На правах рукописи

Фаина Соломатова

Голубок, крылом махни

(повесть, 2 часть)

- Ну, здравствуй, жена. Вот и муж твой возвратился.

- Паша, Пашенька! Родной мой, - Тая бросилась на шею мужу…

- Надо детей позвать, а то мы так увлеклись, что забыли обо всем на свете, - спохватился Павел.

- Давай, Паша, умывайся и за стол. Соня, Паша, идите домой, - позвала Тая детей в открытое окно.

- Мама, я кушать хочу. Папка, Шонька баню иштопила, - доложил маленький Паша.

При появлении сына Тая смутилась. Внимательно посмотрела на мужа.

- Упрекать станешь? – спросила она у Павла.

- Не стану. Давай договоримся раз и навсегда: ты – моя жена, а стало быть, Пашка – мой сын.

- Паша, любимый мой, если бы ты меня оставил, я бы умерла! – призналась Тая.

- В таком теле не умрешь на этой неделе, - пошутил Павел, - лучше пойдем, женушка, в баньку, а то сколько годочков вместе в бане не мылись.

- А ты думал, я тебя одного отпущу?!- рассмеялась Тая, - ведь и я соскучилась по тебе, Пашенька, нет сил никаких, столько дней разлуки пришлось пережить.

- И еще, Таюшка, придется, но ненадолго.  Не, горюй, моя хорошая. Ты же офицерская жена. Обоснуюсь на новом месте, и вы ко мне. А сейчас там все разрушено, не станете же вы жить в палатке.

- Не успел приехать, уже уезжать собираешься?! И за что мне вместо счастья посылаются такие испытания?

- Тая, сейчас такое время, и трудно не одним нам. Кому-то значительно сложней.

- Знаю, Пашенька, все понимаю. Смирюсь, – грустно улыбнулась Тая, - вот, Соня, папа наш опять нас покидает, - пожаловалась она дочери.

- А ты, мамочка, чего хотела? Как будто первый раз. Но не навсегда же?! – Соня села рядом с отцом и обняла его, - папа, мне так много хочется тебе рассказать. Пойдем на крыльцо посекретничаем.

- А мне очень хочется узнать.

Они вышли во двор, где ярко светило солнце и припекало уже по-полуденному.

- Ты совсем взрослая стала, - начал Павел, - такая умная и красивая девушка. Жаль, что я не видел, как ты росла, не знал, о чем думала, мечтала. Но вижу, что стержень в тебе крепкий, доченька.

- Спасибо, папочка! Беру пример с вас, мои дорогие. Прежде чем что-то сделать, думаю: а как бы вы поступили на моем месте.

- Молодчина. И с мамой вы как подруги. Полное доверие.

- Не всегда. Были и обиды, и недоверие, но всегда заканчивалось полным примирением обеих сторон, - пошутила Соня.

- В споре рождается истина. И лучше выяснить все, чем потом жить с недоверием и обидой. Жизнь – штука сложная, и чем взрослей человек, тем и проблемы становятся сложнее. Соня, а с Юрой Новоселовым ты переписываешься?

- Да, папа, но это так, ничего не значащая переписка, дружеская, - смутилась девушка.

- А я думал, что у тебя все серьезно. По крайней мере, с Юриной стороны очень серьезно. Если, дочь, ты ничего не испытываешь к парню – не морочь ему голову, - строго приказал отец. – Такими вещами не шутят. Ему нужна верная, надежная спутница, подруга, любовь, а не хиханьки-хаханьки.

- Да, я и сама не знаю, папа, - снова смутилась Соня, - вроде Юра мне нравится, а любовь это или увлечение, я еще не знаю…

- Прости, дочка, старого дурака. Я сужу со своей колокольни, - отец обнял и поцеловал дочь, - солнышко ты мое ясное!

- Папа, а я теперь крещеная, - неожиданно призналась Соня. – Как ты оцениваешь мой поступок? Ношу комсомольский значок и крестик на шее, - Соня расстегнула верхнюю пуговицу на кофточке и показала отцу, - вот мой Ангел-хранитель. Осуждаешь? Только честно.

Отец достал портсигар и закурил.

- Сколько же вам досталось за эти годы?!

- Много, папочка. Я думала, что Боженька скорей услышит мои просьбы, если я окрещусь. Не хотела верить, что тебя нет на белом свете. И еще не хотела, чтобы ты попал в плен, где унижают и издеваются. Священник отец Димитрий – наш с мамой друг. Умный и добрый, все понимает и всем, чем может, помогает. Крещение, конечно, было тайное, - Соня сильно волновалась, вспоминая свою жизнь без отца. – Когда мы сюда приехали, почти два года жили в Солдаткино, это в четырех километрах отсюда. Там познакомились с Первушиными. Какие замечательные люди! Они нам давали еду, одежду. А мы уже не верили, что когда-то попадем в тепло, уснем в нормальной постели. По дороге все вещи потеряли. Вспоминать не хочется…

- Мама к подруге заезжала? – поинтересовался отец.

- Да,  мы там хорошо отдохнули, а все несчастья начались в дороге. Хорошо еще, что все закончилось благополучно.

- Поехали бы сразу к бабушке с дедушкой, и все было бы хорошо. Но мама – упрямая женщина.

- Ну, кто же знал, папочка! Твои подарки она обменяла на еду и одежду. Все ушло, маме было жаль с ними расставаться. Поехали в начале лета, а сюда приехали зимой. По дороге еще к нам пристали девочка Валя-москвичка и мальчик Ванечка, трех лет. Их родители отыскали не без маминой помощи.

- Мама у нас – молодец! – похвалил Павел.

- Папа, а если честно-пречестно, ты на маму не сердишься, не станешь упрекать?

- Нет, Соня, не стану. Она не виновата, а мы любим друг друга. Я ведь тоже, дочь, не без греха…

- Папа, завтра большой православный праздник, день святых Петра и Павла. А у нас ведь два Павла: ты большой, а Пашка маленький. Мы с мамой пойдем в церковь, а ты?  -  Соня внимательно взглянула на отца.

- А почему я должен отказываться от семейной традиции, отрываться, так сказать, от коллектива? Обязательно пойду. Чтобы немцы не вошли в Москву, сам маршал облетал на самолете вокруг столицы с иконой Богородицы.

Соня, услышав ответ отца, вскочила, побежала в дом и радостно закричала:

- Мама, папа завтра с нами идет в храм!

 

Виталий, Оля и Верочка еще долго смотрели вслед улетающему самолету. Потом все направились в деревню, а за ними бежала толпа ребятишек. Проходя мимо своего родного дома, Виталий остановился:

- Оля, давай зайдем, я так стосковался по своему дому.

Виталий заглядывал в кладовки и чуланы, как будто что-то искал, гладил косяки, посмотрел рамки фотографий на стене.

- Здорово, батя, - и погладил ладонью по лицу отца. Тот приветливо улыбался сыну с портрета, - а мама, наверное, совсем стала старенькой? Так хочется ее увидеть. Завтра сходим, Оля?

- Конечно! Завтра большой православный праздник. Твоя мама всю войну из храма не выходила. Вымолила у Господа: Григорий с сыновьями возвратились и ты, Виталий. А так мама твоя ничего здоровьем, - Оля рассказывала мужу, а сама все смотрела на него, - счастье-то какое, милый, мы столько не виделись. – И Оля вновь прижалась к мужу. – Как же я по тебе скучала!

- Все позади, радость моя! – Виталий привлек к себе жену.

Утром все отправились в Михалкино. Поехали Водопьяновы, Наталья с Матвеем и Виталий с Олей и Верочкой.

- Давно они вернулись? – кивнул Виталий в сторону Водопьяновых. – Хватили лиха, видать.

- Года два. Вернулись такие слабые, особенно бабушка. Но мама хлопочет над ними день и ночь. Сейчас поотошли, - рассказывала Оля, прижимаясь к мужу. Они шли за телегой, на которой ехали дед с бабушкой и родители с Верочкой. Виталий с Олей часто замедляли шаги и, отставая от телеги, жарко целовались.

 

В церкви было многолюдно. Нарядные и веселые - те, кто дождался своих родных и близких, радость ведь не скроешь. Хмурые и одетые в темное – те, кто принес к Богу свою скорбь и надежду на облегчение. Должен же Господь послать утешение. Ведь он всемилостив и не посылает своим чадам больше, чем человек сумеет преодолеть. Молились все: и стар, и млад. Малыши цеплялись за материнские и бабушкины подолы и больше глазели по сторонам. Они еще не понимали до конца происходящего ни внутри храма, ни за его пределами. Подростки же, принимавшие участие во всех взрослых делах и познавшие почем фунт лиха, выглядели скорбно. Они были лишены детства. Война с младенчества швырнула их во взрослую, нелегкую жизнь. Они с опаской поглядывали на старших, а чаще опускали глаза.

Авдотья хлопотала у подсвечников. Она старательно зажигала свечи, тряпочкой вытирала образа. Часто крестилась. Виталий давно наблюдал за матерью. Он стоял у входа в церковь, а Ольга с Натальей ушли вперед. Водопьяновы и Матвей стоял около скамьи, куда села Мария и Верочка. У Виталия на глаза навернулись слезы. «Родная моя, как же ты постарела. Но хоть дождалась, хватило сил дождаться всех нас. Спасибо, матушка моя». Ком стоял в горле, ни взад, ни вперед. Он и слюну глотал, и дышал глубоко, ни с места, будто гвоздем присадили к одному месту.

Мать, видно, почувствовала взгляд сына. Оглянулась. Близоруко прищурилась, потерла глаза. Виталий смотрел на мать. Но в толпе мать не сумела разглядеть его. Она поправила платок на голове и вновь принялась за свое дело. Время от времени смотрела в сторону сына, сердце чувствовало родную душу.

Виталию передалась атмосфера происходящего, он слился с чувством стоящих рядом. Это были знакомые люди, среди которых он родился и рос. Виталий крестился и клал поклоны, когда это делали другие. Неумело, вначале стесняясь, но потом понял, что на него никто не обращает внимания. Здесь все заняты своим очень личным и важным делом. К концу службы Виталий заметил полковника, только тот стоял на противоположной стороне. Встретившись глазами, они кивнули друг другу.

После литургии началась панихида. Отец Димитрий читал имена земляков, сложивших свои головы за Веру и Отечество, живот свой положивших. В храме раздались сдержанное всхлипывание и шмыгание носом. Но чем больше называлось имен из скорбного списка, тем рев становился громче.

Виталий вышел на крыльцо, там уже стоял незнакомый полковник. Виталий и Павел пожали друг другу руки.

- Такая, брат, скорбная ситуация, - смущенно произнес Павел.

- Я горе видел с высоты, - признался Виталий, - а на земле оно сильнее. Виталий, уроженец этих мест.

- Павел. А я к семье приехал. Здешние места приютили их. Народ добрый у вас.

- Сыночек, Витюшка, кровиночка моя, - Авдотья прильнула к сыну и заплакала.

- Мама, родимая моя мама! – Виталий нежно обнял мать. - Ну, не плачь. Видишь, я жив-здоров.

- Вижу, дитятко, вижу! Радость какую послал Господь! Я не помирала, думаю: неужели помру и Витюшку своего не увижу.

- Не надо о плохом, все же хорошо, - успокаивал Виталий, а сам целовал мать в худые щеки, в седые пряди, выбившиеся из-под платка.

Оля стояла в сторонке и плакала, а испуганная Верочка прижалась к ней.

- Мама, а почему дядя-папа целует много раз бабушку и они плачут?

- Они плачут, потому что очень долго не виделись. Папу не зови дядей, - попросила Оля дочку.

- Но ведь он же дядя! Дядя-папа, - упрямилась Верочка.

- Просто папа, - улыбнувшись, обняла дочку Оля.

После службы Первушины и Виталий с Олей отправились к Настасье, а Водопьяновы пошли в гости к отцу Димитрию.

Счастливая Авдотья сидела за столом по одну сторону с сыном Виталием, а по другую – с внуками Аркашей и Петром. Хозяин дома Григорий быстро захмелел. Обычно хмурый и замкнутый, а с войны вернулся сильно постаревшим. И не одного Григория фронт состарил. У войны краски яркие, но суровые. Юных красавцев лихолетье превратило в немощных стариков. Коли руки, ноги целы – это уже, считай, Божья милость, награда великая, человек в рубашке родился. Живи, ходи, дыши и радуйся счастью земной жизни. Может, там и лучше, на небесах, но там никто не бывал, а вот на грешной земле трудно и горько порой, но ведь бывает же легко и сладко. Пусть короткий миг, но случается же! Как сейчас за этим столом: сидят родные, близкие друг другу люди, после долгой и тяжелой разлуки.

-  Хороша, братцы, жизнь! Дайте-ка мне гармонию, так я что-нибудь сбацаю, - попросил Григорий.

- А валяй, батька, наяривай! Вот она, твоя хромка, сколько лет стояла нетронутая, может, и меха-то уже все исщелялись, - Настасья подала гармонь мужу.

Григорий развернул басы, гармонь издала звук.

- А чего ей сделалось?! Бока все облежала, ну, давай повеселим честной народ, - рассмеялся Григорий, - если только пальцы не подведут, а то не руки, а крюки. Настасья сняла платок, набросила его на плечи. Она озорно всем улыбнулась, подмигнула мужу:

- Ну, давай, Гриша, перебирай ходче, вспомни молодость. А нашла шаль – ничего не жаль! – и прошлась по кругу.

  А все бы пела, все бы пела,

  Все бы веселилася,

  Все бы на сене лежала,

  Все бы шевелилася…

- Простите, люди добрые, - спохватилась Настасья, - ошалела от радости. Сыны - вон женихи, а я раздухарилась не на шутку. Угощайтесь, гости дорогие, чем богаты – тем и рады. Давай, хозяин, наливай чарки, а то гости сидят жеманятся, на нас глядя, ведь недаром говорится, как хозяин, так и гости, - Настасья выпила стопку и поцеловала донышко. – Вот как хозяйка дунула, а уж Григорий в жизнь жену не подведет. И чтобы у всех – до дна. Посуда любит чистоту.

- Молодец, Настасья! Жена моя любимая. Я тебя во всем поддерживаю и прислушиваюсь. Пью за всю честную компанию, за родню и за то, чтобы у всех все было хорошо и ладно. Пьем дружно, и пусть теща мою любимую песню заводит, а мы ее поддержим, - и Григорий залпом осушил стопку. Мужчины тоже повторили за хозяином, а Наталья и Оля чуть пригубили.

- Катя, потчуй гостей-то. Холодца еще из подполья достань. Студень тут у лестницы стоит, да из печки теплой картошки наклади, - приказала Настасья дочери. Григорий взял гармонь, взглянул на застолье и затянул песню:

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету,

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту…

Ему подпевали Матвей, Наталья. Оля прижалась к мужу, и они включились в общий хор молодыми, красивыми голосами. Последней включилась Авдотья. Перед этим она долго прокашливалась. Внук Петр нежно похлопал ее по спине и подал чашку с морсом. Авдотья глотнула, вытерла кончиком платка набежавшие слезы и запела. Все сразу повернули головы в ее сторону. Голос у Авдотьи был высокий, чистый, напевный. Песня полилась в открытое окошко, на макушку раскидистой липы, а потом выше и выше, высоко в небо.

…Кто-то мне судьбу предскажет,

Кто-то завтра, милый мой,

На груди моей развяжет

Узел, связанный тобой.

- Уважила, дорогая тещенька! Артистки перед нами на фронте выступали. Не скрою, лили слезу. И не я один. Щипало душу крепко, садело потом ретивое долго, но моей теще Авдотье они и в подметки не годятся, - воскликнул Григорий.

- Мели, Емеля, - расхохоталась Настасья и взъерошила чуб мужу, - не подлизывайся к теще, она тебя и так без ума любит, но поет мамка и впрямь хорошо, не то, что я – ухаю.

- Ну, малость, согласен, перегнул, но теща не уступит, - не сдавался Григорий.

- Засох мой голос, - смутилась Авдотья, - скрипит в горле, как несмазанное колесо у телеги. В молодости-то, вроде, и ничего получалось. А что же, Наталья, отец с матерью к нам-то не зашли? Это ладно, но в такой день мог бы Гурьян и к нам наведаться. Неужели неохота на дочек и внуков взглянуть? Может, Мария супротив? – произнесла задумчиво Авдотья. Все недоуменно переглянулись. Авдотья сидела, как ни в чем не бывало, раскрасневшаяся и взволнованная пением.

- Мамка, какие здесь у Гурьяна дочки и внуки? У него одна дочка Наталья, внучка Оля и правнучка Верочка. И видит он их на день не по одному разу. Что-то ты стала заговариваться, - рассмеялась Настасья.

- Это-то от венчанной жены, а есть и не разрешенные законом, но на свет появились все равно по воле Божьей. Без Его воли ничего не случается.

- Пойдем-ко, мамка, приляжь, что-то неладно заговорила, - Настасья взяла мать за руку.

- Да, полно, дочка, я же в своем уме, надо покаяться, правду сказать. Господь-то знает наши грехи, пусть и люди знают. Я так считаю, и Гурьяну это следует сделать. Думаю, и Мария не поперечит ему в этом. Мы же с ней подружки давние, - спокойно рассуждала Авдотья.

- Спасибо за хлеб-соль. Теперь вы к нам гостите, - поблагодарил Матвей, и все встали из-за стола.

- Мало посидели-то. Вот на столе все целехонько, - расстроилась Настасья, - Виталий, Оля, может, хоть вы останетесь? Мы вас, не тужите, отправим.

- Не переживай, сестрица. Мы вас еще навестим. Мне еще не скоро на службу, - успокоил Виталий Настасью.

- Братец любимый! Слава Богу, жив-здоров. И что мама замолола? Года-то немалые. А так все было ладно. Только сегодня заговорила что-то.

Авдотья прилегла и закрыла глаза.

- Мама, ты спишь? – окликнула Настасья. Она не отозвалась. Тогда дочь притворила двери и скомандовала младшим:

- Ступайте все в летнюю избу. И ешьте, на столах всего полно.

«Может, и зря брякнула, не подумавши? Может, с собой надо все унести? Но Гурьян просил рассказать правду дочери еще перед ссылкой. Но тогда у меня духу не хватило, да и зачем ворошить прошлое? Но теперь Гурьян воротился, а мужа уже столько лет нет в живых». Сегодня в церкви Авдотья заметила, как Гурьян разглядывал Настасью и ее деток. Долго смотрел с тоской на Катерину. Авдотья догадалась: Катя, как две капли воды, похожа на нее в молодости. «Ох, Гурьян-Гурьян, горячая головушка! Многое ты делал наперекор судьбе и себе, а потом, наверное, жалел. Кто знает, чужая душа – потемки. Все былое далеко ускакало, неправильное – не выправишь».

 

Авдотья и Мария – лучшие подружки, не разлей вода. Но даже Марии не доверила своей тайны, что встречается с Гурей. А Гурьян девками крутил, как хотел. Парень богатых родителей, и невеста отцом-матерью найдена под стать. Гурьяну определили срок помолодцевать, нагуляться. Вот он и тешился пока свободой. Гурьян зачуранных и просватанных девок не трогал, соблюдал приличие, а со свободными не церемонился. Нагло и разухабисто вел себя Гурьян. Но ему многое прощалось, да и девки, несмотря на его беспардонность, льнули к Гурьяну. Он был красив и весел. Кто устоит перед таким кавалером?! Каждая девка думала и надеялась, что с ней Гурьян не поступит не по-людски. Вон как ласково обхаживает, значит, любит… Да и брошенные девки не шибко-то и хвастали своими неудачными отношениями с Гурьяном. Никто и виду не подаст, что в душу плюнули, растоптали. Кому скажешь? Пожалуешься родителям?! Те еще такую проволочку дадут, да и стыдоба-то какая! Подружке поведаешь? Еще больше себе досадишь, можешь так себя ославить и век в девках просидеть. А что честь девичья потеряна, может, как-нибудь и обойдется. Вот и знала о неверном друге только сама девка да подушка – верная подружка. Она не выплеснет твоего горя наружу.

Так и Авдотья мочила и комкала подушку с вечера до утра, как узнала, что Гурьян женится на Марии. Вначале Авдотье нравился Иван Травин. И она, вроде бы, ему глянулась. Часто Авдотья ловила на себе его взгляды. Иван был намного старше ее. Парень работный, серьезный, мастеровой. Зимами вместе с отцом уезжал в обоз. У отца Ивана руки были золотые. Травины жили на хуторе, и поэтому Авдотья виделась с Иваном нечасто. У Травиных на хуторе была кузница, гончарная мастерская, держали большую пасеку и много скота, поэтому Ивану гулеванить было не досуг. Раз Иван проводил ее с гуляния. Они робко шли поодаль друг от друга.

- Завтра в обоз собрались. Может, тебе что-нибудь хочется, Авдоша? Так я тебе привезу, - предложил Иван.

- А с какой стати ты мне дары должен дарить, кто я тебе? – усмехнулась Авдотья.

- Нравишься ты мне шибко, - признался Иван.

- Ну, вот еще! – смутилась и обрадовалась Авдотья. – А сам смотри, что тебе поглянется. Даровому коню в зубы не смотрят.

Авдотья с интересом принялась разглядывать парня. До этого ее никто не провожал и подарков не предлагал. А ведь Авдотье уже семнадцать годков сравнялось. Не доходя до дома, они остановились.

- Ждать хоть немного станешь? – улыбнулся Иван.

- С какой стати, - игриво улыбнулась Авдотья.

- Давно люблю тебя, только ждал порог, когда заневестишься, - смутился Иван окончательно, - а ты все как-то с насмешкой.

- Да, не обижайся сильно-то. Меня еще никто не провожал, а ты проводил и с три короба наговорил. Вот я и обрадела, - призналась Авдотья.

-  Правда?! А то жалишь, как крапива жгучая, я уже вспотел не один раз.

Авдотья и Иван взялись за руки и засмеялись, как дети. Потом Иван неумело поцеловал Авдотью.

- Может, посидим где немножко? – предложил парень. - До утра еще далеко.

- Если немного, а то мамка спохватится, будет шуму и отпускать не станет, - согласилась Авдотья.

Они долго сидели на лавочке под черемухой. Держались за руки и целовались. Уже без стеснения Авдотья прижималась к парню.

- Ты мне по первости показался неловким, как медведь неуклюжий, а теперь ничего.

- Жалко, что уезжаю, но я один из братьев холостой, а батьке одному в дороге неловко.  Да и гулянка – одно, а работа – другое. Но у нас с тобой вся жизнь впереди, вот когда обвенчаемся, и день и ночь вместе будем.

- Ишь, куда тебя, Иванко, понесло. Знакомы без году неделя, а уж готов в жены взять. Охолонь малость, - пошутила Авдотья.

- А чего тянуть? Для себя я давно решил: моей станешь, - признался Иван.

- Правда? – изумилась Авдотья.

- Вот те крест! Зачем мне обманывать? Я ведь не кривой, не косой, мог бы дролю себе выбрать и уже деток растить, а все как-то охоты не было большой, а вот к тебе интерес возник. Потянуло, да и крепко, - Иван привлек к себе Авдотьи и стал расстегивать пуговицы кофты.

- Будет, посидели! Куда полез?! Я ведь не какая-нибудь, а самостоятельная, чтобы все дозволять и ворота распахивать. Прощевай, молодец хороший!

Дома Авдотья на цыпочках прошмыгнула на свою половину. Лежала и вспоминала то, что с ней произошло. Заснуть Авдотья не смогла, она вскочила и подошла к зеркалу. Девушка с интересом, как будто впервые, вгляделась в отражение. Круглое лицо, блестящие глаза, они сегодня светились по-особому ярко, ямочки на щеках тоже приветливо улыбались. Губы припухли. Авдотья испугалась: а вдруг домашние заметят эту перемену и догадаются, чем она занималась. А потом решила: если до утра не пройдет, не станет лезть на глаза, Авдотья найдет себе дело. Шмыгнула в кровать и крепко заснула.

- Ты чего это, гулёна, спишь? Время-то уж обед скоро, - позвала Авдотью мать, - забыла что ли, мы с отцом на мельницу тебя собираем.

- А ты бы разбудила, - Авдотья вскочила с кровати, оделась и побежала к рукомойнику.

- Справишься, дочка, мы уже с тобой бывали, не впервой, знаешь, что и как. Вот плата за помол. Деньги-то в карман положи да не вытряси ненароком. Пойдем расскажу, где на что молоть. На крупу в основном-то надо, а на муку в другой раз воз справим, - напутствовала мать.

- Ну, да не маленькая! Соображаю малость, что к чему. Уж не один раз показывала и рассказывала, - буркнула недовольно дочь.

- Да, бывает у тебя: в одно ухо влетает, а в другое – вылетает.

- Перестань, мать, девку строжить. Подумаешь, за полночь пришла. А сама-то разве не была молодой? – вступился отец за Авдотью.

- Да, я не шибко поздно и вернулась, - оправдывалась дочка.

- Ровно я и не слышала. Смотри, не верти головой. Еще больно молодая, ума не накоплено, а гулять надо, за тобой теперь глаз да глаз, - ворчала мать.

- Чему быть – того не миновать. Полно ругаться. Еду-то дочери не забудь положить, а то отправишь отруганную и без харчей. Ты, дочка, разгрузить-то кого-нибудь попроси, хотя мы мешки насыпали небольшие. Свет не без добрых людей.

- Не переживайте, тятя! Язык у меня есть, а мешки-то, как котомки, перетаскаю и сама.

- Ну, поезжай с Богом. Овес лошади в передку лежит, - отец внимательно осмотрел воз, поправил сбрую у лошади, - вроде порядок везде.

Очередь на мельнице была небольшая, но у всех помол был на муку, так что Авдотье пришлось пропустить еще двух помольцев. Ей сидеть без дела было не с руки, и она принялась помогать другим – время скорей пролетит. ЕЕ очередь подошла только к следующей ночи. Все разъехались, остался только мельник Ерофей. Вскоре подошел на мельницу молодой хозяин Гурьян Водопьянов.

- Ты, дядька Ерофей, ступай, отдыхай, у тебя тут набойно было сколько дней, а я этой крале сам смелю.

- Добро, хозяин, а то я дорогу домой забыл. Умаялся, да и в бане хоть помоюсь, - обрадовался Ерофей, - а если что, пошли Авдотью ко мне, я мигом – недалек переход.

- Лады, дядька Ерофей. Думаю, что сумею управить без тебя.

- Где, красавица, твои котомки, начинаем кашу варить, - пошутил Гурьян. Он перетаскал мешки, засыпал. К полуночи все было управлено.

- Ну, вот и все, а ты боялась, - рассмеялся Гурьян.

- А с чего это ты взял, что я боялась?! – в тон ему ответила Авдотья.

- Мне так показалось, что ты оробела, когда мы одни, с глазу на глаз, остались.

- Я не из робкого десятка. Небоязливая, смогу себя защитить, - с вызовом ответила Авдотья.

- Это хорошо. А уж коли не боишься – пошли ко мне чаю пить, и умоешься заодно, а то вся припудренная с ног до головы. Пойдем на улицу, отряхнемся малость, - предложил Гурьян.

Авдотья выбила свою телогрейку о косяк конюшни, насыпала овса лошади, подложила в ясли сена.

-  Ешь, Карько, утречком домой отправимся. Вот только на часок в гости схожу…

- Проходи, только по лестнице осторожно, ступеньки слишком крутые, давай руку, а то свалишься.

У Гурьяна рука была горячая, и, ступив на ровное место, Авдотья резко выдернула свою.

- Ты чего? Я же не съем тебя! А еще храбрилась: не боюсь ничего! А сама дрожит, как осиновый лист, - подтрунил Гурьян.

- Конечно, не съешь! Подавишься, - твердо выпалила Авдотья, - лампу зажигай или фонарь, не в потемках же сидеть станем, - приказала Авдотья.

- Во командует! Дай хоть в избу зайти, - Гурьян быстро засветил лампу и принялся разжигать самовар.

- Я здесь редко бываю, поэтому все не доустроено, уж чем богат, тем и рад.

- Хорошие хоромы. Это ты когда женишься, сюда молодую жену приведешь? – поинтересовалась Авдотья, - говорят, у тебя уже и невеста сосватана.

- Говорят, в Москве кур доят, - съехидничал Гурьян, - я человек вольный и на чем настою – не своротишь.

- И супротив родителей пойдешь? Так зачем было девку обнадеживать, сразу бы сказал, а что после драки кулаками махать!

- Ну, девка, и язык у тебя подвешен ловко. И смелость через край прет. Я на вечерках тебя не примечал, хотя на рожу смазливая, теперь при свете разглядел, - признался Гурьян. Авдотья смущенно опустила глаза. Что-то ей подсказывало: нужно встать и уйти, бежать из избы прочь; а другое чувство заставляло сидеть на лавке в незнакомом доме один на один с парнем, которого не знает. Они пили чай на травах, заваренный Гурьяном. Вскоре сон стал морить Авдотью. Гурьян придвинулся к ней и стал целовать. Авдотье то хотелось от него оборониться, то, наоборот, хотелось, чтобы поцелуи были жарче и сильнее…

Утром Гурьян запряг ее лошадь, загрузил помолом воз, и они на пару отправились в Михалкино. До самого села не переставали целоваться и обниматься.

- Ну, хватит. Смотри, светло уже, увидит кто, - смущалась Авдотья и слабо отталкивала парня.

- Ни с одной девкой мне не было так сладко, будто медом намазана. Я просто так от тебя не отстану.

 

Наталья волновалась. Слова сватьи ее задели за живое. Обидно было за мать. Если все правда, о чем говорила Авдотья, то каково было матери в ту пору? Сколько страданий и обид пришлось ей терпеть. Наталья утешала себя тем, что все это было давным-давно и все услышанное не имеет к теперешней жизни ни малейшего отношения, но мысли вновь возвращались к отцу и Авдотье. Наталья поняла, что просто так ей не успокоиться, отправилась к матери.

- Мамка, ты одна? А где тятя? – обрадовалась Наталья отсутствию отца.

- Ушел на реку сеть проверять. Посылала, чтоб за Матвеем зашел - нет, один бродит, еще, не дай Бог, скубарится где. Упрямый всю жизнь такой, - пожаловалась мать дочери.

- Вот и хорошо, что тяти нет. Я хочу тебя спросить вот о чем, - Наталья подбирала слова, как бы ловчее разузнать да и мать не обидеть и не растревожить, - мамка, а что у Авдотьи и отца было в молодости?

- А тебе отколь известна эта история? – смутилась Мария и внимательно посмотрела на дочь. - Зачем старое ворошить?

- Кому-то старое, а кому-то новое. Услышала, и как червь-короед в душе сверлит. Тебе, матушка, не шибко приятно, а мне знать толенько охота. Прости меня, грешную и окаянную, - Наталья обняла мать.

- Полно, родная моя! Дитятко ты мое! Дороже тебя нет никого на белом свете. Господь уноровил – век дожить под боком рядом с тобой. Живи и радуйся! Война закончилась, все наши живы-здоровы. А на Авдотью зла не держи. Она с отцом первая начала гулеванить, а уж потом он на мне женился.

- А почему он на Авдотье не женился? – поинтересовалась Наталья.

- Отец в молодости за многие огороды скакал. Ему все с рук сходило. Богатый, влюбчивый. А потом на мне женился, а через некоторое время опять с Авдотьей начал мутить. Но меня не обижал, и я не укоряла, ни слова супротив не сказала. Авдотья беременная за Ивана Травина замуж вышла. Настасью Иван как дочь растил, Авдотью любил крепко, хотя знал, что гуляет с Гурьяном…

- Матушка, тяжко ведь было, - заплакала Наталья.

- Горько, что скрывать. Втихомолку потерла соплей на кулак. Но никому нигде ни словечком не обмолвилась. А что жаловаться, коли Гурьян такой любитель под подолы был бабам заглядывать? Но любил Авдотью и меня, а вот которую больше – не знаю, да и он сам, наверное, не понял. Потому что после Авдотьи и меня других не было, - усмехнулась Мария.

- Ты мамка – ангел! Я бы не стерпела! – возмутилась Наталья.

- Так судишь, пока у рук не было, а когда рядышком да прижмет к стенке, а через нее ходу нет, так и смиришься. Счастье тебе, дочь, выпало, что мужик такой верный достался. Пожил бы еще Матвей подольше, а то вдовье дело несладкое.

- Я все, мамка, понимаю, только по кой ляд Авдотье приспичило грязное белье теперь трясти. Всем как-то стало неловко и непонятно, что к чему, - удивилась Наталья.

- Не к месту и не ко времени. А Виталику, поди, и обидно за отца, да и Настасья не обрадела, поди, от такой новости. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Авдотья ляпнула, что подумала, а потом сообразила. Стареется – шалеется, - вздохнула Мария.

После войны жизнь в Михалкине началась радостнее. Отзвуки лихолетий еще долго отзывались в сердцах и делах людей. Многих война увела из округи и села, а оставшиеся учились жить без утраченных и потерянных. Только в памяти они остаются, и воспоминания живут вечно.

Каждое воскресение и в праздничные литургии отец Димитрий служил панихиду. Люди научились достойно переносить свое горе, а его было слишком много, всего слезами не залить, не подшить душевных ран.

Николай Ермолаевич Невзоров всю войну держался чин-чинарем. Ему не полагалось кваситься и раскисать. Не полагалось по должности, да и не дело мужику слезы точить. У Николая Ермолаевича тоже слезная водица в душе копилась. Он ведь из такого же теста сотворен, как и остальной люд. Порой смахивал он незаметно от людей слабость свою, а взгляд в землю опускал, как будто что-то искал. И находил Николай Ермолаевич слова надежды и утешения:

- Полно реветь, жить надо ради детей, - успокаивал Невзоров очередную вдову, - не у тебя одной такое навалилось, что теперь?! Ребят поднимешь, они тебе внуков нарожают, вот и радость в дом придет. Ночью в подушку, а днем не надо, всем еще тяжелее становится, да и ребятишки от нашего вою совсем одичают.

- Так лихо, Николай Ермолаевич, мочи нет никакой, - жаловались бабы, - а как жить-то теперь?

- А как все. Жизнь сама подскажет. Мы не сидим, не ждем у моря погоды, слава Богу, с утра до потемок все управляем. А дело встанет – тут шабаш, не годится на месте стоять, - советовал председатель.

- Не усижу. Была бы одна, а вон у меня ртов-то сколь! Прав не имею на это, - соглашалась вдова, - я теперь одна кормилица.

И все лихолетье Николай Ермолаевич с утра до вечера на ногах. Бывали зачастую ночи бессонные. Забывал поесть, поспать – некогда, недосуг, потом наверстаю. А теперь вот закончилась война. И Николай Ермолаевич не сбавил темпа, а продолжал вертеться, как белка в колесе. И вдруг что-то будто лопнуло в нем.

- Я, Степанида, вроде захворал, - пожаловался он жене.

- Неужели ты и хворать умеешь? А я думала, железный, литой мужик-то у меня!

- Не шути. В самом деле, что-то не то. Укатали, видать, сивку крутые горки.

- Ложись. До Таи схожу. Гляди-ко, побелел весь, ровно полотно, - встревожилась Степанида.

- Может, не надо? Отойдет поди, что человека напрасно тревожить.

- Лежи. Как бы ты не отошел, - рассердилась жена, - я сейчас мигом. Прости, Колюшка, дуру, язык-то без костей.

Тая прибежала быстро. Она, молча, осмотрела Николая Ермолаевича.

- Что же ты с собой сотворил, милый человек? И хоть бы когда пожаловался!

- А на кого жаловаться? На фашиста? Так он всех достал, не только меня. Главное, войну выстоял, а теперь замену легче сыскать. Вот завтра и начну подыскивать, не откладывая в долгий ящик, - улыбнулся Николай Ермолаевич и хотел подняться.

- Пока нельзя подниматься, а завтра посмотрим. Сейчас укольчики сделаем.

- Таисия, мне бы одно дело нужно срочно провернуть. Может, уколы вечером? Я к тебе сам наведаюсь, - попросил Николай Ермолаевич.

- Нет, и еще раз нет! Вы даже не представляете, насколько все серьезно, - запротестовала Тая.

- С больницей да с милицией лучше не связываться. Какой едкий укол-то, защипало все везде, - с усмешкой пожаловался Николай Ермолаевич. – Тая, ты бы Степаниде парочку влепила в заднее место, вместо меня, чтобы она не ябедничала, из мухи слона раздувать мастерица.

- Стеша – молодец! Сердце поизносилось, а сам знаешь – это мотор, беречься  надо теперь, Николай Ермолаевич.

- Да, у всех все изнашивается, и я не исключение.

- Для Ваших лет – исключение. У старика восьмидесятилетнего лучше, чем у Вас! Шутки плохи. Приказываю лежать, и полнейший покой, а потом в район отправлю, пусть они Вами занимаются, коли мои слова, как от стенки горох, отлетают, - рассердилась Тая.

- Что, как перец едучий, вредничаешь? Хотят как лучше, а он кочевряжится. Привык сам командовать, - вмешалась Степанида.

- Да, неловко как-то, разлегся среди белого дня. Не дело ведь, - сознался Николай Ермолаевич.

- Все болезни не вовремя приходят и не к месту. Так что надо смириться, Николай Ермолаевич, и лечиться!

- Как скажешь, Таечка. Слушаюсь и подчиняюсь. Так и быть, сосну с часок, что-то ко сну клонит.

И в районе лежал Невзоров, но так и не встал окончательно на ноги. Свято место не бывает пусто. Стали подбирать на его должность замену.

- Председателем сельсовета я бы назначил Таисию-фельдшерицу. Баба толковая и за все берется с задором и огоньком. Людей уважает и любит, - посоветовал Николай Ермолаевич командировочному из района.

- Понятно, что любит. Муж-красный командир воюет, а она ребенка пригуляла. Бойкая бабенка, - ухмыльнулся инструктор райкома.

- Ну, это не совсем так. Документ о гибели мужа я ей сам вручал. Ошибка другую ошибку породила. А что нам судить, коли Таю сам муж простил? – возразил Невзоров. – Вышло бы у нее на этом посту.

- А колхоз на кого?

- На должность колхозного председателя лучше Александра Хламинова не сыскать. Он изнутри все знает, да и у рук всякая работа бывала. И поля, и луга все знает, как свои пальцы на руке.

- Так у него же ноги нет! – изумился районный начальник.

- Зато башка варит. А у коня и четыре ноги да спотыкается. Санушко везде успеет, он ходовый. Я предложил, а начальству виднее. Будь моя воля, так бы поступил, - вздохнул Невзоров.

Спорили и в районе, обсуждая кандидатуры Таисии и Санушка, а на общем колхозном собрании страсти кипели нешуточные, но проголосовали, в конце концов, за обоих единогласно.

- Ну, и дела, Сонька! Все же выбрали меня председателем сельсовета. Как посмеялись! Не знаю: реветь или радоваться?! – доложила Тая дома после собрания. – что бы Павел мне посоветовал?

- Папка тоже был бы «за». Ему, думаешь, там легко? Там, мамочка, война еще не совсем закончилась. Это большая стихла, а маленькая, партизанская, еще продолжается.

- Догадываюсь, Сонюшка, читаю между строчками, что трудно нашему папке. Но то, что мы здесь в безопасности, ему спокойнее, а так хочется быть вместе.

- Конечно, надо держаться вместе. Я поступлю на заочное, в школе мне уже и предметы предложили какие вести, и интернат я не оставлю. И тебе, мамочка, по дому помогу, и в садик Пашку отведу.

- Да, хорошо, что ребятишки теперь под присмотром будут, многие женщины вздохнут с облегчением. Я в это дело тоже немало сил втуркала, - не без гордости сказала Тая.

- Про то и говорю, активистка ты, мамочка, - рассмеялась Соня и чмокнула мать в щеку.

Тая написала письмо мужу, сообщила о своем назначении, призналась, что боится и волнуется, справится ли, а еще сильней переживает за него. И очень скучает по своему любимому мужу, ждет от него вестей. И очень хочет быть вместе и днем, и ночью, засыпать и просыпаться в его объятиях.

 

- Вот, мать, такие пироги замесили, сумею ли я их состряпать?! Я не раз взопрел от волнения, - признался Санушко жене, - и вытер вспотевший лоб, - это не с цифрами управляться. Лямка пошире, да и ноша потяжелее, сдвину ли с места-то?

- Глаза боятся – руки делают, - упокоила Пелагея, - ты и цифр боялся, дрожал, как осиновый лист, а до всего допер, все стало ясно и понятно. Башковитый. Все будет ладно, если в стопку не начнешь заглядывать. Вот чего больше всего опасаюсь, - призналась Пелагея.

- Да, ты чего, Палаша! Я что, враг себе? Я жизнь только увидел, да и вы все. Насчет выпивки будь спокойна, - уверил Санушко жену.

- Боязно мне, Санко, ох, как боязно!

Все уснули, а он долго не мог сомкнуть глаз. Санко думал, с чего начать руководить хозяйством. Какие первоочередные дела решать вначале, а что бы он сделал в дальнейшем, на перспективу. И даже Санушко немного помечтал: вот построить бы коровник, телятник, свинарник тоже худой. И только начал брезжить рассвет, Санко отправился на ферму и конюшню, а уж потом по привычке зашел в контору и затем отправился домой.

- Я уж тебя потеряла. Давай, садись завтракай, начальник, - рассмеялась Пелагея, - картошка с рыжиками боровыми. Вкуснота! Да, и блинков ребятишкам напекла, так нам осталось.

- Охоч я был за рыжиками ходить. Теперь вот не ходок. Много чего стало не под силу. Одним словом, инвалид, а не мужик, - пригорюнился Санушко.

- Ой, ли?! Еще какой мужик! Прыти и охоты хоть отбавляй, - Пелагея толкнула Санка в бок, - робенки в школу ускакали…

- Ты чего, Палаша, день ведь! – изумился Санко.

- А че, днем нельзя что ли? Одни ведь, если не супротив? – улыбнулась Пелагея.

- Я против этого дела никогда не супротив, только крючок накинь.

- Я уж давно закрылась. Сегодня година свадьбы, так не грех молодость вспомнить…

- Хорошо с тобой, Палаша, только в контору надо шагать, делами заниматься.

- Теперь шагай. Взбодрился. Еще порох в пороховницах имеется, не тужи, все ладом пойдет, - подбодрила Пелагея мужа.

И потянул Санушко председательскую лямку без выходных и проходных. Крестьянский труд не остановишь. Животина каждый день должна быть напоена, накормлена, и ухода требует. Все производство под открытым небом, все от Господа – солнце и дождь, снег и засуха, все от Его воли зависит. Бывает, хлебороб трудится как пчелка, а все его труды вмиг пойдут насмарку, и все опять надо по новой.

Тяжел труд крестьянина. Но труд на земле поит и кормит людей. А хлебушка не хватало. И вот Санушко, перетолковав с мужиками и отцом Димитрием, решил засеять бывшие приходские земли. Жгли новины, корчевали пеньки и коренья, собирали по горстям семена для посева. Весной засеяли поляну горохом, ячменем и рожью. Большую долю семян отдали отец Димитрий с матушкой Любой.

- Проращивали семя, так всхожесть неплохая. Даст Бог, с урожаем будем, да и землица отдохнула, - предполагал батюшка.

- Вы такие славные люди, всегда выручаете, - поблагодарила Тая, - а без вас бы не собрать было зерна, плохо скрести по пустым сусекам. Колхозные-то поля едва засеяли, по всей округе с протянутой рукой ходили, да государство дало крохи.

- Я уж Александру советовал картошки и турнепсу посадить. И скоту, и людям подспорье. Земля на окрайках сыщется.

- На больничном сенокосе посадим, вот только картошка ростки даст.

- У нас, Таисия, осталось мешка два картошки. Такие ядреные клубни, хороший сорт, и под кустом много бывает. С Белоруссии завезли, а там бульба растет знатная, - похвалил отец Димитрий.

Вот так и текло времечко ходко в больших и малых заботах. Не успеют от посева отдохнуть, а глядишь, уж и сенокос подоспел. Косы отбивают, в грабли зубья вставляют, конные косилки налажают, со скотных дворов в пары навоз возят. С утра до позднего вечера кипит работа.

Тая была очень довольна, что ходила на курсы трактористов. Кое-что понимала и разбиралась в технике. Бывало, придет в поле, а молодой механизатор не знает, почему у него глохнет мотор и что делать в таком случае.

- Что у вас, парни, стряслось? – поинтересовалась Тая у двойняшек Петра и Аркадия. Те чумазые, как арапы, копались внутри трактора.

- Глохнет, и хоть реви! Мы уж и так, и сяк. Дядьку бы Николая Невзора, он бы враз оживил этого коня, - плюнул в сторону Петр.

- Сейчас поглядим, что стряслось. Я, конечно, не Невзоров, но у него училась. Может, и сумею вам помочь.

Братья одновременно хмыкнули, Тая рассмеялась.

- Вы, наверное, мыслите и делаете все одновременно. И влюбитесь, парни, в одну. Что тогда делать станете, братаны? – пошутила Тая.

- Мирно разберемся, не станем же драться. Мы во многом разные. Аркаша – молчун, а я – болтун. Это только так кажется, кто не знает нас близко, - поведал Петр. Тая быстро разобралась в неисправности.

- А теперь попробуйте завести, - предложила она братьям.

- Да, я уже, наверное, тысячу раз пускач дергал, а толку нет, - пробурчал Петр. Но рванул, мотор затарахтел с первого рывка.

- Вот это да! – изумился Аркадий. – У тебя, Петька, не оттуда руки растут!

- У тебя так ладно выросли! Как будто ты не пробовал?! Одна мучка, да разные ручки. Спасибо Вам, Таисия, - поблагодарил Петр.

На ферме Тае тоже все было знакомо. Она везде чувствовала себя, как рыба в воде. Но через голову не прыгала, решений в одиночку не принимала, а советовалась с председателем колхоза и, обсудив все и взвесив, приходила с Хламиновым к общему знаменателю. И если что-то получалось не так, не сваливали друг на друга, а опять же совместно исправляли нестыковку.

- Вы спелись крепко, как голубки, мир и согласие, - удивлялось районное начальство такому тандему.

- А чего нам делить? Мы не как лебедь, рак и щука. В согласии лада больше. А Таисия – баба поноровистая, с ней работать надежно. И себя не щадит, хлещется с утра до потемок. А я не так крут. Таисия не делит на твое и мое. Разгребает все подряд. Такой же батюшка Димитрий: тот последнюю рубаху отдаст, - нахваливал  Хламинов свою команду.

- Ну, ты, товарищ председатель, с попом поаккуратнее. Не к месту его лепишь в свой ряд. Да и Таисия попу в рот заглядывает. Вам священник тут царь и Бог, - сухо оборвал Санушка районный командировочный.

 

За год Соня успела многое. В областном центре поступила в институт. И в школе стала себя чувствовать уверенней: она учится на учителя и в конце концов закончит учебу, а то ее постоянно брало сомнение, в полном ли объеме ее уроки соответствуют урокам дипломированного преподавателя. Соня старалась, спрашивала, не стеснялась у своих бывших педагогов. Уходила утром и возвращалась поздним вечером, а перекусив, садилась писать планы и делала контрольные работы в институт. Но когда привозили в клуб кинофильм, Соня смотрела с удовольствием. В кино они всегда ходили с Катей. Дружба их началась еще в школе. Много лет девушки сидели за одной партой, в войну делились новостями с фронта. Соня переживала за Катиных братьев Аркашу и Петра, за дядю Гришу, хотя и не была с ними знакома. А Катя – за Сониного отца. Бывало, девочки рассказывают друг другу о своих близких, расплачутся, обнимутся, а потом успокаивают друг дружку.

- Катя, а ты в Бога веришь? – смущаясь, поинтересовалась Соня. – Вот Первушины так все верующие. Они добрые, не знаю, как бы мы прожили без их помощи с такой оравой.

- Свет не без добрых людей. Первушины – наши родственники теперь. Я еще маленькой была окрещена, и не помню. Но только ты не говори, что крестик ношу, а то еще в комсомол не примут, - попросила Катя.

- Не волнуйся, я не болтушка. Я сама хочу быть крещеной, а то за отца молюсь, а Боженька мои просьбы, может, и не слышит. Может, они и не доходят до неба. Ужасно страшно за папку. Только бы не плен. И маму жалко, ночами плачет, день на ферме крутится. Она же к деревне не очень привычная, - вздохнула Соня.

А когда после войны вернулись братья, Катя летала от счастья.

- Соня, пошли к нам, у нас Аркаша с Петей возвратились.

- Дай, хотя бы переоденусь, а то неудобно в таком виде, - стушевалась Соня.

- В любом наряде, душенька, ты хороша! Еще бы папку дождаться, - ликовала Катя.

- Катя, а мне можно блатьев хоть одним глазом посмотреть? – попросил Пашка.

- Да хоть обеими смотри! – Катя закружила Пашку по комнате.

Соня опешила, увидев Аркашу и Петра. И парни пришли в замешательство, оба стали натягивать гимнастерки и подпоясывать ремни.

- Вы что-то оробели, победители? И впрямь хороша моя подружка? – рассмеялась Катя. – Но предупреждаю: хороша Соня, но не ваша. Сердце, вероятно, занято.

- Мы не из робкого десятка, точно, брат? – толкнул Петр в бок Аркашу.

А Аркадий стоял и рассматривал Соню. Девушка тоже растерялась от такого приема. Катя быстро подскочила к Аркадию, повисла у него на шее и шепнула: «Очнись, Аркашка». После слов сестры Аркадий опустился на лавку и продолжал смотреть на Соню восхищенным взглядом. На мгновение их взгляды встретились, и Соню, как молнией, ударило. Она вспыхнула румянцем.

- Пошли на улицу, что мы в доме сидим? – позвала Катя. – В доме дышать нечем, мамка жарит-парит для гостей дорогих, печь топится круглые сутки.

- Ступайте, но ненадолго. Я самовар согрею, чай пить с пирогами станем, - пригласила Настасья. Младшие братья тоже крутились около старших, трогали их награды.

- Петя, а эта медаль у тебя за что? – полюбопытствовал Вася.

- Это орден, брат. Так пустяки. Просто хорошо подфартило в тот день, -пошутил Петр, - ступай Аркашку потряси, у него орденов побольше, и рассказчик он отменный, - подтрунил нал молчаливым братом словоохотливый Петр, - вроде, Аркашенька наш втюрился с первого взгляда.

- Вот тебе, - Катя шутливо потянула брата за ухо, - не смущай, оставь брата в покое. Давай лучше на качелях качаться.

- Давай, сестричка, я хоть молодость вспомню. До чего хорошо, и не стреляют нигде, - радовался Петя, как ребенок. Потом качались Соня с Аркадием. Соня вначале стеснялась, что раздувается платье, а потом они оба восхищенно взлетали вверх и улыбались друг другу. Сколько было счастья и радости в этом полете, а во взгляде тепла и нежности. Соня и Аркадий понимали, что их встреча неслучайна и что-то важное их ждет впереди.

Соня дома вспоминала случившееся. Запомнился пронзительный взгляд парня. Забегать к Кате стеснялась, но подруга силком затягивала ее к себе.

- Пойдем, хотя Аркаша полюбуется. Втюрился по уши. Малявки его подразнили женихом, а тебя к нему невестой зачислили, так Петька так пригрозил, что навсегда забыли шутки шутить. В кино сегодня пойдешь?

- Конечно, забегай, - обрадовалась Соня, - мне скоро надо на сессию в институт ехать, а тебе когда?

- Мне раз в году, но на сорок дней.

- Не жалеешь, что не пошла в пединститут? – поинтересовалась Соня у Кати.

- Нисколечко! Мне интересно в конторе с цифрами управляться. На днях приезжал из райкома инструктор, так он тоже в этом институте учился, а потом на фронт ушел, заканчивал после войны.

- А ты, Катенька, не влюбилась случайно? Что-то глазки блестят, да и волнение наблюдается… Вот и я не знаю. И писем от Юры с таким нетерпением не жду, и мечты о нем все оборвались, - призналась Соня.

-  Все мысли о другом потому что! – усмехнулась Катя.

- Но так же нельзя! Надо сказать, верней, написать Юре, а мне страшно.

- Но честно. И Юра не станет надеяться, ему тоже надо свою жизнь устраивать, ведь он тебя старше. Имеет право на взаимную любовь. Он завоевал это право!

- Ты, Катерина, мудрая девушка. И правильная. А, может быть, мне все это показалось. И молодой человек, к которому вспыхнули чувства, окажется не таким уж и влюбленным, а так, временно увлекшимся. Тогда как?!

- Правильно, Соня. Сиди, как собака на сене, - съехидничала Катя, - ни себе, ни людям.

И все равно Соня сомневалась. Почему тогда Аркадий не поговорит с ней, не проводит домой. Парень нерешительный, но не до такой же степени. На фронте не боялся, а поговорить с понравившейся девушкой – страх одолел! Если очень чего хочется – все исполняется, все сбывается. После кино Аркадий догнал Соню и Катю и подхватил под руку Соню.

- Мне поговорить с тобой надо, можно?

- Почему нельзя, если надо, - от неожиданности Соня растерялась. Вначале они долго бродили молча. Пришли на речку, и Аркаша разговорился. Он так увлеченно рассказывал о рыбной ловле, о купании на мелководье, потому что старшие наказывали даже близко не подходить к омуту, стращали, что там живет нечистая сила, что таких маленьких утащит в свои владения, а обратно оттуда нет пути.

- Когда уже подросли и научились хорошо плавать, подшучивали над страхами. Ныряй глубже, водяной-то не дремлет: цап-царап, и в царство свое уволокет.

- На фронте, наверное, тоже вспоминалось детство и родные места? – поинтересовалась Соня.

- Еще как! Каждая лягушка свое болото хвалит. Так и мы: в затишье каждый о своем заветном вспоминает. И мы с Петькой свои места хвалили, а они у нас действительно красивые! – воскликнул Аркаша. – Я вернулся живой – раз, встретил такую девушку – два, и живу и радуюсь жизни – три.

- Да ты романтик! – засмеялась Соня. – А я и не знала, что ты такой активный жизнелюб.

- По-твоему, это плохо? – сконфузился Аркадий.

- Нет, это замечательно! Я такая непоседа, болтушка, хохотушка, одним словом, думала, что я неунывающая оптимистка, а ты неисправимый пессимист. Выходит, мы одного поля ягоды, - весело щебетала Соня и озорно поглядывала на парня. Аркадий ей нравился.

- Соня, а ты бывала в нашей роще под Прилуком?

- Нет, я же здесь живу недавно, да и время было, что не до прогулок и экскурсий.

- А до войны мы всем классом часто ходили в походы, бывало, и с ночевкой. Ловили рыбу, варили уху на костре, пели песни, мечтали и влюблялись.

- У тебя была подружка? – поинтересовалась Соня.

- Мне нравилась девочка, но она была старше меня, а потом она уехала учиться и больше мы не виделись.

- Увидишь, и чувство вернется. Ой, да чего же я прилипла к тебе с расспросами. Мне-то что? Какое дело до чужих чувств?- передернула плечами Соня.

- Если и доведется встретиться, ничего не вернется. Никто мне, Соня, не нужен, кроме тебя, - Аркадий привлек к себе Соню и поцеловал в губы. Затем сильнее привлек к себе и еще раз поцеловал. Соня не сопротивлялась, а наоборот, прижалась к парню. Так они и просидели до утра, целовались и тихонько разговаривали ни о чем. Им было хорошо, тепло и радостно, так было с ними впервые, и они томились в этой усладе, наслаждаясь близостью друг друга.

Свидания Сони и Аркадия стали частыми. Когда выпадало свободное время, а это было только поздним вечером или ночью, парень быстро бежал на свидание к любимой.

- Аркаша, ты хоть перекуси. Кожа да кости, правда, глаза горящие, с войны вернулся исправнее, - сердито ворчала мать.

- Парню другая еда любее, - улыбался отец. – Сын в самой мужицкой поре, вот намилуется и поест в аппетит. Молодые везде успеют – не горюй. У них все скоро.

- Так женились оба сына зараз. Петька, тот все ночи там, у своей дроли, проживает, туда и жить собирается после женитьбы, а Аркаша пусть домой ведет, - рассуждала Настасья.

- Аркаша пусть живут в моем доме, - Авдотья вышла из своего угла, - я хоть старая, но слышу добро, слава Богу.

- Так Солдаткино - четыре версты отсюда, да и Мария с Гурьяном квартируют, - напомнила Настасья.

- Водопьяновы к Первушиным перебираются. Зачем им две избы большуханские топить?

- Как Оля с Верочкой уехали, так Мария с Гурьяном почти в тещином доме и не находятся, - вставил Григорий.

- Да, что вы Аркашку жените и жить в Солдаткино отправляете? Он, может, о женитьбе и не помышляет? – усмехнулась Катя.

- Так Аркаша, вроде, с Соней женихается? Мы подумали: дело серьезное, - обронила Настасья расстроенным голосом.

- Да, у Соньки еще до Аркадия был парень, они давно переписываются. Тая его знает, Сонькин отец - тоже, сослуживец его. Офицер, и еще учится в военном училище. А наш Аркаша – тракторист, колхозник, - выпалила Катя.

- Катька! У тебя не язык, а крапива жгучая. Жгет и мелет, и чуру не знает. И на чужих, и на своих, без разбору! Зачем содом заводишь? Или товарке завидуешь, что у нее двое, а у тебя кукиш на постном масле? – высказала Настасья дочери. – Тут не нахрапом надо, а с умом.

- А вы откуда знаете, что у меня кавалера нет? Может, и есть, да знать вам об этом – не про вашу честь! – сердито крикнула Катерина.

- Тогда чего бесишься? А от родителей тайны держать – до хорошего не доведет. Мы на шальное не дадим совета. С таким норовом, Катерина, всех расшугаешь: и подруг, и кавалеров. Зло какое-то появилось, вроде, девка была покладистая, а стала, как ерш, колючая, – вздохнул отец.

- Может, в школу взяли Соню, а не ее, то и фыркает на всех? Но и в конторе не пыльно костяшками на счетах брякать, - пожала плечами Настасья. – Да, ее бы взяли в школу-то, Катерина сама передумала. На дню семь перемен, за каждой сама не успевает.

- Еще, мать, все впереди, малые детки – малые бедки, так что Настасья Ивановна, потрем соплей на кулак, - усмехнулся Григорий.

 - Молодость не без глупостей. Мы сами-то хороши были?! Настасья – умная дочь и Виталий – золото, а не сын. Бог детьми не обидел. А я сама была шебутная, - вздохнула Авдотья, - а ваши дети пока, Настасья и Григорий, ничем вас не обидели.

Авдотья ушла в свой угол и легла, повернувшись лицом к стене, и опять ушла в свое далекое прошлое. «Вот сейчас Гурьяна с Марией турю из дома. Дом, хоть и наш с Иваном, но построен на денежки Гурьяна. Как ему сказала, что понесла, так миленок и стал меня с рук сбывать. Да и сама поняла, что с дитем малым – кому нужна? Родители так и не узнали правды, так и ушли в другой мир, считая Настю дочкой Ивана Травина».

О связи Авдотьи с Гурьяном знали немногие. Утряслось у Авдотьи с Иваном, а Гурьяна потянуло опять к Авдотье. Иван на мельнице день и ночь уживается, а жена с малым дитем дома в Солдаткино. Вот и привернул опять Гурьян.

- А ты, Авдотья, расцвела. Еще соблазнительнее стала. Может, вспомним старое времечко?

- Я, Гурьян, и не забывала. Пыталась, а не выходит. Сколько горя пришлось пережить. Захотелось тебе – придешь. Сунул – вынул и пошел. Все другое тебя не касается. Уходи, лихо на тебя глядеть.

- Ах, вот ты как! А я настырный! – Гурьян не привык, чтобы отказывали. – Силой возьму, быть по-моему.

И взял.

- Больше терпеть не стану. Пожалуюсь Ивану, будь что будет, но уж так не жизнь, а каторга.

- А не будет, Авдоха, другого раза. Такая ты мне не нужна. Мне любо было с другой: теплой, податливой. Тебя обнимешь, а ты, как воск, плавилась. Прощай и прости, если можешь, - попросил Гурьян.

- Не судьба быть вместе. И ты не держи зла. Все же было в согласии, да и дитя твое под сердцем носила, а значит, повязаны мы с тобой на всю жизнь.

- Я хотел жизнь перехитрить. А нет, брат, не тут-то было! Чтобы все шито-крыто, так не бывает. Зря побоялся настоять на своем. И жили бы, Авдоха, душа бы радовалась, как мне сладко с тобой было. А сейчас проснусь ночью, подумаю о том, что ты с другим, зубами от злости скриплю.

- Ты женись – полегчает, -посоветовала Авдотья.

- Женюсь. Я уже присмотрел одну. Может, и впрямь полегчает.

 

У Таи, хоть и был забот полон рот, но она сразу сообразила, что Соня завела кавалера. Вскоре Тая увидела, как дочь целовалась с Аркадием.

- Не морочь Юре голову, если все серьезно с Аркашей, - посоветовала Тая дочери.

- А ты откуда знаешь? – вспыхнула Соня.

- Сорока на хвосте принесла. Видела собственными глазами.

- Мама, ты одобряешь? – старалась побороть смущение дочь.

- Пока нет никаких выводов. Время покажет. Ты сама-то разобралась в своих чувствах? Юра далеко, не обнимет, не поцелует, все «не», а тут все рядом, все ощутимо.

- Ну, мама, я думала, ты скажешь что-то путное, поможешь… - начала Соня.

- У меня нет ни рецептов, ни советов, да тебе и помощники не нужны, тем более советы. Все может сыграть от обратного. Решай сама, чтобы потом и винить только себя. Вон тебе вызов пришел на сессию в институт, может, там скорее разберешься в своих чувствах, только Юру за нос не води, - строго предупредила мать.

- Мне и Катерина все уши пропела, как сговорились, - чуть не плача, вскрикнула Соня.

- Надо Первушиным сообщить, что ты поедешь, может, Оле с Виталиком что передатут… Что дуешься, как мышь на крупу. Не велико и назидание дала.

- Да, не сержусь, мамуля. Сама еще не знаю: и Юру жаль, и без Аркаши, наверное, не смогу, - призналась Соня.

Аркадий к отъезду Сони отнесся спокойно.

- Наши уехали к Первушиным за гостинцами для Оли. Катя к своему жениху ускакала. Кстати, она замуж  выходит. Петька у Клавдии. Пойдем к нам, -предложил Аркадий.

- Про Катю я не знала. А еще подруга, - обиделась Соня, - что-то уж слишком быстро, Катя своего будущего мужа почти не знает.

- Это мое жилище, - сообщил Аркадий, - дом у нас от деда достался, семья большая у него была, вот и хоромы двухэтажные отгрохал. Скота много держали, подсобные промыслы имели. Хотели кулачить, но, разобравшись, что и семей тут много, а едоков еще больше, оставили в покое.

- Твои предки были богатые люди? – поинтересовалась Соня. – Бедному такой дом не построить, ваш в селе на особицу да еще Водопьяновых.

- Не богатые, а зажиточные крестьяне. Вкалывали с зари до зари. У лодыря не бывает гущи в чашке. Здесь мы с Петькой обитаем летом, а зимой живем все на первом этаже, а то дров не напасешься.

- А ты рассудительный. Молодец, - похвалила Соня.

- Так и годков-то уже немало. А смекалки и соображалки война подарила. Об этом давай не будем, лучше попрощаемся, - Аркадий обнял Соню.

- Пойдем отсюда, здесь как-то неловко, - пыталась отстраниться Соня.

- Все будет хорошо, Сонечка, любимая моя, - шептал Аркадий.

 

К председательству Санушко привык скоро. Напрасно он тужил, что на одной ноге не справится с такой кучей важных дел. Все зависит от человека и его желания и твердости в стремлании. А Санку хотелось быть полезным не в меру его могуты, а на полный предел  человеческой возможности. И чтобы не тяп-ляп, косо-криво, а на «хорошо» или «отлично». Твердой закваски был Санушко.

Прошлым летом навоз вывезли отовсюду, хоть метлой подметай – чистехонько. И урожай обещал быть хорошим. Погода весну и лето выстояла тоже, как по заказу. Еще бы осень благодатную, то закрома, с Божьей помощью, пустыми не будут. Санушко с утра до ночи то  в седле, то в тарантасе. В седле устают ноги, спина, натираются мозоли. К погоде сильно болит культя. Он старался не стонать, чтобы не волновать домочадцев, но во сне вырывались крики. Ночами Санушко продолжал воевать, шел в наступление. Бывало, снились незнакомые места, а бывало, и свои родные поля. Он так боялся за них, что на колосящееся поле прорвутся грохочущие «пантеры» и «тигры». Санушко вставал во весь рост и орал, что есть мочи: «Не пущу! Ишь, чего захотели, изуверы!» И просыпался от своего же крика.

- Перевернись, может, и перестанет малавить, - советовала Пелагея, - я пошла в другой полог, а то руками машет, ногой пинается. Никакого покоя.

- Так, я разве рад, что вся эта нечисть ко мне цепляется?! Уже который год житья не дают, кровососы.

Уборка урожая прошла быстро. Комбайны выручали хорошо, это не серпом жать да потом еще сколько валандаться, прежде чем зерно на склад попадет. Погнешь спинушку. Люди выходили и смотрели на чудо-машину, как идет по полю, загребая колосья и оставляя после себя ровную полоску соломы.

- Глядите-ка, зерно сыплется в ящик. И сколь ходко! Скажи бы, что такое бывает – в жизнь не поверил бы, - дивились колхозники, покачивая головами.

- Комбайны-то и до войны были, только мало, а теперь стало больше, так все управят. Сколь добро. И лен, говорят, машина станет теребить.

- А потом снопы увезут в район на завод. Вот и вся недолга. Красота, да и только!

- Здорово живем, - подъехал Санушко к собравшимся на краю поля людям.

- И тебе не хворать, председатель. Вот глазеем и дивимся, сколь скоро техника работает.

- Но машиной все равно человек управляет. Техника – это хорошо, облегчает наш хлеборобский труд, - подтвердил председатель.

- Покури с нами, Александрович. Хоть сами и не курим почти, так дымку хоть понюхаем да носом пошвыркаем,  и то радость, - подтрунивали над собой старики.

- Управим все большие дела и на Покров пожинки устроим – общее гуляние. Заодно и свадьбы справим. Бухгалтерша Катерина замуж выходит, брат ее Петр с Клавдией уж не разлей вода. Дело молодое, чего Петру в чужаки бегать, пусть гнездо свое вьют, - пообещал Санушко.

- Может, и третья свадьба у Григория с Настасьей заведется. Аркадий с Соней тоже время зря не теряют, - вставил кто-то из толпы.

- Вот и ладно. А чего Аркадию от брата отставать? Тоже хлеб ест, а живому – живое, - обрадовался Санушко, - да и Соня никуда увезена не будет. А то такую девку быстро уведут на сторону, а нам молодежь нужна.

- Давай, Александрович, заводи гуляние, а мы пива наварим, погуляем на славу, война все праздники убрала, надо же еще хоть разок гульнуть, - одобрил народ такую затею.

 

Оля обрадовалась гостинцам от родителей и Мишиных.

- Как ты дотащила, – удивилась она, - поди, все руки оттянула?

- От отца-матери тетя Наташа в рюкзак сложила, а Настя в обе руки, чтобы груз равномерно распределился, - рассмеялась Соня.

- А свои вещи – в зубах, - в тон ей ответила Оля. – Где жить будешь? Останавливайся у нас, места хватит.

- Я уже в общежитии устроилась. Там все под рукой: институт, библиотека, а к вам в гости еще наведаюсь. Верочка, не хочется к бабушкам и дедушкам, их у тебя много? – поинтересовалась Соня. Верочка стеснительно кивнула головой.

- Очень хочется! Может, папе у нас дадут отпуск, так обязательно поедем, - ответила за дочь Оля, - Верочка всех вспоминает каждый день. Осенью она пойдет в сад, там и я устроилась воспитателем. А через год пойдем в школу? А у тебя как дела с личной жизнью? Замуж еще не собираешься?

- Рано мне еще, наверное? – смутилась Соня.

- С Юрой все переписываешься или другой появился? – поинтересовалась Оля.

- Юре так и не собралась написать, - подосадовала Соня, - с духом не могу собраться. Я такая трусиха, - созналась Соня.

- Завела другого? – удивилась Оля. – И кого же, если не секрет? Верочка-солнышко, поиграй в другой комнате.

- Вы же не целуетесь! Я сама ухожу в другую комнату, когда вы с папой начинаете обниматься, - надулась Верочка.

- Аркаша Мишин. Сын Настасьи и Григория.

- Неплохой парень. Я, конечно, после войны его мельком видела, но красивый, смирный. А, может, еще и с Юрой останешься. Хотя он далеко и его окружают люди, в том числе и девушки. Можно переписываться, бумага все стерпит, и еще кого-то любить, - сочувственно вздохнула Оля.

- Согласна. Юра – иллюзия детства и первой влюбленности. А с Аркадием все закрутилось по-взрослому.

- Смотри, Сонечка, сама. Определись и напиши Юре. Так будет честно и справедливо, - посоветовала Оля.

- Мне и мама с Катей уж все уши прожужжали об этом, а меня что-то останавливает. Да, Катя замуж выходит, и Петя у них женится, осенью будет общая свадьба, так что гостите.

- А ты, Соня, не торопись. Не наломай дров, в этом деле спешка не нужна, - посоветовала Оля.

- Ты, Оля, права. Да и предложения мне пока никто не делал.

- А мы на днях получили письмо от Ванечки Смирнов. Он уже закончил два класса. Учится почти на одни «пятерки». Ванечка нам сам написал и мать его Ангелина Ивановна. Они с мамой и тятей тоже переписываются. Им хочется навестить нас всех, когда мы поедем в гости в Солдаткино. Было бы здорово. Да, Ванечка так хорошо рисует, придешь в следующий раз – посмотрим фотографии и рисунки.

- Мы тоже с Валей переписываемся. Валя учится заочно в техникуме и работает бортпроводницей на самолетах. Была уже во многих городах. Тоже собирается нас навестить.

 

Федор возвратился с войны без единой царапины, хотя после победы оттрубил еще почти год. О Тае ему доложили его родители. Разволновался Федор, когда узнал, что у него появился сын. Отправился к Тае, но не получилось разговора, так и ушел от нее не солоно хлебавши.

- У меня есть муж, а у Паши – отец. Тебя, Федор, в нашей жизни нет. Ты устраивай тоже свою жизнь. Все, Федя, у тебя еще впереди.

- Спасибочки, Таисия, на добром слове. Насильно мил не будешь, - и так хлопнул сельсоветской дверью, что стекла в рамах дрогнули.

- Шальной! – обронила Таисия. – Дури полна голова. «А когда-то ведь я любила его и тоже голову теряла. Хорошо, что одна, а то разговоров не обраться бы было».

Но сторона, как борона. Да, и Федор не успокаивался. Караулил Пашу, угощал сладостями.

- Мама, посмотри, сколько у меня гостинцев, - притащил Паша кульки с пряниками, конфетами и орехами.

- Где взял? – спросила Тая.

- Дядя дал, - замялся Пашка, - только он сказал тебе не говорить. Это тайна, военная.

- Больше, Паша, не бери гостинцев, понял? – попросила Тая.

- Почему? – удивился мальчишка. – Дядя обещал на машине покатать, за вуль , пи-пи, вот.

Однажды Тая с ног сбилась, искала сынишку. Из детворы, с которой обычно играл  Пашка, никто его не видел.

- Тая, а Паша уехал с Федором на зерносклад, так что не волнуйся, - сообщила Катя Мишина.

- Давно ли? И куда зерно возит Федор?

- На дробилку, приедет скоро, - успокоила Катя.

Вскоре около дома Таи остановилась машина. Федор высадил Пашку.

- Пока, хлопчик, в следующий раз жди, опять прокачу.

- Следующего раза не будет, - Тая решительно взмахнула прутом, - Паша, если ты еще укатишь, не спросясь, заработаешь березовой каши. Нахлещу! Я чуть с ума не сошла, бегала, искала.

- Ховошо, - испуганно пролепетал парнишка.

- Что ты бушуешь, Таисия, как кипящий самовар. У меня на парня такие же права, как и у тебя. И ты это знаешь не хуже меня, - ухмыльнулся Федор, - а станешь так артачиться – скажу парню, кто я такой.

- Кто?! Конь в пальто! Никто. Докажи, что ты его сделал! А, может, я на другой день другому дала?! Понял?

- Не кипятись, все равно не отстану.

- Ну, раз так, уедем отсюда, тогда совсем не увидишь, - пригрозила Тая.

- Куда рванешь? Дочка замуж собирается, - съехидничал Федор.

- А дочка нам не помеха. У нее своя семья. Мои копыта потопают к мужу: куда иголка, туда и нитка. Вот так, Федор, молодец ты наш хороший.

- Не руби сгоряча, Таисия, ты баба с головой, можешь и меня понять. Сама-то на моем месте, может, вела себя удалее, - уже без особого гонора рассуждал Федор.

- Я на твое место не стану. Отцов, как жеребцов, а мать одна. У меня Пашка под сердцем лежал, я не побоялась, что муж его не примет. И теперь он мой сын и сын моего мужа.

- Ладно, живите спокойно. Но хоть изредка разрешай видеться с ним, пока в наших краях живете, - попросил Федор.

- Может, и разрешу, но на сегодня с меня хватит. Поезжай восвояси.

Заболела душа. Тая мучилась, что, может, не права, но делить Пашу с Федором ей не хотелось. Зачем будет Федор заходить к ней? Напоминать о прошлом? Тае захотелось поговорить с отцом Димитрием. В храм она теперь ходила очень редко. Она рассказала батюшке о своих сомнениях и горечи.

- Причаститься завтра хочу, - улыбнулась Тая.

- Ступай с миром, - перекрестил отец Димитрий.

После причастия на душе стало легче. Она вновь обрела уверенность и спокойствие в душе. У Федора нет намерения отобрать у нее Пашу, и напрасно она боится их встреч. Сынишка не теленок, которого можно отвести на веревке. У страха глаза велики. Если бы они остались здесь жить, со временем мальчишка все равно бы узнал правду. Но они уедут к Павлу.

 

Погода в уборочную не подвела. Урожай собрали богатый. Все, что положено, сдали государству, засыпали на семена и фураж, выдали колхозникам, но все равно не хватало складов под зерно.

- Сколько земля-кормилица нынче нам добра народила! – радовался Санушко. – Надо смекать, куда фураж засыпать станем. Молоко у коровы на языке, зимовка сейгод будет сытная. Свиноматок добавим, чтобы всем хватило поросят, мяско все любят.

- Александр Александрович, а мне в районе сказали, что зерноскладом у нас числится летняя церковь, прихожанам за глаза хватит и зимней. А попу своему скажите, что пусть молится за то, что зимнюю пока не отобрали, - чуть не плача, поведала Катя.

- Вот безбожники! Креста на них нет, - вскипел Санушко и топнул деревяшкой по полу.

- Вы бы заступились, - попросила Катя, - они, может, Вас и послушают.

- Еще хуже будет. Я эту песню уже давно слышу. Думал, забыли и отвяжутся, да и летняя половина была без надобности: сыпать было нечего. Тут другой выход сообразим. Пусть отец Димитрий отдаст свои амбары, они ведь раньше хозяйство содержали немалое. А в Солдаткино пойдем на поклон к Матвею Первушину и Авдотье Травиной, у нее тоже неплохой амбарчик.

- Александр Александрович, Вы – молодец! – обрадовалась Катя. – А я так испугалась за отца Димитрия.

- За батюшку весь приход горой встанет. А сейчас, Катерина, одна нога тут, другая – там: иди к кладовщице и прикажи от моего имени, что я тебе сказал. Пусть выполняет. Поняла?

- Я что, маленькая? Да, я мигом!

- Ты, Катерина, по дороге еще сказывай: завтра «замолотки» начнем со своих огородцев, так что на чеку надо всем быть, - предупредил Санушко.

- Да, все об этом только и говорят, все уж приготовились и ждут-не дождутся.

- А ведь, как и полагается, к старому обычаю приноровили, завтра 7 октября.

Санушко с детства помнил, что на Феклу-заревницу проводили обмолот снопов с самой зари. День Феклы-заревницы ждали с опаской: редко когда этот день обходился без пожаров. Овины топили жарко. На следующий день все от мала до велика собрались на току. Работала конная молотилка, но и вручную принялись мужики цепями дубасить, чтобы управить поскорее. Работа шла полным ходом. Все собравшиеся обедали тут же, на току. Обмолоченное зерно веяли тоже двумя способами, сортировали на сортировке, а другое на ветру чистили. Обмели пол перед гумном, и Матвей Первушин, хотя у него все было давно прибрано комбайном, приехал с Натальей в Михалкино помочь Настасье. Матвей был старшим молотильщиком. Он взял вырезанную из свежей осины широкую лопату, набрал зерна и, перекрестившись на восток, подбрасывал зерно на ветер, приговаривая: «Первую лопату – во имя Отца, вторую – во имя Сына, третью – во имя Святого духа». Потом шли лопаты «дедке», «бабке», «внучатам» и «всем добрым людям». Малышня крутилась около Матвея, радостно повизгивая.

- Только к конной молотилке не лезьте и пальцы не суйте, куда не следует, - одергивали взрослые деток.

- Смотрим за ними, но разве углядишь, - солидно отвечали подростки, - они, как мальки в воде, вертятся.

Старшие работали наравне со взрослыми и вдобавок приглядывали за малыми.

- Мелюзга пузатая, не путайтесь под ногами, коли еще не доросли. От горшка два вершка, а прет, как сохатый, напролом, - подтыкали старшие. Младшие куксились, но недолго, и вновь лезли в помощники.

Закончив работу, поздно вечером молотильщики угощались пирогами и брагой. А потом урожай везли на мельницу. Дуют осенние ветры, и на мельнице идет помол нового урожая. С раннего утра вертятся мельничные крылья, шуршат жернова, сыплется в мешки свежая мука – гордость и радость труда хлебороба. С Феклы-заревницы дни убывают лошадиными шагами. Ночи становятся темнее, а зори багряными.

К Покрову закончились все основные полевые работы. Идет последний сбор, и ребятишки постарше после школы бегают в лес, возвращаются с полными корзинами.

- Как зачерпнули сыновья. Грузди и рыжики такие ядреные, хотя и немаленькие. Засолила все кадушки, - хвалится Пелагея мужу.

- Завтра, мамка, еще слетаем, мы еще местечко нашли, а свинушек – хоть косой коси. Может, и груздей больших не брать?

- Нет, грузди уйдут, да и с отцом Димитрием поделимся. Он что-то нынче прихворнул, наш батюшка. Спокойно жить не дают ему районные начальники, - вздохнула Пелагея с сожалением. - На Покров собираюсь в храм сходить. Ты, отец, пойдешь? – поинтересовалась она у мужа. – Нас ведь, когда припрет, мы враз о Боге вспомним, а когда гладко, и без Него проживем.

- Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. На Покров пойдем всей семьей, - пообещал Санушко. – Теперь, когда хлебушко в амбарах, и душа на месте. За такую щедрость надо Господу поклониться.

Погода начала портиться, так и время настало межевое между осенью и зимой. Но ненастье не портило людям настроения. Все готовились к празднику, а Мишины – к свадьбам. Вначале Санушко загоревал, что Катерина уйдет с должности: мужа поставили в соседнем колхозе председателем.

- Вот так, Катерина свет Григорьевна, покидаешь нас. Кого же я сыщу на твое место? Не сиделось тебе в девках-то, еще не устарела, - ворчал сердито Санушко.

- Я вас не собираюсь оставлять. Хотьбы-то три километра оттуда. А с мужем мне нельзя работать в этой должности, а на другой – в институте трудно будет, - успокоила Катя.

- Обрадовала ты меня, Катюшка, незнамо и как. А то я уже загоревал не на шутку и стал замену смекать. Получается, напрасные хлопоты!

- И мне с Вами не хочется расставаться, Вы мне подсказываете, у Вас такой опыт.

- Да, я, считай, самоучка, а ты барышня образованная. С души камень, Катюша, сняла. На свадьбе за вас с мужем выпью стопарик.

- Ради Бога, не надо! – испугалась Катя.

- Не стану. Завязал, так нечего распутывать. Не буди лихо, коли спит тихо, - пошел взапятки Санушко.

- Вот и правильно! У Вас теперь все так хорошо и в семье, и на работе, - похвалила Катя.

- Упасть легко, подняться сложно. Я и сам не помышлял, что завяжу, а совладал. Отец Димитрий меня вытащил из ямы, не он бы – катился кувырком вниз.

На свадьбе не выпил крепкого Санушко. Устоял, хотя соблазн был, что греха таить, поглотал слюней. Но он, когда хотелось толеньки, поглатывал сусло.

- Давай, Александрович, по капочке, грех за молодых не выпить, - предлагал Евсей Петрович.

- Что ты липнешь к человеку? У каждого душа – мера. В этом деле каждая слепая про себя смекает, - осадил Григорий Евсея.

- Хорошо, уговорил, Григорий. Но пусть мне председатель сыграет, а я спляшу. Уважь, Александрович, - и Евсей Петрович подал гармонь, прошелся по кругу и стал вызывать плясать Таю.

- Пригласи другую, я не умею, - отмахнулась Тая и продолжала разговаривать с Авдотьей.

 - Давай, Александрович, я спляшу, как хозяева, так и гости, а то сидят – плохо пьют, мало едят. А свадьба, чтобы веселиться, – и Настасья взмахнула рукой и лихо задробила на пару с Евсеем Петровичем.

Почему не поплясать,

А почему не топнуть,

Неужели в нашем доме

Половицы лопнут?

- Молодец, Настасья, до чего хороша баба, так бы и отбил, да Григорий не позволит, - развел руками Евсей Петрович.

- Ишь, чего захотел, чучело старое! – звонко расхохоталась Тая.

Федьке Таюшка давала

По четыре раза в день,

А теперь Таики давалка

Получила бюллетень.

Разговоры разом стихли. Люди смотрели то на Таю, то на Евсея Петровича. А тот куражисто гоголем выпятил грудь и шаркал ногами, стараясь выделать замысловатые коленца.

Федька на войну пошел

И поставил точку.

Тайка Пашку родила,

Малого сыночку.

Настасья встала напротив Евсея Петровича, преграждая ему дорогу, выпалила:

А ты хорошего не знаешь,

И худого бы не пел,

На свою баранью голову

Корчагу бы надел.

- Где гостишь, тут и кастишь. С которой стороны в гости забрел – неведомо. А незваный гость, не порти нашу гостьбу, а то наломают за твой поганый язык, - отрезала Настасья.

- Сиди вот тут смирнехонько, - сгреб Григорий Евсея и усадил в кути, - будь тише воды, ниже травы.

Гости все сделали вид, что ничего не видели, ничего не слышали, а потом вскоре и совсем забыли о Евсее и его выходке, переключились на другое. «Горько» кричали молодым. Те охотно и смущенно целовались. Больше всех смущалась Клавдия, когда Петр ее грабастал и жадно к ней прилипал и шептал: «Чего робеешь, как будто впервой?» Катерина тоже смущалась, а жених был серьезный и важный. Посматривал на всех свысока.

- Отхватила Катерина парня знатного. Гляди-ко, какой баской и ученый. В райкоме работал, а теперь председателем назначили, - шептались бабы, - ну, и Катерина хороша, как картинка. И ездит учиться, так что дерево Катя по себе срубила. А Соня с Аркадием не решились, видимо, пока, - судачили бабы. Авдотья и Первушины, Наталья с Матвеем, сидели рядом. Вначале разговор не клеился, а потом разговорились.

- Ты, Наташа, прости меня, дуру старую, язык-то распустила тогда. В мои годы - что на уме, то и на языке, - извинилась Авдотья, - как родители-то поживают?

- Да, с Божьей помощью, оба на своих ногах. С нами теперь живут. Дом твой пустует. Может, кто из внуков станет жить? А тятьке с мамкой у нас ловчее, и нам тоже, все в куче.

- Да, внуки, не знаю кто, если меньшие. Петр у Клавдии давно живет. Молодые ноне без венца живут, мода такая пошла. В мою молодость тоже случалось, грешили, но Господа боялись. И батюшку с матушкой на гостьбу не созвали. У Кати муж-то начальник партейный, может обидеться, а зачем промеж них раздор вносить? Так что, пока живу, стану за внуков и деток молиться. Кто знает, слышит ли Всевышний мои молитвы? Грешная я, - с горечью поведала Авдотья.

- Все мы не без греха, сватья. Я так все прощаю, и мамка моя тебя давно простила. У Виталия с Олей все хорошо. Может, в следующее лето и приедут, а уж Виталию отпуска не дадут – Оля с Верочкой навестят нас вдвоем.

Молодые – Катя и Степан – засобирались уезжать.

- Ну, давайте, гости дорогие, выпьем на посошок. Пожелаем молодым счастья, любви, благополучия, - предложил тост Григорий.

- Да, деток побольше, об этом важном деле не стоит забывать, - подхватил кто-то из гостей.

- У двух не без третьего. Это само собой.

Авдотья сходила за иконой. Но ее как будто и не заметили. Потом, уже на улице, Катя подскочила к бабушке, обняла и поцеловала в щеку. Авдотья прислонила икону к голове внучки.

- Спаси и сохрани, Господи, - прошептала Авдотья.

- Благослови чадо мое, - заплакала Настасья.

- Ну, что ты, мать, слезы льешь? Уезжает дочка не на край света, а за три версты. Каждый день на работу сюда ходить станет, - уговаривал Григорий жену.

- Молода больно. Считай, еще ребенок совсем, - не унималась Настасья.

- Не силком, а сама пожелала. Зато муж постарше. Где и на ум наставит. Это бабы каются, а девки все равно замуж собираются. Все, мать, жизненно.

- Все так, но все равно боязно, - призналась Настасья.

- Кончай, мать, мокрое дело. Катьку увезли, за нее я Клавдию привел. Давайте все заревем! Я обижусь, - обнял Петр мать.

- Боле не буду. Простите меня, люди добрые. Давайте веселиться. Я сейчас закусочки добавлю, винца, пива донесу. Гуляйте на здоровьице за моих деточек ненаглядных. Соня, Аркаша, а вы что такие хмурые сидите? Поближе друг к дружке, и все ладно будет, -  Настасья обняла Соню, погладила по плечу Аркадия.

- Все, мать, у нас хорошо, ты больно не переживай за всех. Мы на своих ногах.

- А малые детки – малые бедки. Погоди-ка, будут свои, так узнаешь, сынок. Давайте выпьем, гости дорогие. Григорий, давай покажем пример. Как хозяева, так и гости, сидят, будто аршин проглотили, - Настасья опрокинула стопку и запела:

Петь буду и плясать буду,

А смерть придет – помирать буду.

Она лихо прошлась по кругу. Григорий выпил стопку и пошел вслед за женой:

А смерть пришла, меня дома не нашла,

А нашла в кабаке с пол-литровочкой в руке.

- А раз пошла такая пьянка – режь последний огурец, - Евсей Петрович опять вылез на круг и принялся выделывать коленца. На него уже никто не шикал и не одергивал его, он на полусогнутых (видимо, отсидел ноги), приплясывал и разводил руками. Балагурил, как ни в чем не бывало, и распевал частушки:

На горе стоит рябина,

Под горою сенокос,

Приневолила милашечка

Ходить за восемь верст.

 

Ты зачем же завлекала,

Когда я тебе не мил?

Ты бы с осени сказала,

Я бы зиму не ходил.

Народ веселился от души. А вот Соне и Аркадию было не до веселья.

- Соня, пойдем выйдем на улицу, - предложил парень.

- Домой пойду, Катя уехала, грустно без нее.

- Пойдем ко мне, надо поговорить.

- К тебе не пойду, по дороге и поговорим, - сухо отозвалась Соня. Они долго шли молча. Падал редкий снег.

- До Покрова – осень, с Покрова – зима, - задумчиво произнес Аркадий, - а еще девушки просят: «Покрой землю снежком, а меня женишком». Я к тебе, Соня, со всей душой, всем сердцем стремлюсь, а ты, как льдина, холодная, вернулась из города. Что случилось? Я же пойму все.

- Пока не станем встречаться, а там видно будет.

- Да, не видно, Соня. Разонравился я тебе, вот и весь сказ. Насильно мил не будешь. Не было любви, если бы была – не прошла бы за столь короткое время.

- Может, ты и прав. Я еще очень молода и не знаю, что такое увлечение, а что такое любовь. Может, не было бы того, что случилось между нами, все было бы хорошо. Поторопились мы…

- Если бы ты любила, то не жалела, а хотела бы этого вновь. Я же хочу быть с тобой и днем, и ночью, - Аркадий привлек к себе Соню и поцеловал в губы. Соня оттолкнула парня.

- А потом также надо мной станут потешаться все, кому не лень, как над моей матерью!

- Евсей не от большого ума поглумился. Бог ему судья. Только народ говорит, что он губы раскатывал на Таисью, но обломилось, вот и затаил обиду. Он на твою мать бочку катит, только она мимо пролетает. Зачем это в наши отношения вмешивать? – удивился Аркадий.

- Не хочу быть матерью-одиночкой, - призналась Соня.

- И женой не хочешь. Если бы хотела, сегодня была бы невестой.

- Рано мне еще быть невестой. Пойдем к нам зайдем, - предложила девушка.

- Шоня, пляши! Мама велела тебе подать, - Пашка вручил Соне три письма: от Вали, отца и Юры. Тая не видела, что в прихожей раздевается Аркадий.

- Юре не соизволила еще написать, водит парня за нос, - проворчала Тая. Увидев, что дочь не одна, смутилась:

- Проходи, Аркадий, может, чайку попьете. Мы вот с Пашкой сидим, гоняем.

- Спасибо. Если Соня будет, то и я составлю компанию.

- Валька в гости едет, - обрадовалась Соня, - отпуск ей дают, учится в техникуме, тоже заочно, а работает стюардессой на самолетах. Счастливая, столько можно увидеть. Да и живет в Москве.

- А нас с Пашей отец к себе зовет. Он служит теперь в воинской части, и жилье ему дали. Так что скоро поедем, а то сколько лет в разлуке томимся.

- Мама, я без Шоньки не хочу, - захныкал Паша. До прихода Сони мать с сыном уже обсуждали отцовское письмо.

- Пашутка, да я к вам приезжать стану, и вы ко мне в гости приедете, - уговаривала Соня брата, - ты у нас уже большой мальчик.

Аркадий услышал про письмо от Юры и сидел, как на иголках. Неловко было парню. И Тае жаль его. «Вытянула язык», - корила она себя.

 

Приезд Вали в Михалкине стал целым событием для молодежи. Девушка элегантная и красивая, одетая по последней моде. Таких нарядов в деревне ни у кого не было, да и не видали такого. На Валю смотрели широко распахнутыми глазами, как на чудо.

- Какая красотка! Разве бы кто подумал, что неуклюжая беженка-оборванка превратиться в такую принцессу?! – качали головами все от мала до велика.

- Одёжа красит человека. Пенек наряди, и то залюбуешься, а тут краля – ни в сказке сказать, ни пером описать.

Валя смеялась над таким вниманием, и ей это нравилось и забавляло до крайности.

- Все самое обыкновенное. Ширпотреб и всего-то, есть у меня импортные вещички, но сюда жаль было тащить, - усмехалась Валя, - есть места и поприличнее Михалкина.

- В любой одежде ты, душечка, хороша. Мама, правда, что Валя – красавица? – сделала комплимент подруге Соня.

- Красотка, спору нет! И шарм, и элегантность, и одета со вкусом. Кавалеров, наверное, не счесть? Очередь, поди? – пошутила Тая.

- А вот и нет никого. Смотрят, а не подходят, боятся, что укушу. Одинокая пока, - ответила Валя.

- Сегодня кино, а потом танцы, сходим? – предложила Соня.

- На посиделки? Надо развеяться. Может, и завлеку кого и увезу в столицу нашей Родины, - пошутила Валя.

Целый вечер Валя танцевала с Аркадием. Парень танцевал хорошо, а когда пара кружилась в вальсе, восхищению не было конца.

- Аркашка утер нос городской мадмуазели. На войне, видать, наштукатурился. Выпадали минутки, а может, и дома, в школе. Молоток, гвардеец! Имеет выправку, - хвалили парня старики, пришедшие в кино и оставшиеся поглазеть на молодежь.

- Ну, пляску у русского человека не отымешь и не заменишь ничем. А вперемежку больно добро, но надо уметь, как Аркашка, а не топтаться баранами в табуне, тут другой табак, ядрена вошь.

- Знамо, в любом деле с умом надо, и выправка и стать не на последнем месте. Гляди, как Аркашка плечи развернул. А скукожился бы, и манер не тот. А плохому танцору всегда добро промеж ног мешает.

Соня незаметно ушла из клуба. Она поняла, что Аркадию и Вале не до нее. Дома Соня перечитала письмо Юры:

«Здравствуй, моя любимая Сонечка! Прости за долгое молчание. Мы были на учениях, и корреспонденция приходила туда редко. А я вообще от тебя не получал писем. Все ли у тебя в порядке? Недавно получил письмо от твоего отца. Пишет, что семья приедет на постоянное место жительства. Я очень рад за него. Это настоящий офицер, и замечательный человек, хотелось бы быть с ним рядом и служить под его руководством, но не получится. Нести службу буду в другом месте. Любимая моя! После окончания училища у меня будет отпуск. Я хочу увидеться с тобой. Нам надо решить важный вопрос: согласна ли ты стать моей женой? Если да, то поедем к моим родителям, а затем к новому месту назначения. Целую и люблю. Твой Юрий.»

Когда Соня прочитала первый раз письмо, она сразу же передала его матери:

- Мамочка, что же мне делать, как поступить? Прочитай и посоветуй.

- А что сердечко-то подсказывает? Я всегда была на стороне Юрия, ты же знаешь это.

- Меня всегда что-то останавливает прерывать с Юрой, вот я и тяну, - призналась Соня.

- А сейчас надо решать, чтобы не делать ему больно.

- Знаю, мамочка, знаю…

А теперь Соня знала, как поступить. Будет ли Юра ей надежным спутником, жизнь покажет, но с Аркадием у нее дорожки разошлись, это точно.

 

Все вечера аркадий и Валя были вместе. Валя уходила к нему еще в сумерках, а возвращалась под утро.

- Влюбилась, Валя? – поинтересовалась Тая.

- Аркаша по уши втрескался, а я – не знаю, серединка на половинку.

- Вицу бы взять хорошую да настегать, а если в подоле принесешь? Жили бы хоть рядом, а то он – здесь, а ты – там!

- Да, не волнуйся, Таюшка, ничего не будет, заявляю с уверенностью. А замужество – дело серьезное, и еще кандидат не подобран, - рассмеялась Валя, -  лишний переполох.

- Ой, Валентина, гляди, не промахнись, пока таким способом выбираешь, и замуж не захочешь.

- Надо смотреть на все проще и не раздувать из мухи слона. А Соне, Вы, наверное, сами будете мужа подыскивать, - подколола Валя.

- Я в дела дочери не встреваю. У нее своя голова на плечах. Могу только посоветовать. А ты материнские советы спрашиваешь, или они ни к чему? – поинтересовалась Тая.

- По принципу: Васька слушает да ест… Шучу. Мама не видит моих кавалеров и не знает, где и с кем я провожу свой досуг. Работа ненормированная, а столица огромная. У вас все сложнее: в одном конце деревни аукнется, в другом отзовется. Ладно, надо собирать манатки, завтра отчаливаю. Жаль, что отпуск не резиновый. Но отдохнула на славу! Спасибо, Таечка, за гостеприимство и не принимайте мое поведение близко к сердцу. Я пока еще куражусь по жизни, - призналась Валя.

- Вот уж куражу у тебя с избытком, смотри, не переборщи, а то заиграешься, - предостерегла Тая.

Вскоре после отъезда Вали приехал Юрий. Он сильно изменился, возмужал. От прежнего Юры остались глаза и улыбка, да ямочки на щеках.

- Мама, какой Юра стал красивый! – смущенно шептала Соня матери.

- Да! Стать, сила, характер, словом, бравый офицер. Дочка, тебе, кажется, выпала козырная карта большой масти.

- Думаешь?

Через несколько дней Соня и Юрий расписались. Регистрировала брак дочери Тая. Она сильно волновалась, а когда надо было поздравлять молодых, расплакалась. После церемонии Соня с Юрием бродили по улицам села. Михалкино ей стало родным и близким.

- Самое дорогое место на земле. Мне так хочется сюда вернуться, потом обязательно наведаемся, хорошо?

- Конечно, любимая, - согласился Юра.

- Давай завтра сходим в Солдаткино. Там живет семья Первушиных. Такие добрые люди, если бы не они, нам бы было тяжело, мы же здесь оказались без ничего.

Первушины обрадовались приходу Сони и Юрия, не знали, куда усадить, чем угостить!

- У нас тоже дочка за военного замуж вышла. Всю войну у нас жила. Хорошо, успела до лихолетья выехать. А у Вас, Юрий, где родители проживают? – поинтересовалась Наталья.

- На Урале все мои родственники, в основном. Вот и навещу их вместе с молодой женой, - улыбнулся Юрий, - Сонечка тоже с ними познакомится.

- Вот радости-то будет. Храни вас Господь. Сонюшка, вы бы к отцу Димитрию наведались бы. Он вас благословит. А у нас Олюшка с Виталием обвенчались после войны. Большое счастье нам – жить с непорушенным храмом и таким батюшкой.

 

В церкви была Авдотья. Она и после войны также целыми днями находилась там.

- Я, если и не уйду в Божий дом, так все равно целый день глаза в окошко пялю да в сторону церкви гляжу. Дома-то от меня нет ни дела, ни работы, - ворчала Авдотья. Увидев Юрия и Соню, она обрадовалась, заулыбалась.

- Проходите, милые. Поди, за батюшкой пожаловали? – поинтересовалась старушка.

- Да, нам бы отца Димитрия, хочется с ним попрощаться.

- А, вон, Сонюшка, наш батюшка легок на помине, ступайте к нему.

- Отец Димитрий, а мы вот с Соней решили обвенчаться. Можно это сделать прямо сейчас? Завтра мы уезжаем, - спросил Юрий.

- Ну, коли вы решились на такой шаг, почему нельзя? – приветливо улыбнулся батюшка, - пути Господни неисповедимы. Вот и вас Он не просто так завел в свой дом. Немножко обождите, я приготовлю все к бракосочетанию.

Отец Димитрий подал молодым свечи. «Не обещался ли другой, раб божий Юрий? Не обещалась ли другому, раба божия София?» Над их головами батюшка держит венцы. Затем трижды благословляет, призывая на них Божье благословение, и трижды обводит их вокруг аналоя.

Юрий и Соня, уходя из церкви, верили, что их семья будет крепкой и они будут любить и беречь друг друга. У обоих в душе было радостно и спокойно. Слова были не нужны, не хотелось спугнуть то неведомое, что они только что приобрели.

- Ступайте с миром, дети мои. Бог с вами, и он милостив.

 

Вместо Таисии председателем сельсовета назначили Степана Уварова, мужа Катерины Мишиной.

- Больно жалко Таисии. Уважительная женщина, все с душой к людям, хоть в ночь, хоть в полночь, всегда поможет. А этого пока не знаем. Может, тоже хорош, но новая метла по-новому метет.

- Ядреный орешек. Не хухры-мухры, другой закваски крендель, посмеивались мужики.

- А нам с ним не детей и крестить. Это его нраву пусть Катерина страшится. Вот, если Санушке начнет докучать, того жаль, он за нас стоит горой.

- Ладно, бабоньки, поживем – увидим, какой расклад пойдет. Пока горевать не о чем, - утешали мужики.

- А нам горевать только по Таисии да вот Аркашке по Соне. Экую девку упустил. Теперь, наверное, кусает локти. Забыл обо всем на свете, как объявилась Валька, расфуфыренная москвичка. О чем думала его башка, что она станет с Аркашкой в Михалкине жить и навоз нюхать?! Да, в Москве таких Аркашек, что у нищего вшей. Но все равно жаль дурака!

- Не горюйте, бабоньки! Найдет Аркаша еще баще себе дролю. Сейчас на каждого мужика бабьего товару в округе по пять штук приходится. А Аркадий – первый сорт! Ему надо нагуляться до самого не хочу, а потом уж только жениться, раз так получилось. За двумя зайцами охота – никудышная, теперь, если что станет делать, то втихушку.

А сам Аркадий вначале ждал письма от Вали. Он надеялся, что она пригласит его к себе. Валя что-то говорила о бабушке, что живет старушка одна, и у него даже мелькнула мысль, что Валя думает о совместной жизни. И жить на первых порах будут у бабушки.

Потом увидел Соню с кавалером. У Аркадия опять мелькнула мысль, что Соня вызвала друга детства для того, чтобы досадить ему. А потом узнал, что Соня не только зарегистрировала брак в сельсовете, но еще и обвенчалась с мужем в церкви. Вот тут Аркаша понял, что потерял Соню навсегда. Ему стало совсем не жаль Валю, а вот Соню… Если бы можно было все начать сначала, все бы не так сделал. Вспоминал, как они гуляли, разговаривали, вспоминал улыбку Сони. Аркадий приходил с работы, бухался в кровать вниз лицом и лежал в потемках.

- Аркадий, поел бы! На девок-то сердись, а на хлеб обиду держать – грех. Так мужику не следует горевать. Уныние – тоже грех, - строго сказал отец, - давай вставай, поешь, как следует, и айда на охоту. Может, и в сеть кто заплыл, на днях поставил, проверим.

До войны Григорий с сыновьями ходил на охоту. Тогда они и научились стрелять, а это умение пригодилось им на войне. Бывало у рук палить по зверю, а вот по человеку, пусть и врагу, стрелять трудно. Этого Аркадий не хотел вспоминать. Эти воспоминания пострашней, чем о неудавшейся любви. Аркадий поднялся. Долго плескался у рукомойника, словно хотел смыть с себя тоску.

- Не печалься, сынок, не получилось – значит, не судьба. Еще будет у тебя девица, парень ты у нас ладный, - мать подала Аркаше полотенце, - на, утрись да за стол садись.

- Ладно, мать, не маленький. Я на войне не хныкал, а уж здесь все перемелется. Сони жаль, а Валька – так лямка.

- Ну, вот и ладно, вот и хорошо. Может, помаленьку вам самогоночки налить на дорожку? – предложила Настасья.

- Ну, мать, сколь догадлива! Хороша, так до пят и продирает, - Григорий нюхал хлебную корку, - всяк выпьет, не всяк крякнет.

- Ступайте с Богом, - и довольная Настасья перекрестила вслед мужа и сына.

 

Новый председатель сельсовета порядки начал наводить круто. Степан Ильич из райкома попросился поближе, так сказать, к народу вовсе не из-за большой к нему любви. Им двигало другое. Человек городской, совсем мало участвовал в послереволюционных мероприятиях. Окончил сельскохозяйственный институт, теперь нужна практика, и взлет по карьерной лестнице обеспечен. Степан Ильич ежедневно бывал в колхозной конторе и бесцеремонно вмешивался в дела хозяйства, советовал, а потом стал приказывать.

- Тут ты, председатель, дал маху, короче говоря, не подумал, как следует, - бесцеремонно выговаривал Уваров Санушке. Вначале советы Уварова Санушко выслушивал молча, но делал по-своему. Но Степан Ильич был настырный и упрямый, как бык.

- Что это у тебя, со слухом не порядок? В одно ухо влетело, в другое вылетело. Я же говорил, а ты свою линию гнешь, - отчитывал Уваров председателя, как школьника.

- А если твоя линия кривая и неизвестно, куда выведет, тоже исполнять?! Может, ты мне прикажешь башкой стенку дубасить, так я и исполнять кинусь? Шалишь! Я грамотой не силен – признаю, но крестьянской смекалкой и разумом Бог не обидел. Зачем задаром бычков сдавать, коли у них самая пора привесы давать, а не на убой тащить? – горячился Санушко.

Присутствующие поддерживали колхозного председателя, одобрительно улыбаясь.

- У Вас что, нет работы в сельсовете, Степан Ильич? У меня вот по горло. Навалом и россыпью, хоть не пей, не ешь и спать не ходи. А пока за что отвечаю – сам с правлением и решу. А указчику – хрен за щеку, так в народе говорят.

- Прошу поаккуратней. Я поставлен от лица советской власти. И Вы самоуправствуете! – побагровел Уваров.

- Советскую власть мы не трогаем. Единолично я вопросов не решаю, советуюсь с правлением. Восемь человек руки поднимут, так и будет. А Вы на меня, Степан Ильич, что-то бочку катите. Вроде я Вам дорогу не перебегал, куда уж мне на одной ноге! Давайте мирно жить, чего нам делить? – пошутил Санушко.

- С тобой ужиться сложно. Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему, - не унимался Уваров.

- Дело общее решаем, и чтобы с пользой хозяйству, а на принцип: быть по-моему – тут не годится. У каждого из нас своя правда, а какая правдивее – время решит, - вздохнул Санушко.

Во время перепалки Катя сидела как на иголках. Она то краснела, то бледнела, с испугом глядела в приоткрытую дверь председательского кабинета. Когда за Уваровым захлопнулась дверь и она осталась одна с Санушком, виновато обронила:

- Степа хороший, но чересчур вспыльчивый.

- Потрешь ты, девушка, соплей на кулак. Мухомор едучий, и пристанет, как банный лист к заднему месту.

От таких слов Катя вспыхнула, как рак, и долго смотрела в окно на заснеженную улицу, где медленно кружился снег. Первая размолвка со Степаном у Кати произошла перед свадьбой.

- Степа,  давай сходим в храм, я хочу благословения у батюшки Димитрия попросить.

- Вы все здесь помешаны на попе. Он вам и сват, и брат, и отец родной!

- Да, называть отцом принято, по церковным канонам, - Катя вначале не уловила неприязни в голосе Степана.

- На ком же я собираюсь жениться?! Комсомолка, активистка, учится в институте и верит в богословскую чушь. Поп так всем запудрил мозги, на такой его подняли пьедестал, что уму непостижимо! – возмущался Степан.

 - Нет, ты ошибаешься! Отец Димитрий очень скромный. Он никогда и никому не навязывает свое мнение. Это бескорыстный и добрый человек!

- Втирается в доверие к темным малограмотным – это еще можно понять, но как молодые и современные люди, комсомольцы, попадают под его влияние?! Лопухи! – Степан скептически посмотрел на Катю.

- Степа, ты просто не знаешь этого человека, а вот узнаешь и поймешь, какой это удивительный и светлый человек, - продолжала убеждать жениха Катя.

- Ты смеешься, что ли? Я не пойду ни за какие коврижки к попу. И тебе запрещаю. Категорически приказываю. Это может плохо кончиться, - побагровел Степан.

- Почему ему доверяют? Тая была прихожанкой, Соня в войну окрестилась…

- Вашего попа надо гнать поганой метлой из села. И гнездо его осиное разорить.

Катя разрыдалась. Но в тот раз Степан сменил гнев на милость, и молодые помирились. А после свадьбы свое раздражение на окружающих он приносил домой и вымещал на молодой жене, доказывая себе и ей, кто все-таки хозяин положения.

После очередной ссоры Катя не выдержала и выбежала из дома. Долго бродила по заснеженным улицам. «Какие же мы разные! Я совсем не знаю Степана. Как же мы будем жить?» Уставшая и замерзшая, она тихонечко зашла в дом. Залезла на печку, свернулась калачиком и заснула.

- Подъем! Ты что это фыркаешь, дуешься? Так дело не пойдет. Я женился не для того, чтобы быть голодным и холодным, иди в постель, приласкай мужа…

Потом Катя встала, затопила печь и принялась готовить завтрак. Она была опустошена таким грубым обращением: «И хоть бы ласковое словечко, поцелуй, ничего…» Степан, насытившись, отвернулся и захрапел. У Кати вновь полились слезы. Она смотрела на огонь. Пламя сначала лизало бересту, потом разгорелось и стало заглядывать под поленья. В печи запотрескивало, и огонь набрал силу. «А у меня что-то погасло внутри и навряд ли вот так ярко разгорится. Как же я жить-то стану со Степаном? Вот так, как сейчас?» Катя вздрогнула. С нелюбимым жизнь долга покажется. А ведь поначалу Степан ей очень нравился. И Катя млела от его близости,  ей хотелось еще и еще его ласк. С нетерпением ждала ночи и первой тянулась к мужу, забыв стеснение, чувство неутоленности было сильней. А теперь все резко изменилось: кроме отвращения, она не испытывала ничего.

А Степан продолжал разрушать чувство Кати. Ему не нравилось все в Михалкине.

- Угораздило же меня забраться в вашу Тмутаракань, - ворчал муж.

- Но ты же добровольно приехал сюда, - вырвалось у Кати.

- Да, спорол горячку, - признался Степан, - и теперь мосты сожжены. В райкоме на моем месте уже трудятся. Там, конечно, публика поинтереснее, не такая темнота и глушь, как здесь.

- Сходи в избу-читальню, подбери что-нибудь почитать. Вон у меня Соня оставила несколько книг, - посоветовала Катя мужу, - по хозяйству тоже есть работа, дрова не все исколоты…

- Аркадий не мог это сделать? Здоровый лоб, - возмутился Степан.

- Аркадий здесь так-то и не живет, у него и дома дел немало.

- Да, у вас там людей полна изба. Меньших пора приучать к труду. Скажи своей бабке, чтобы не толклась все время в церкви. Каждый день шарашится. Позор, а не семейка.

- Вот этого я не сделаю, - твердо заявила Катя, - давай хоть бабушку да семью мою оставим в покое.

Катя оделась и сама принялась колоть дрова. До потемок трудилась в ограде. Домой идти не хотелось. За ужином муж вновь начал выговаривать Кате:

- Готовить ты не умеешь нисколько. Хотелось бы что-то разнообразное. А то мясо, блины, пироги, с такой еды живот выращу.

- Хорошо, если мне живот не сделаешь. Если ты станешь так меня пилить – уйду. Родители примут, - выпалила Катя.

- Ишь ты, какая дерзкая! А то все глазки в пол опускала. В тихом омуте много дряни водится, - Степан швырнул Катю на кровать, - сейчас стану учить, как мужа уважать и ублажать надо. Язык прикусишь. Мать не научила, так у меня по струнке заходишь…

 

- Ты что, Катерина свет Григорьевна, в платок кутаешься? Я весь взопрел, жара в конторе, спасу нет, - Санушко вытер мокрый лоб и внимательно взглянул на бухгалтершу. – Опа! Да это тебя никак муженек разукрасил. Ну и зверь! Поговорю я с ним по-мужски, с глазу на глаз, - разгневался не на шутку Санушко.

- Не надо, - заплакала Катя, - он на Вас и так зуб точит.

- А станет шибко нарываться, я ему их повышибаю! Отхватила ты молодца-злодея. А, гляди-ка, легок на помине, как черт на овине, сам прется.

Степан зашел молча и кивнул Санушке, тот не ответил на приветствие.

- Ты, парень, чего руками-то машешь? Мы, мужики, народ темный, и то так бабу разукрасить – рука не поднимется, - вместо приветствия выпалил Санушко и брякнул кулаком по столу. Графин с водой подпрыгнул и задребезжал.

- А в чужие семейные дела не суй свой нос, понял, урод безногий? – процедил Уваров сквозь зубы. – Я ее, - он кивнул на жену, - учу уму-разуму.

- Учить надо словами, хотя и словом с твоим поганым языком убить можно. И откуда ты, ястреб, залетел в наши края на головы наши грешные?

- Что за шум, а драки нет? Я зашел, мне бы в МТС надо к трактору запчасть выхлопотать, так черкни, сестрица, заяву да печать поставь для пущей важности, - попросил Аркадий, - а что, Катюшка, у тебя с фасадом-то?

- Упала. Ты посиди в коридоре, я напишу, - смутилась Катя.

- Погоди-ка, сеструха, это не благоверного ли работа?

- А хоть бы и моя! На то и муж, чтобы знала жена, кто в доме хозяин!

- Да, я тебя, гнида, за сестру в порошок сотру! – рванулся Аркадий к Уварову.

- Не тронь говно, так не воняет, - Санушко быстро вскочил и отпихнул Аркадия от Уварова, - посадит и глазом не моргнет.

- Домой  сегодня иди, сестра, а то он тебя уторкает. Я вечером за тобой зайду.

Уваров, как ошпаренный, выскочил из конторы. Вечером после работы Катя пошла в родительский дом. Домашние уже всё знали и ни о чем не расспрашивали. Она немного поела и ушла в горницу, где жила до замужества. Дом у Мишиных был большой, и немалая семья тесноты не испытывала. Всем хватало места в просторном, уютном доме, где царил мир и уважение друг к другу.

- Мы, дочь, в обиду тебя не дадим. Не для колотушек растили, - отец погладил ее по голове.

Уваров не приходил к Кате ни на работу, ни к Мишиным домой. Она стала оправляться от испуга. Не вздрагивала, когда открывались двери. Катя боялась, что Степан насильно уведет ее к себе и опять начнет издеваться.

Но они все же встретились. Катя шла с обеда. Свернуть было некуда, да и поздно. Она пошла прямо.

- Здравствуй, Катерина! Задержись, не бойся, не съем и не укушу, - ухмыльнулся Степан, - давай, возвращайся. Просто и ты неправа бываешь. Я тебе -слово, а ты мне - десять. Против шерсти тебя, Катерина, не погладишь.

- Знаю я твое глаженье. Кулаками и тычками угощал. За что, Степан?!

- Ну, сказал, что больше не буду. Хочешь, на колени встану вот тут, посреди улицы, при всем честном народе?

- Я не икона, чтобы передо мной на колени вставали. Не получится у нас теперь, Степан, жизни.

- Не своим умом живешь. Подстрекатели тебе зудят. Хромоногий да его закадычный дружок поп. Еще дома масла в огонь подливают, одна бабка богомольная, из ума выжившая, такую проповедь заведет, мало не покажется, - ярился Степан.

- Все нехороши, один ты прямо ангел. Так как же жить-то станем? Я без них обойтись не смогу, а тебе они поперек горла.

- Да, мне они по барабану. Давай, возвращайся, Катя. Обещаю: любить их не стану, но найду общий язык. Мне с ними не целоваться, а вот по тебе я соскучился, а ты? – Степан наклонился к Кате и заглянул ей в глаза. Она быстро отстранилась.

- Не пори горячку, подумай, взвесь. Честное офицерское, не трону. Война меня таким сделала, Катя, насмотрелся на зверство, бывает, и самого заносит, - признался Степан.

Катя рассказала домашним о встрече с мужем и его признании и осознании своей вины перед ней:

- Война его ожесточила, может, так-то он и хороший человек, - вздохнула Катя, - не знаю, что и делать?

- Знаешь, что, Катерина, уж если раз поднял руку, станет и дальше махать, лупцевать, как сидорову козу. А дите будет, не уйдешь, и прощения просить он не будет. Решай сама, это твое дело. На войне были и я, и братья, и другие мужики. Да, нервы потрепаны. Но те, кто прошел войну, к людям стали относится трепетнее, жалеючи. А вы в медовом времени стали драку заводить, - высказал отец и подсел к печи с папиросой.

- Ты чего, Катюшка, к этому придурку лыжи востришь? Да, ты еще себе такого хахаля подцепишь, закачаешься! На руках станет носить.

- Я, Аркаша, тяжелая, - отшутилась сестра.

- А своя ноша не тянет, - подмигнул Аркадий, - когда у меня будет дроля, стану холить и лелеять. Хоть пока не обзавелся, но на примете есть.

- Дай Бог, тебе, Аркаша, путную жену. И чтобы все было, как у людей, а не так, как у меня.

 

Хорошо ли, плохо ли живется человеку, но жизнь и время все вперед катятся. В Благовещенье Авдотья и Катя отправились в храм. Праздник выпал на воскресенье. Авдотье хотелось и младших внучат прихватить, но все отказались.

- Бабушка, нас же в школе засмеют да и исключат из пионеров, а мне уже в этом году в комсомол вступать, - заявил старший, Василий.

- Вот уж воистину, пока гром не грянет, лба не перекрестим. В войну и время находили, и насмешек никто не боялся, а отвалила беда – и закрыли ворота.

- Бабушка, ну, не сердись на нас. Мы и так крестики носим и дома крестимся. А в медосмотр я забыл про крестик, так медичка мне шепнула, чтобы я в ладонь зажал, чтобы никто не заметил.

- К нам в ограду сегодня голубь залетел. Курей стала кормить, гляжу, и он сбоку клюет. Ступайте, парни, выпустите его на волю, - приказала Настасья сыновьям.

- Добрая примета. Голубь залетел на Благовещенье. К добру голубок-то, надо же, - обрадовалась Авдотья.

- Я пойду погляжу, ты, бабушка, пока собирайся, - Катя выскочила на крыльцо. Аркадий всех опередил. Он держал в руках красивую белую птицу.

- Аркаша, дай погладить, я за перышки потрогаю, - попросил младший Коля.

- Держи, Никола, тебе и отпускать птаху на волю-вольную, - Аркадий передал птицу братишке.

- Полетай на небо, там твои детки кушают конфетки, - заприговаривал Коля.

- Голуби зерна клюют, а не конфеты лопают, - засмеялись Вася с Сашей.

- Смотрите, и ласточки прилетели, - обрадовался Аркадий, - и гнездо, наверное, у нас под крышей совьют.

- Ласточки на Благовещенье – к теплу, - Авдотья из-под руки смотрела на кружащих птиц. А Николка подкинул голубя. Тот взмахнул крыльями и полетел к храму. Все смотрели вслед улетающей птице.

Катя исповедовалась. Она поведала отцу Димитрию все без утайки. Слезы тихо катились из глаз. До этого долгое время слез почти не было. Катя плакала сердцем. А выплакавшись глазами, почувствовала, что сразу стало легче, как камень с души сняла.

- Горе да беда с кем не была, все пройдет, все забудется, ягодка моя, - Катю обняла и расцеловала Наталья Первушина.

- Сватьюшка, радость ты моя, - обрадовалась Авдотья Наталье, - от молодых-то есть вести?

- Новостей особых нет, живут по-старому. Верочка добро учится, почти все одни пятерки имеет. Поклон вам всем шлют. Так что все ладно. А у тебя как здоровье-то?

- Давай пойдем к нам, так и полялякаем, а что, торопясь, гутарить?

- Зайду, сватьюшка, мы ведь на лошади всей деревней прикатили, все еще по гостям отправятся, так что есть времечко, - согласилась Наталья на приглашение Авдотьи.

 

Уваров видел Катю с бабушкой и догадался, что они отправились в церковь.

- Ну, и дура! И к тому же упряма, как баран, - негодовал Степан. Через некоторое время прохрамал Хламинов с супругой. – И одноногий туда же, пример показывает! Ну, поскачешь ты у меня по раскаленным углям, прыткий ты наш. И Бог не поможет, не выручит.

Уваров подточил химический карандаш складным ножиком, руки от волнения и негодования тряслись. Он принялся писать докладную о местном попе, о председателе Хламинове, о комсомольцах, посещающих церковь, и привел в пример свою бывшую жену Мишину Екатерину, с которой прервал отношения из-за религиозных убеждений. Хламинов всячески способствует процветанию религии в округе, советуется по важным вопросам с попом Димитрием. Председатель колхоза покрывает священника в его махинациях: засевают в лесу новины, а урожай присваивают. В конце депеши Уваров расписался и шмякнул сельсоветскую печать. В понедельник со своей челобитной отправился в район и дал ход бумаге.

- Вот тут ты пишешь, Степан Ильич, про урожай, но зерно с этих площадей полностью оприходовано как с незарегистрированных земель. Александр Александрович сам – бухгалтер. Все тютелька в тютельку. Что у Вас с ним? Личная неприязнь? И о Мишиной Катерине факты не соответствуют действительности. Поколотили Вы ее крепко, вот и злитесь на нее и весь белый свет, - секретарь райкома взглянул на Уварова. - А жена на Вас не жаловалась.

- А что ей на меня жаловаться? – удивился Уваров.

- А за побои. Я сам видел, сколь крепка твоя рука. И не дрогнула?

- Это личное семейное дело. Поучил малость уму-разуму, - усмехнулся Уваров.

- Да, такой цветок надо холить и лелеять. Картины с нее, такой красавицы, писать надо. Если бы у меня была такая… - секретарь смутился. – Завтра приезжаю лично к Вам, еще прихвачу специалистов с управления сельского хозяйства, по всем фактам станем разбираться на месте.

- И попа пригласите, что ли? – изумился Уваров.

- А что, поп и не человек? Да, известно ли тебе, любезнейший Степан Ильич, что сам маршал облетал Москву с иконой Богородицы, чтобы фашисты в столицу не прорвались. И ведь помогло. А что не нами заведено, не нам и отменять. Изменить историю, нравится или нет, - не получится.

 

Отец Димитрий зашел в кабинет председателя колхоза, когда обсуждение уже шло в полном разгаре.

- Всем доброго здоровья, - поприветствовал батюшка и сел в сторонке от стола. Присутствующие ответили на его приветствие:

- Будь здоров, отец Димитрий, что больно далёко сел? Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, всей округой на защиту встанем, от мала до велика. И ни один человек плохого слова  против Вас не скажет. Бога Вы не боитесь, Степан Ильич, - горячился Хламинов.

- Не стращай, не из пугливых. Нашел, меня чем стращать. Партия ведет борьбу с религиозными предрассудками, не я же сам придумал, - Уваров нервно вертел карандаш в руках.

- Да разве можно всех под одну гребенку стричь? Деревья в лесу и то разной породы, а уж про людей и говорить не стоит. Какие у нас вредители завелись? Покажи и скажи, в чем вред заключается?! Отец Димитрий в войну интернат почти весь своим провиантом кормил. Нынешней весной дал семян для новины, его семенами эти земли засеяли. Себе из полученного урожая зернышка не взял, все засыпали в колхозные закрома. Чтобы следующей весной не рыскать по округе, мало ли что, запас, как говорится, задницу не дерет, - кипел Санушко.

- Ну, это ладно. А комсомольцы к нему гуртом валят – это не религиозная пропаганда? – воскликнул Уваров.

- Уж мозоли на зубах, а он все об одном. Согласен, ходят. В войну привыкли за родных поклоны класть, чтобы от пули вражеской схоронились. Но родину свою будут любить не меньше, если в храм сходят. По собственному желанию идут, батюшка за рукав никого не тащит. А меня стращать не надо, уже тёрто полозом по шее, - горячился Санушко.

- Давайте, товарищи, поспокойнее, а то тон и страсти сильно накалились. Обстановка вся прояснилась, надо успокоиться и закрыть вопрос, - предложил секретарь райкома.

- И никого не наказывать? Пусть так и дальше катится? – изумился Уваров.

- А за что? – удивился секретарь.

- Я рассчитывал, что виновные понесут наказание, - не унимался Уваров. – Буду добиваться справедливости.

- Кошка скребет – себе на хребет, товарищ Уваров.  Ну, не можешь ты спокойно жить. Всем-то недоволен, все против тебя козни точат. Сам себе враг, - покачал головой Санушко.

- Без оскорблений и намеков! – крикнул Уваров. – Ответите за свои слова!

- А я не из пугливых, и за свои слова отвечаю, но товарищами своими дорожу, а уж если что, так:

Дальше солнца не угонят,

Хреном в землю не воткнут,

И в Сибири хлебом кормят,

И в остроге ср..ть дают.

Кто-то из собравшихся фыркнул, кто-то рассмеялся.

- Шут гороховый! И как такого дурака и невежу держат на такой должности?

- Степан Ильич, голубчик, вы шуток что ли не понимаете? Ведь сейчас не тридцать седьмой. Не делайте проблему на пустом месте. Есть столько важных и нужных новшеств, которые надо внедрять в производство. Перенимать опыт других хозяйств. Война отняла столько времени на бряцание оружием, надо наверстывать, а зацикливаться на обидах и раздувать их – не дело. Вы же бравый офицер, грамотный специалист, Вам и карты в руки. Здесь не прижились, подыщем Вам место, где придетесь ко двору. Завтра ко мне прошу, и все решим. А сейчас спасибо всем, нам надо еще в соседнее хозяйство заглянуть.

- Счастливой дороги, и нас не забывайте, - проводил Санушко гостей.

- Здравствуйте, Катюша, - поздоровался секретарь с девушкой, - а Вы все хорошеете.

Катя вспыхнула и не нашла, что ответить. Она только заметила, что секретарь райкома молодой и привлекательный мужчина. Но ведь Уваров тоже недурен собой и тоже понравился Кате, она даже была уверена, что любит его. А наяву – разочарование и горечь.

 

Поездку в Солдаткино Смирновы все откладывали. Ванечка рос, и сам уже писал письма Первушиным и Травиным. Из Солдаткина отвечала Наталья, а от Травиных – вначале Оля, а потом Верочка. Ваня запомнил, как называл Наталью Натафой, Олю – Оей, Матвея – Матеем, Верочку – Вевотькой. Он много чего запомнил. Все свои воспоминания переносил на бумагу. Еще до школы Ванечка стал рисовать.

- Бабуся, угадай, кто это? – хитро улыбался мальчик.

- Лошадка. Да, как у тебя хорошо получается-то, - удивлялась бабушка.

- Такая лошадка живет у Наташи и дедушки Матвея. Кончится война, вернется папка, и мы поедем к ним; и ты, бабушка, лошадок увидишь.

- Надо еще, Ванюшка, дожить, когда война закончится. Дай-то, Бог, скорее.

В школе у Вани тоже заметили пристрастие к рисованию и сказали об этом Ангелине Ивановне.

- Ванюшка почти не играет игрушками, а все время корпит над рисунками. И красками стал пробовать. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Тут хоть дома. А то боялись: он тосковал о семье, в которой его приютили. Думаем, вдруг как опять куда рванет!

Когда вернулся с фронта отец, стали часто ездить на рыбалку. Вначале мальчика заинтересовало новое занятие. Но вскоре Ванечке надоело наблюдать за поплавком, он с интересом разглядывал букашек, птичек.

- Ванюшка, не зевай, клюет, - окликает отец, - худой рыболов из тебя, парень, ты все по сторонам глазеешь.

- Так, папка, у меня кузнечик. Какой красивенький! Сейчас я тебе нарисую, - Ванечка достал карандаш с самодельной книжечкой в толстой корочке и приступил к делу.

- Больше и не закидывай, коли нет желания. У тебя другой интерес, так и занимайся.

Через несколько лет Ванечка ходил с этюдником, а отец с удочкой. У обоих было дело по душе.

Наконец, Смирновы все же собрались в Солдаткино. Ване было уже пятнадцать лет. Приехали и Травины всей семьей.

- Вот Ванечку не дождался дед Матвей, а то бы порадовался, полюбовался таким красавцем. Я все теперь одна и одна, а сейчас, слава Богу, гостей полный дом.

Ваня и Верочка быстро подружились. Ваня и в гости захватил все, что нужно для своего любимого рисования.

- Здорово у тебя получается! – восхищалась Верочка. Она время от времени подходила к этюднику, рассматривала рисунок.

- Еще смотреть не на что, так, наброски, штрихи, - смущался Ваня, - может, что-то и получится, не знаю…

Он вставал ранним утром и трудился.

- Ванечка, да ты хоть ложился? – удивлялась Наталья, застав парнишку на огороде.

- Конечно, ложился и выспался! Утром есть то, чего днем не бывает. Ради таких редких моментов я могу целую ночь не спать. У нас в городе нет росы, тумана, да и таких уникальных красивейших мест. Все так и просится на полотно! – восторгался парнишка.

- Какой ты, Ванюшка, умный. Тебя Боженька поцеловал, наградил даром видеть то, чего нам, простым смертным, и ни к чему. Умом и злотыми руками.

- Ну, что Вы, бабушка Наташа, явно преувеличиваете. Может быть, со временем и стану художником. Конечно, я очень хочу стать настоящим мастером, потому что живопись – это мое любимое дело. А в жизни надо делать то, что нравится, к чему душа лежит,- рассуждал Ванечка.

- Господь поможет, дорогой мой, а сейчас пойдем, молочка парного выпьешь, - предложила Наталья.

- А священник, который нас с Верочкой крестил, он где?

- Отец Димитрий служит в своем храме. Мы обязательно сходим туда, сколько у батюшки при встрече с тобой будет радости!

- Вот посмотрите, бабушка Наташа, у меня все тот же крестик. Раз ниточка порвалась, и я потерял. Долго искал и нашел. Это мой талисман – надежный охранник и помощник, мой ангел-хранитель.

В храме отец Димитрий долго беседовал с Ванечкой:

- Искра Божия в тебе, отрок мой. Светлый человек растет.

Батюшка смотрел в корень. Спустя много лет, когда Ванюшка стал художником, он попробовал писать иконы  и подарил несколько своих работ михалкинскому храму.

Около церкви Верочка увидела голубя. Птица припадала на одну лапку и волочила крыло.

- Бедняжечка, где же тебя так угораздило? – Девушка взяла птицу на руки. – А сердечко-то как бьется. Сейчас мы придем домой, тебя напоим, накормим и обработаем твои ранки.

Голубь жил на чердаке в мезонине. Когда-то давно голуби облюбовали там место, и Матвей построил небольшую голубятню. Верочка с Ванечкой занялись обустройством птицы. Скоро голубь поправился. Перед отъездом из Солдаткино они распахнули клетку. Птица осторожно вышла и села на подоконник мезонина, посматривая бусинами глаз на Ваню и Верочку.

- Ну, давай, лети, сколько сидел в неволе, а теперь воля-вольная, - подтолкнула Верочка птицу. Голубь взмахнул крыльями и полетел. Он кружил в вышине, радуясь свободе и полету.

- Голубок, крылом махни! – кричала Верочка.

Оля и Виталик стояли у ворот дома и наблюдали за полетом.

Жизнь продолжается и снова машет крылом. 

Дочь Оли – Верочка – вышла замуж за Ваню. У них сын Андрей, который и привёз Ольгу Матвеевну в Солдаткино этой весной. А завтра приедут Вера с Ваней. Ольга Матвеевна их ждёт… Они съездят в Михалкино в храм, а после службы навестят кладбище и поклонятся дорогим холмикам горячо любимых людей.