинный заводик.
Все одобрительно запереговаривались.
– Ему же ещё в институте учиться, – произнесла Зося, от волнения обмахиваясь бархатной сумочкой.
– Ничего! Я всё продумал! Пока Матвей будет получать образование, мой человек будет вести дела, – продолжил Рамазан.
– Спасибо большое! Мы тебе премного благодарны! – не скрывая долгожданной радости, поблагодарил Вольдемар Игоревич, протягивая Рамазану руку для рукопожатия. – Сын, поцелуй дядю Рамазана, – обратился он уже к Матвею.
Матвей безропотно встал, натужно улыбаясь, подошёл к Рамазану и поцеловал его в потную щёку.
– Жалко, честное слово, что у меня нет дочери, а то бы поженили! – разошёлся Рамазан.
Мотю невольно передёрнуло.
– А сейчас – танцы! – выкрикнула Зося и стала всех вызывать из-за стола.
До поздней ночи гуляли. Зося с Рамазаном куда-то удалились, Вольдемар перетанцевал со всеми жёнами своих партнёров по бизнесу, а те, в свою очередь, – с молоденькими прислугами. И всем было радостно, кроме Матвея, который сидел на подоконнике в кухне и долго смотрел на звёздное небо, о чём-то напряжённо думая.
На следующий день дом впал в похмельный синдром. Лица гостей были перемяты и ничего не выражали, кроме омерзения. Матвей, оглядев знакомую картину, сел на скутер и помчался по улицам города. К нему постепенно присоединились другие гонщики. Так собралась банда из отвязной богатенькой молодёжи, которую местные жители прозвали «Без тормозов».
Изрядно погоняв по трассам, перепугав обывателей, банда примчалась в привычное место на окраине города. Там, на заброшенном стадионе, они творили беспредел: делали виражи на мотоциклах, играли тяжёлый рок, разжигали костры, курили «травку», накалывали татуировки – и всё это под неусыпным «контролем» правоохранительных органов (кто же будет связываться с «золотой» молодёжью?). В банде была жёсткая иерархия: Мотя (потому что проматывал все деньги отца) был предводителем, Хряк, Борзый и Кумарь – его помощники («шестёрки»), Фея – выцветшая блондинка – переходящее «знамя» правящей верхушки, ну и так, сошки помельче: Мымрик, Сепун, Дрынь, Валенсо, Квактарь, Мика и другие (кто-то отвечал за «экстази», кто-то за «тёлок»). В общем, отдыхали ребята по полной программе. Безобразий «бестормозные» творили немало: то «случайно» пешехода поддавят, то «ненарочно» ларёк подожгут, то «невзначай» подерутся с кем-нибудь, то «без злого умысла» выхватят сумочку или сотовый телефон.
Вот так и «шалили» «невинные» дети, наводя на всех в округе ужас. Надо сказать, банда постоянно прирастала за счет новых юных «героев», потому как стать «бестормознутым» – считалось круто! И родители ничего не могли с этим поделать: альтернативы-то не было!
И вот, как-то в один из вечеров «золотая» молодёжь, страдая от нечего делать, сидела в тени полуразрушенных навесов стадиона и пила пиво. Мотя в гамаке между бетонными столбами вяло щупал Фею, полуспящую в его объятиях.
– Тебе что ли всё равно, с кем спать? – спросил Мотя.
Фея ленно открыла накрашенные глаза и хриплым голосом ответила:
– Да, – лопнув жвачку.
– Почему?
– Не знаю…
– А если я тебя брошу?
– Дело твоё, – равнодушно ответила она.
– Пошла вон! – крикнул Мотя, столкнув девушку с гамака.
Фея поправила юбку и подошла к Борзому.
– Хочешь любви и ласки? – предложила она ему.
– Я не гордый! – просипел Борзый и, ущипнув девушку, повёл её в сарай.
Там они долго веселились, а Мотя в это время брезгливо морщился. Становилось тоскливо, как вдруг на стадион с рёвом въехали два мотоцикла, Хряка и Кумаря. Кумарь привёз с собой какую-то тощую девчонку. Тусовка слегка оживилась.
– Это кто? – нехотя спросил Мотя.
– Дура глухонемая, сейчас её говорить будем учить! – заявил Кумарь.
– Где вы её нашли?
– Газеты продавала, – ответил Хряк.
– Мы все газеты скупили и предложили ей с нами покататься! – смеялся Кумарь, ссаживая бледную девушку.
– И что дальше? – монотонно продолжал Мотя.
– Устроим стриптиз! – заржал Хряк и стал хватать девушку за грудь.
Та испугалась и что-то замычала. Юнцам это очень понравилось, и они криком поддержали действие, вышли и Борзый с Феей.
– Это кто у нас такой скромный? Кого это тут обижают? – пропищал Борзый и полез к глухонемой девушке под юбку.
Та сдавленно заплакала.
– Ах, какие мы нежные! Ай, наверно, нам больно? – сюсюкал Хряк, с силой стаскивая с девушки одежду.
– Внимание! Сейчас будет самое интересное! – объявил Кумарь и стал расстёгивать свои брюки.
Банда ликовала. Хряк и Борзый держали немую и приговаривали:
– Ничего-то мы и сказать не можем, и некого нам и на помощь-то позвать!
Матвей качал головой, ему это не нравилось, но остановить происходящее – значило показать свою слабость, и он отвернулся.
– Прекратите!! – вдруг крикнул кто-то старческим голосом.
И это было столь неожиданным, что насильники невольно остановились, оглядываясь.
– Кто вякнул? – зло спросил Хряк.
– Не трогайте её! Христом Богом молю! – взмолилась старенькая бабушка с клюкой в руках, которая вышла на стадион откуда-то из-за деревьев.
– Ты кто, старая карга? – спросил, усмехнувшись, Борзый.
– Фёкла, живу тут неподалёку. Я прошу вас во имя всех Святых, не трогайте бедняжку! Она так настрадалась! Родители померли, сама в интернате живёт впроголодь! Зачем она вам?! Пожалейте девчонку!! – взмолилась бабка Фёкла.
Молодёжь была в замешательстве.
– Ну…Это как Матвей решит! – заявил Борзый.
Все выжидающе посмотрели на Мотю.
– Ты что, старая, выкупишь её у нас что ли? – пошутил он, и все заржали.
– Выкупила бы, да денег нет, – сожалела Фёкла.
– Нет денег – нет девчонки! – подытожил Мотя и отвернулся.
Все его с шумом поддержали.
– Я могу тебе, Матвей, больше дать! – неожиданно предложила упёртая старушка.
– Жизнь свою что ли? – спросил Хряк.
– Отдала бы, так ведь убийство тоже грех, а я не могу вас на новое преступление толкать, – пригорюнилась Фёкла.
– Что делать будем? – холодно спросил Матвей.
– Я буду молиться за тебя! До конца дней своих молиться! – произнесла Фёкла.
На какое-то время все неожиданно смолкли, а потом прыснули хохотом. Смеялись долго, кто-то даже повалился на землю, и только Матвей почему-то был абсолютно серьёзен. Это привело всех в замешательство, и ребята постепенно стихли.
– Что даст мне твоя молитва? – хладнокровно спросил Матвей.
– Спасение, – тихо ответила старушка, крестясь.
– Да я себе всё, что пожелаю, купить могу: и славу, и любовь, и… – тут Мотя неожиданно замолчал.
– А Спасение не можешь! Все мы перед Богом равны! И отвечать за грехи наши все будем: и я, и ты, – спокойно ответила Фёкла, опираясь на клюку.
– На что похоже спасение? – странным голосом переспросил Матвей в полной тишине.
– На счастье, – ответила Фёкла и вздохнула.
– Кто подтвердит, что молитва твоя подействовала? – жёстко спросил Матвей.
– Сам поймёшь, – так уверенно ответила бабка, что никто почему-то не усомнился.
– Ну что ж… Отпустите девчонку! – приказал Мотя, подтверждая слова властным движением руки.
«Шестёрки» беспрекословно, хотя и немного опешив, подчинились, и немая, подхватив разорванную одежду, побежала прочь.
– Спасибо, Матвей! Спаси, Господи! – сказала Фёкла и побрела в сторону деревьев, прихрамывая.
– Как же так, Мотя?! – взъерепенился Борзый.
– Я не хочу это обсуждать, устал… Поехали по домам! – сумрачно произнёс он.
– Тебя эта ведьма околдовала! Мы ей отомстим!! Мы ей хату спалим!! – орали Хряк и Борзый наперебой, ребята осторожно их поддерживали.
– Это будет уже на вашей совести, – произнёс Мотя, сел на скутер и уехал.
В последующие встречи ребята из банды этой темы не касались, но перешептывались о том, что Мотя стал каким-то другим, и в этой странной перемене винили старуху Фёклу.
Матвей действительно стал сторониться шумной компании, ссылаясь на занятость в семейном бизнесе. А без идейного вождя шайка «Без тормозов» попритухла и стала рассыпаться.
Однажды утром Матвей пошёл в парк за мороженым, было очень жарко, и хотелось съесть тонну снега. Придя в парк, он окунулся в море зелёной прохлады и улыбнулся.
– Совсем я что-то расслабился, – подумал он. – Мне три пломбира, – добавил уже вслух, подойдя к тележке с мороженым.
– Может, пять? – звонко переспросила молоденькая хрупкая продавщица с длинными белыми косами.
– Ты, наверное, Снегурочка? Не боишься растаять?
– Нет, я Снежанна, – тихо произнесла она, потупив взгляд.
– Очень подходящее имя, – улыбнулся Мотя. – На! – и он протянул ей вафельный стаканчик с холодным содержимым.
– На работе нельзя! – с опаской проговорила Снежанна.
– Когда у тебя работа закончится?
– Когда мороженое раскупят.
– Я покупаю всё!
Снежанна растерялась и обрадовалась одновременно. Потом они сели на лавочку и с чистой совестью стали есть застывшее счастье.
– Чем ты кроме мороженого занимаешься? – спросил Мотя, внимательно разглядывая трогательную девушку.
– Учусь в техникуме на кулинара.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – лукаво поинтересовался Мотя.
– Не знаю… – тихо ответила девушка.
Они встречались целый месяц: гуляли по городу, ходили в кино, он катал её на скутере… И вот как-то пригласил к себе домой.
Вечер и ночь были дивными, правда, к удивлению Моти, он у неё был уже не первым.
– А прикидывалась недотрогой! – думал Мотя, и его нежные чувства к ней несколько подтаяли.
Но всё же поверил бы Мотя в настоящую любовь, если бы ни одно событие…
Как-то ребята «без тормозов» пригласили его на мальчишник по поводу женитьбы прыщавого Мымрика.
Он мчался на скутере, оставляя за собой шлейф сизого дыма, как вдруг, остановившись на светофоре, увидел знакомую старушку. Она сидела на ступеньках почты и, видимо, просила милостыню. Не зная почему, Матвей, свернув с дороги, подъехал к бабке.
– Добрые люди! Подайте ради Христа! – говорила она.
Мотя слез со скутера, порыскал по карманам и, насобирав горсть монет, подал их бабке Фёкле.
– Спасибо, мил человек! Дай Бог тебе здоровья и счастья! – и она подняла на него взгляд.
– Помнишь меня, Фёкла? – спросил Мотя, сняв шлем.
Бабка пригляделась.
– А! Ты тот самый, который отпустил немую девочку? – с радостью произнесла она.
– Тот самый, – повторил Мотя. – Молишься ли ты за спасение моё?
– А как же! Молюсь, родненький! Молюсь!
– Ох, и хитрая ты бабка! – без злости произнёс Мотя.
– Не хитрая, а мудрая, – тут же отреагировала та.
– В чём разница?
– Хитрость на благо себя направлена, а мудрость – на благо других! – заметила Фёкла.
Мотя задумался.
– Неужели молитвы твои меня спасут? – не унимался Мотя.
– Это, милый, не я решаю. Это Бог один решает! А наше дело: идти по пути Спасения…
– Где он, путь этот? Я много по дорогам разным езжу, но что-то такого пути не встречал, – иронически заметил Мотя.
– Я попрошу у Бога, чтобы направил он тебя на путь истинный!
– Хоть в каком направлении?
– Его так просто не увидишь, ибо он в душе пролегает…
– Опять загадками говоришь, Фёкла!
– Коли есть загадки, значит, будут и отгадки…
– Опять?
– Я всегда так говорю…
– Ладно, бывай, Фёкла!
– Спасибо, Матвей, за деньги, пойду, хлеба куплю – вот и счастье!
– Мало тебе для счастья надо!
– Желай мало, получишь много…
– Ну-ну…
– Ты особо-то не торопись, не всегда счастье там, где его ждёшь… Коли трудно будет, так в гости приезжай: дом мой деревянный на краю города стоит, рядом со старым мукомольным заводом, – как бы невзначай, сказала она.
– Ну, если уж «совсем трудно будет», так навещу! – повторил за Фёклой Мотя и уехал, думая: «Чудная бабка!».
Ехал он, ехал и вдруг понял, что ему совершенно не хочется ни на какой мальчишник, и решил вернуться.
Сорвав по дороге букет полевых цветов, примчался он в общежитие к Снежанне, но соседка по комнате сообщила, что та поехала к нему в особняк.
– Странно, – подумал Мотя, подъезжая к дому. – Может, Снежанна почувствовала, что я вернулся? – тешил он себя надеждой.
Машины мамы во дворе не было, а вот машина отца стояла тут.
– Почему он не в офисе? – рассуждал Мотя, заходя в гостиную и встречая на пути экономку Карину. – А где батя?
– Вольдемар Игоревич? – она замешкалась. – Они в спальне будут…
– Кто «они»? – переспросил Мотя, но Карина прошмыгнула в дверь.
Он поднялся к спальне родителей, и, подойдя к двери, услышал знакомые девичьи стоны и мужское сопение. Матвей распахнул дверь…
На родительском ложе абсолютно голые кувыркались Вольдемар Игоревич и «невинная» Снежанна с растрёпанными волосами.
– Сука! – заорал Мотя и, подбежав к девушке, ударил её по щеке.
– Ты меня не так понял, любимый! – визжала разгорячённая Снежанна, потирая щёку.
– Что ты ей посулил?! – орал Матвей, встряхивая за плечи ошалевшего отца.
– Сущую безделицу – колечко с бриллиантом… – заикаясь, ответил он. – Ты, сынок, не переживай, я тебе таких Снежанн сколько хочешь куплю!
– Да, любовь нынче – на развес! – сквозь зубы произнёс Матвей. – Пошла вон!! – заорал он на девушку, вышвыривая её из спальни. – А ты мне больше не отец! – обратился он уже к отцу.
В бешенстве, выбежав из дома и сев на скутер, он погнал прочь, наматывая круги по городским улицам до тех пор, пока не кончился бензин. Обнаружив, что у него нет денег, он оставил скутер на бесплатной стоянке и бездумно побрёл куда-то…
Ему было очень больно... А ведь он её почти полюбил, первый раз в жизни поверил в счастье!
– И на тебе – двойное предательство: родной отец и любимая девушка!!! Как теперь жить?! – вслух говорил он, плутая по вечерним улицам. – Кому верить? Родители – воры и подлецы, друзья – продажные дельцы! Я никому не нужен! Сотовый молчит, даже мать ни разу не позвонила: ей плевать, что происходит с сыном! Все одинаковые! Ненавижу!!!
Эти путающиеся мысли увели Мотю куда-то на окраину города. Он остановился, поняв, что дальше идти некуда. К тому же начался проливной дождь, и свирепые молнии пронизывали огненными нитями ткань ночного неба.
Вот ослепляющая вспышка озарила какое-то полуразрушенное здание с застеклёнными входными дверями.
– Спрячусь здесь, – решил юноша и нырнул внутрь…
Сквозь полуразбитое стекло мир и вовсе казался рассыпанным на части…
– Одиночество – это так страшно! – произнёс он. – Это, наверное, Божье наказание… Так мне и надо! – шептал Мотя, стараясь не заплакать.
А дождь всё лил и лил, и, казалось, не было этому предела. Злоба постепенно стихала, словно стекая каплями по запотевшему стеклу… Матвей, прижавшись к нему лбом, всматривался вдаль с надеждой увидеть хоть что-то… И увидел! Это был старый, покосившийся бревенчатый дом. У Матвея мелькнула молнией мысль: «Фёкла!». И он, пулей выскочив из убежища, побежал к избушке.
Света в ней не было, и Мотя в исступлении стал стучать в дверь. Его, видимо, не слышали. Тогда он со всей силы стал дубасить в окно… Вдруг в доме зажглась свеча…
– Бабка Фёкла! – просиял Мотя, узнав в сморщенном напуганном лице знакомую старушку.
– Кто хулиганит? – с опаской спросила та, всматриваясь в залитое дождём окно.
– Это я! Матвей!
– Какой такой Матвей?
– Который отпустил немую девушку на стадионе!
– А! Этот! – оживилась бабка.
– Этот! Этот! – подтвердил Мотя.
– Сейчас открою!
Через минуту абсолютно промокший и обессиливший юноша ввалился в тесный, тёмный домишко.
– Слава Богу, я уж и не надеялся… – пространно произнёс он, оседая на пол.
Фёкла, поднося свечу ближе, вгляделась в лицо измученного гостя и сказала:
– Снимай мокрую одежду, а то простынешь! Ложись на диван, я тебе постелю, коли не брезгуешь?
– Хорошо, – безропотно согласился Мотя, раздевшись, и лёг в пахнущую нафталином постель.
Бабка Фёкла подогрела воду.
– На вот, кипяточку попей, а то совсем продрог! – предложила она, протягивая юноше эмалированную кружку.
– Н-н-нормально… – дрожа, произнёс Мотя, радуясь кипятку, как глинтвейну.
– Теперь ложись! Утро вечера мудренее! – ласково сказала бабушка, закрыв Мотю поверх одеяла старой фуфайкой.
Матвей заснул в момент, и на сердце у него стало светло и спокойно.
Проснулся Мотя от острого чувства голода, которое усиливалось вкусным ароматом. Пахло варёной картошкой! Юноша встал, закутавшись в залатанную со всех сторон простыню.
– Проснулся, родимый? Покушать тебе надо! На вот картошечка да грибки солёные из запасов! Чем богаты! – будто извиняясь, пригласила к дощатому столу Мотю бабка Фёкла.
Матвей улыбнулся. Не зная почему, но он очень был рад снова увидеть эту маленькую, шуструю старушку с добрыми лучистыми глазами.
– Спасибо! Никогда такой вкуснятины не ел! – с неподдельным восхищением отметил незатейливое бабкино угощение Матвей.
– Ну и славно! Я рада, что ты покушал, а то вчера ночью ты был такой измученный…
– Сегодня ночью, – осторожно поправил Фёклу Матвей.
– Нет, Матвеюшко, вчера! Ты и день проспал, и ещё ночь! – настаивала на своём бабка.
– Как это?!
– Видно, ты устал очень, да и простыл, может, вот и спал, а хворь-то из тебя выходила. Деревенская изба – лучшая лечебница!
– Правда? – удивился Мотя, не понимая, как это на него такой сон напал.
– Кипяточку с сахарком попей, чая-то у меня нет, а сахар на твои деньги куплен, – заметила Фёкла как бы между прочим.
Мотя вздохнул. Отчего-то ему сделалось стыдно за своё прежнее дерзкое поведение, за издёвки над Фёклой.
– Ты прости меня, Фёкла, – тихо произнёс он и потупил глаза, поймав себя на мысли, что первый раз в жизни просит прощения.
– Бог простит, и я прощу! – радостно ответила Фёкла и, хитро улыбнувшись, ушла на кухню греметь посудой, видимо, уловив смущение гостя.
Ещё день и ночь провёл Матвей в нехитром жилище бабки Фёклы. Она ему рассказывала о своей жизни: о царе, о революции, о войне, о том, как все её пять братьев погибли на фронте, о том, как не уберегла мужа от тюрьмы, о том, как спились дочь и внучка, о том, как из всех родственников у неё осталась только правнучка, и о многом-многом ещё…
– Сколько ж тебе лет, Фёкла? – спросил Мотя, внимательно слушавший бабку.
– Не помню даже… – растерялась старушка.
– Вот ты столько прожила, столько всего повидала, а остались ли у тебя какие-то мечты? – вдруг спросил юноша.
– Есть, есть мечта… – бабка задумалась, продолжив: – Должна я к отцу Серафиму в село Троицкое попасть!
– Зачем?
– Мне обязательно надо ему одну вещь отдать, – и она будто что-то прижала к груди.
– Далеко ли ехать?
– Туда не ехать, а идти надо, иначе не попадёшь, – загадочно ответила бабка.
– Сколько дней идти и в каком направлении?
– Идти надо семь дней и семь ночей на восток по дороге, там указатель будет «Село Троицкое», у него направо свернуть, ещё полдня идти в сторону трёх высоких тополей…
– Ты будто сказку рассказываешь, – зевая, заметил Мотя.
– Для кого-то – сказка, а для кого – быль… Ложись-ка спать, завтра дорасскажу, – пообещала Фёкла и задула свечи.
Проснулся Мотя от нестерпимой жары и удушливого дыма, открыл глаза и ужаснулся:
– Горим?!
Еле соображая спросонья, он стал кричать Фёклу:
– Фекла!! Фёкла, ты где?!
Но никто не отвечал, тогда Мотя пробрался на кухню, там, на полу, и лежала бабушка. Он её подхватил на руки и, поняв, что через дверь уже не выбраться, решил выпрыгивать через окно. Разбив стекло, открыл ставни и, вытащив за собой старушку, выбрался сам.
Только он отполз на некоторое расстояние, как крыша дома обрушилась.
Светало… Мотя, почувствовав робкое дыхание, пытался привести в чувства Фёклу.
– Очнись! Очнись, пожалуйста! – он бил её по щекам. – Я знаю, кто поджёг дом!! Мы всё отремонтируем! Не умирай, Фёкла!! – кричал он, плача.
Первый раз в жизни Матвей плакал… Его закопчённое лицо залили крупные слёзы. Он был в полном смятении.
– Мы с тобой ещё к отцу Серафиму пойдём! Только не умирай!!! – взревел Матвей.
– К Серафиму? – вдруг переспросила еле слышно Фёкла.
– Да! Да!!! – подтвердил Мотя, приподнимая за плечи старушку.
– Видно, родненький, без меня… – прошептала она. – Ты только обязательно отдай отцу Серафиму вот это… – и Фёкла вытащила из-под кофты красный матерчатый потрёпанный конверт.
– Конечно! Конечно, отдам! Не сомневайся!! – подтвердил Мотя, всхлипывая.
– Не плачь… У тебя ещё вся жизнь впереди, а мой век закончен… Благослови тебя Господь во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – перекрестила она юношу и умерла.
– Господи!! – взмолился Матвей, и его крик улетел куда-то в небо.
Фёклу похоронили… Матвей вынужден был вернуться домой и попросить у родителей помощи, были даже скромные поминки.
– Как ты с этой бабкой связался? – не понимал Вольдемар Игоревич.
– Господь нас связал… – монотонно ответил Матвей, глядя сквозь отца.
– Мальчик мой, у тебя всё хорошо? Ты стал какой-то другой, мы тебя не узнаём! – нервно произнесла Зося Андреевна, теребя кружевной платочек и утирая им покрасневшие глаза.
– Всё хорошо… Не переживайте!.. Только я ухожу от вас, – заявил Матвей, резко встав из-за стола.
– Как?! Куда?! – переспросил отец.
– У меня – свой путь… Вас я буду навещать… – добавил Мотя и засобирался в дорогу.
Как ни уговаривали родители сына одуматься – всё напрасно.
– Хотя бы карточку кредитную возьми, на ней некоторая сумма денег! Мало ли что в дороге может случиться! – настойчиво предложил отец, протягивая сыну кредитку.
Сначала Матвей хотел отказаться, но потом согласился, чтобы окончательно не расстраивать родителей.
– Хорошо, – и он спрятал кредитку в нагрудный карман рядом с конвертом бабки Фёклы.
После продолжительных, но немногословных прощаний, Мотя с рюкзаком за спиной покинул отчий дом.
Он не знал, чего ждать в дороге, но был убеждён, что идёт верным путём.
Семь дней и семь ночей без всяких неприятных неожиданностей Матвей продвигался на восток. И хорошо было на сердце, а душа будто раскрывалась для чего-то нового. Никто ни разу его не остановил: ни путники, ни милиция… Ему вообще казалось, что его никто не видит.
Так незаметно он проделал первую часть пути… Увидев на обочине скромный указатель «Село Троицкое», свернул направо, как и говорила Фёкла. Дальше проезжей дороги не было, только узенькая извилистая тропинка.
Мотя шёл-шёл по ней и наконец-то вдали увидел на фоне ясного неба три высоченных тополя.
– Вот они – красавцы! – обрадовался Матвей, поняв, что идёт, как по карте.
И тут откуда-то из леса донёсся свист: кто-то весело насвистывал полонез Огинского. Мотя остановился… Из-за деревьев с охапкой хвороста вынырнул невысокий шустрый старичок с седыми вьющимися волосами и бородой, в рясе и с увесистым серебряным крестом.
– Здравствуйте! Не вы ли отец Серафим будете? – осторожно предположил Матвей.
– Я! – отозвался батюшка. – Бог в помощь, странник, как зовут тебя, откуда путь держишь?
– Матвей, иду издалека и несу вам весточку от бабушки Фёклы.
– Как же, как же, Фёклу знаю – славная женщина! Давно только не видно её было. Здорова ли она?
– Умерла… – скорбно ответил Матвей.
– Царствие ей небесное, – произнёс отец Серафим и перекрестился.
– А ты кто ей будешь?
– Я? – Мотя задумался.
– Ну, видно как, не чужой? – помог с ответом батюшка.
– Свой! – обрадовался Матвей.
– Ну, коли свой, так пойдём! – предложил отец Серафим, улыбнувшись.
– Я раньше не думал, что священники такие весёлые бывают, – заметил Мотя.
– О чём грустить-то? Мы – с Богом! Всё делаем по воле Божией и во Славу Божию!
– Вам, должно быть, трудно здесь жить?
– С Богом всё легко и радостно! – и он снова просиял необыкновенной улыбкой так, что его курносый нос сморщился и стал смешным.
Мотя невольно тоже улыбнулся: отец Серафим напомнил ему бабушку Фёклу.
Так, за разговорами добрались они до пригорка, на котором возвышалось полуразрушенное строение, некогда, видимо, очень красивое и величественное. А рядом с ним росли три высоченных тополя.
– Вот и пришли, – сказал отец Серафим, свалив хворост во дворе.
– Что это за здание было? – спросил Матвей, всматриваясь в мощные кирпичные стены, покрашенные когда-то белой и синей краской.
– Это был, есть и будет, – поправил юношу батюшка, – Троицкий храм.
– Да? – удивился Матвей.
– Пойдём, я тебе его покажу!
И они поднялись к храму, который со стороны галереи был охвачен строительными лесами.
– Восстанавливаем потихонечку, – объяснил отец Серафим, входя внутрь величественного сооружения.
В храме вместо пола росла трава и полевые цветы, вместо куполов – чистое безоблачное небо, а сквозь разбитые полукруглые окна настойчиво пробивалось своими лучами летнее солнце.
– Странное ощущение… – заметил Матвей, дотрагиваясь ладонью до проступающей на стене фрески.
– Смотри! – отозвался из глубины храма батюшка.
Матвей подошёл к нему.
– Здесь алтарь, – с нетерпением произнёс отец Серафим. – Будем службу служить.
– Вам кто-то помогает церковь восстанавливать? – спросил Мотя.
– Господь.
– А люди?
– Поумирали все… Кому помогать-то? – вздохнул батюшка, и они вышли во двор. – В округе раньше много деревень было, а здесь – село!
– Троицкое? – догадался Матвей.
– Да! По имени храма Святой Животворящей Троицы! – батюшка перекрестился и поклонился храму.
– Вот прислушайся, Матвей! – предложил отец Серафим и закрыл глаза.
Матвей последовал его примеру.
– Слышишь?
– Что я должен слышать?
– Ну, как?! Голос села! – загадочно ответил батюшка.
Действительно, спустя некоторое время в звенящей тишине Матвей услышал еле уловимые звуки: весёлый детский смех, окающий говорок взрослых, скрип телеги, лошадиное ржание, гоготание гусей, песнь гармониста и отдалённый, будто летящий с неба, колокольный звон.
– Слышу! Слышу! – восхитился Матвей.
– Жаль, что не сохранилось никаких свидетельств о том, как выглядели купола храма… – сожалел батюшка. – Как дальше восстанавливать – не знаю…
– Кстати, – вспомнил Матвей и протянул отцу Серафиму красный матерчатый конверт. – Фёкла вам просила передать!
Отец Серафим бережно взял послание, развязал шнуровку и вытащил содержимое из конверта.
– Не может быть!!! – воскликнул он, всплеснув руками. – Ну, бабка Фёкла! Ну и удивила!! – он вскочил, как молодой, и стал благодарить Бога за чудо, которое Он совершил.
– Что? Что там?! – нетерпеливо выспрашивал Мотя.
– Ты разве не знаешь? – удивился батюшка.
– Нет, – сознался Матвей.
– И тебе за столько дней пути не хотелось узнать, что в конверте?
– Это же не мне предназначено, – достойно ответил Матвей.
– Ты – честный человек! Фёкла абы кому такого важного дела не поручила бы. Спасибо, Матвей, ты нам очень помог! Слава Богу! – батюшка опять перекрестился, и в его глазах блеснула слеза. – Смотри!
Он протянул Матвею старую пожелтевшую фотографию… На ней был изображён Троицкий храм во всей своей красе!
– Ого! – воскликнул Матвей, не веря своим глазам. – Так вот какое сокровище хранила бабка Фёкла?! – и он восхитился женщиной, встреча с которой так изменила его жизнь.
– Теперь мы обязательно его восстановим! Пойду, помолюсь! – и отец Серафим поспешил в храм.
Матвей, опустившись на колени, прижимая к сердцу фотографию с Троицким храмом, улыбался, но глаза его были полны слёз. Он никак не мог поверить, что эти чудесные события происходят именно с ним, жестоким, распущенным, тщеславным грешником, что именно ему Фёкла доверила самое сокровенное, что именно он – Мотя «без тормозов» – стоит сейчас на коленях перед величественным Троицким собором и плачет оттого, что сердце у него стало мягким и научилось чувствовать…
– Здравствуйте! – произнёс кто-то нежным голосом за его спиной, отвлекая от процесса переоценки жизненных ценностей. Он обернулся.
Перед ним стояла милая, улыбающаяся девушка невысокого роста и заплетала в косу длинные русые волосы. Мотя поднялся с колен.
– Ты кто? – спросил он перехваченным от волнения голосом.
– Варя… Я отцу Серафиму молока принесла… А тебя как зовут?
– Матвей…
Они замолчали… И Мотя поймал себя на мысли, что что-то в образе девушки ему было до боли знакомо… «Кого же она мне напоминает?» – мучил он себя вопросом, а Варя смотрела на него, не отводя глаз.
– Молодцы! Вижу, что уже познакомились! – хитро заметил отец Серафим, возвращаясь из храма.
– Да… – как-то очень стесняясь, ответил Матвей и занервничал, неожиданно обнаружив в себе это новое качество.
– Кстати, Варвара – правнучка Фёклы! – чётко проговорил батюшка.
Мотя вздрогнул и просиял какой-то детской улыбкой.
– Я очень рад! – только и ответил он.
Вечером они втроём сидели у костра: вспоминали бабушку Фёклу, пекли картошку и жарили рыбу, которую ещё утром наловил отец Серафим. И хорошо им было вместе, уютно. Разговор не смолкал. Оказалось, что Варя живёт в деревне неподалёку и частенько заходит к батюшке, помогает, чем может.
– Я решил остаться у вас, – твёрдо заявил Матвей. – Буду помогать восстанавливать храм! Можно?
– Конечно! Помощники нам очень нужны! – и отец Серафим пожал Матвею руку.
Варя, услышав это, вспыхнула весенним светом, а Мотя сделал вид, что не заметил (и откуда у него столько скромности и такта появилось – Бог весть!).
– Вот еще что… У меня есть некоторая сумма на кредитной карточке, родители позаботились, я хочу эти деньги направить на восстановление Троицкого храма.
– Спасибо, Матвей, это очень благородно с твоей стороны! Я буду молиться за тебя!
Матвей подумал, что хорошим быть не так уж сложно и даже приятно.
– Так дело на лад и пойдёт! – обрадовалась Варя, и все рассмеялись.
Вечер клонился к ночи, костёр всё горел и горел, а разговор всё продолжался и продолжался… И казалось собеседникам, что они всю жизнь только и ждали именно этой встречи… А на возвышенности сквозь крону трёх вековых тополей просвечивали омытые Библейским Солнцем белокаменные своды Троицкого собора.