На правах рукописи

Фаина Соломатова

Трижды отлюблю

(повесть)

***

- Василиса, ты пришла? – Викентий приподнял голову от подушки.

- Кто, кроме меня, к тебе еще зайти может?! – Василиса сняла с плеч рюкзак. – Ноша все плечи оттянула. А по полю, как по терке, волоклась, лыжи не скользят, шипяки ледяные намерзли. Вся упарилась, как из бани.

-  Отдохни, Василисушка, чайку попей, не остыл самовар, - предложил Викентий. - На дворе оттепель?

- По полю сиверко гуляет, крупой сыплет, а в лесу тихо. А я по просеке шла, там у меня лыжня проторена. Красота в лесу, дух захватывает. Ели и сосны в белоствольном наряде. А ты хоть бы из дому вышел, на крыльце постоял, воздуху свежего дохнул, - возмущалась Василиса и разбирала содержимое рюкзака.

- У меня, Василиса, гости были, работники социальные. Спросили, как живу. Сказал, что на следующую зиму к дочери Серафиме поеду. Дочка простила меня, дурака, а ты, поди, Василисушка, все сердишься?

- А на сердитых воду возят, - усмехнулась Василиса.

- Коли так, поднимись ко мне на чердак. В сундуке шкатулка берестяная, принеси ее мне, - попросил Викентий.

- Уж не золото ли, Викентий, там хранишь? – рассмеялась Василиса.

- А, может, и золото. Вот принесешь – увидишь. – Викентий смотрел на Василису восторженными глазами. – До чего же ты красива! Тебя и годы не берут.

- А меня годам не изловить! Я прыткая, на месте не сижу. Да, и любимая мужем, и сама до сих пор люблю без памяти его!

- А меня хоть чуточку любила? – поинтересовался Викентий. – До подлянки-то глянулся, я же видел.

- Было дело… Ой, я же к Полине на день рождения пришла. Шкатулку достану, как от нее приду. Если сильно не напьюсь, так и быть сползаю за твоей табакеркой.

- Поздравь Полину от меня, - попросил Викентий, - уж никогда соседка не зайдет.

 - А ты бы взял первый да и зашел. Что, ног нет, ваше благородие?

Стол у Полины уже был накрыт.

- Долго же ты с Викешкой валандалась. Я вот тебе рыжиков приготовила, сразу положи, чтобы не забыть. Александр любит рыжички-то, а у вас в селе много охотников за ними.

- Спасибо, подружка. Да, у нас грибников полным-полно, в лесу машин больше, чем грибов, - усмехнулась Василиса.

Разморенные чаепитием, они тихонько беседовали.

- Я ведь, когда еще совсем молоденькой была, в Викешку влюбилась, он заметил и стал к себе приваживать. Викентий бригадирил, а меня к себе учетчицей взял, чтобы поблизости держать. А я рада-радешенька, друг сердечный рядышком. Долго так у нас с ним переглядушки были, а с осени любовь разгорелась не на шутку. Пошли мы стога обмерять, где руки соприкоснутся с ним, меня, будто молнией, шарахнет, с головы до пят пронзит, как стрелой. Вздрогну и от него в сторону шарахнусь.

- Ты чего пугаешься, что я съем тебя? – сам довольно ухмыляется, взглядом оценивает, а меня от его взгляда из огня в холод кинет, мурашки по коже бегают. Ближние поля все в вёдро обмерили, надо ехать на дальние покосы, и начались дожди. Я думала, что Викентий дождется хорошей погоды, куда торопиться – в полях все убрано. И мы с мамкой отправились в лес за груздями. Грибов было много. Корзины полнехоньки, мамка и в передник наложила, едва тащились с поклажей из лесу. А у дома уж Викентий стоит.

- Завтра, Василиса, пойдем сено принимать, в район отчет требуют.

- Хороший хозяин в такую погоду собаку не выгонит, - посетовала мать.

- Мы району не указчики, а исполнители. За грибами ходить, так и дождь не помеха, а как работу выполнять, будто глиняные, размокнут. Еды возьми с собой, идем с ночевкой, - предупредил Викентий.

- А где вы там спать-то будете? – встревожилась мать. – Да, как-то девке с мужиком на пару неловко, разговоры пойдут…

- Вас, баб, хлебом не корми, лишь бы языками почесать. Не тревожься, Августа, не съем твоей Василисы. У меня жена дома имеется, - отрезал Викентий.

- А я заволновалась, - продолжала Василиса, - в душе была рада-радешенька, что буду с ним одна в безлюдном месте. Ночь одна скоротала, вот до чего хотелось с Викентием наедине остаться. Мысли разные в голову лезут. Постыдные, но такие желанные. Вечером быстро баню протопила, вымылась. Волосы полотенцем сушу, а сама от зеркала глаз не отвожу, собой любуюсь…

***

- Тетя Августа, а Василинка дома?

- Проходи, Данилушка, дома, в горнице вечерует. Дочка, к тебе гость пожаловал.

- Кто там? – обрадовалась Василиса.

- Данила пришел, я вот сейчас и самовар согрею. Ступай, не робей, посмелей надо быть. Ишь, какой ладный, красавец! – подбодрила Августа парня.

- Проходи, Данила, - пригласила Василиса и закрутила волосы на затылке.

- Ты куда-то собралась? Так давай вместе сходим, - предложил Данила.

- Нет. Я после бани волосы сушила. Идти никуда не собиралась. Завтра рано вставать, надо на дальних урочищах сено обмерять.

- Вот в чем дело? С Викешкой, значит, на пару пошагаете, - заволновался Данила.

- А с кем еще? – изумилась Василиса. – Он бригадир, а я учетчица.

- Что-то Викешка около тебя стал усиленно вертеться, как муха около меда кружит.

- Не придумывай! – оправдывалась Василиса.

- Темный и скользкий, как налим, и чего ты к нему тянешься, будто парней нормальных нет?

- Василиска, веди гостя за стол, - окликнула мать.

- Пошли чай пить, да ерунды всякой не придумывай, - обрадовалась Василиса, что мать прервала неприятный разговор.

- Поди скоро в рекрута запишут, Данилушка? – поинтересовалась Августа.

- Да, надо долг Отчизне отдать. А Вы, тетка Августа, за Василиской приглядывайте, вернусь из армии, женюсь на Вашей дочке, - заявил Данила.

- Я не супротив, если невеста не против.

- Уж и в невесты записали, и всё они решили на три года вперед, - усмехнулась Василиса.

- А чего тянуть. Писать мне будешь и ждать, я и родителям, отцу с матерью, сообщил о своем намерении. Они, правда, тоже засомневались, но мечтать не вредно.

- Спустись на землю, Данилушка: жениться собрался, а ума мало накопил, - прыснула от смеха Василиса.

- Ты зубы, девка, не скаль, - сердито одернула мать, - прямой парень, что на уме – то и на языке. Станет старше, все на место встанет. Хороший муж будет, только тебе ли достанется?

- Ну-ну, воркуйте, нахваливай будущего зятя, а мне надо в дорогу собираться.

- И что это за сборы такие? Как будто на пир готовится, - подосадовала мать, - смотри, дочка, береги честь смолоду. Викешка до баб охоч, ославить недолго.

- Да, я что, дура совсем?! – возмутилась Василиса. – Одно по одному сотню раз. Лихо слушать, а ты чего уши распустил?

- Ну, ладно, хозяюшки. Спасибо за хлеб-соль, а мне домой пора, - Данила быстро ушел от Колесовых.

 

С обмером Викентий и Василиса закончили быстро. Остались скирды на берегу Ветлуги.

- С ними мигом управим и берегом домой вернемся, - предложила Василиса.

- Ты молодая, прыткая, а я уже притомился, так что заночуем в охотничьей избушке.

- Я ночевать с тобой не стану. Мне слава не нужна, я завтра утром приду и доделаем…

- Не размокли, трудяги?

- Данилка?! А ты что здесь делаешь? – изумилась Василиса. – И с ружьем разгуливает.

- Вот забрел сюда ненароком, а гляжу: народ знакомый. Василиска, не промокла?

- Да, есть маленько, но терплю. – Василиса обрадовалась приходу Данилы.

- Ну, айда домеряем да и по домам отправимся, что время тянуть. Я вам пособлю, - Данилка весело подмигнул Василисе.

- Дайте хоть докурить, - пробурчал недовольный Викентий.

***

Провожать в армию в Крутогорье стало традицией. В проводах участвовала вся молодежь. По селу ходили рядами, своими компаниями, в центре шагал гармонист. Шли не спеша и пели частушки.

Колокольчики забрякали

На крашеной дуге,

Не последний ли денечек

На родимой стороне?

Данилку тоже призывали. Он все высматривал Василису. Наконец, увидел ее в толпе подруг, когда парни и девушки сравнялись, он улыбнулся Василисе и запел:

Я пошел, она осталась

На пригорочке стоять,

Небольшого роста девушка

Заставила страдать.

Компании парней и девушек соединились, и началась бойкая пляска. Парни попросили гармониста сыграть «Русского отпетого».

Нас и бреют – не жалеют,

И стригут – не берегут,

Наши русые волосики

На полочки кладут.

Молодежь гуляла на улице, а люди семейные садились за столы, но потом тоже выходили на помост поплясать и посмотреть на молодежь. А молодые люди в течение вечера угощались у родственников и знакомых. Между взрослыми мельтешили дети, их угощали суслом. Ребятишки с интересом наблюдали за взрослыми. А веселье вступило в полный разгар.

Рекрута, рекрутики

Ломали в поле прутики.

Они ломали, ставили,

Девчоночек оставили.

Данила и Василиса до утра гуляли после веселья. Долго сидели на берегу реки.

- Я мигом окунусь. Хмель из головы выскочит, да и с речкой попрощаюсь, долго не купываться теперь.

- Вода еще холодная, смотри – не простудись, - предупредила Василиса, - кто еще купается в эту пору?

А сама любовалась Данилой. Какой же он статный и красивый. Вот сейчас выйдет и обнимет ее крепко-крепко, а когда Данила целует, ей становится сладко-сладко и сердечко готово выскочить из груди.

- Данилка, давай скорей, а то мне одной надоело, - позвала Василиса.

- Еще разок булькнусь, - Данилка, взмахнув руками, плюхнулся в воду. – Самой ненаглядной и любимой девушке на свете. Правда, не расцвела кувшинка еще.

- Спасибо, - смутилась Василиса, - кто же мне цветы будет без тебя дарить?

- А ты разве, кроме меня, еще от кого хочешь получать?

- Да, не подумавши, ляпнула. Прости, пожалуйста, Данилушка.

- Смотри у меня, Василиска, вернусь – напорю.

- Целую зиму вместе, Данилка, а проскочило времечко, как один день, - вздохнула Василиса.

- Счастливые часов не считают. Иди ко мне, моя хорошая…

Когда поцелуи стали слишком горячи, а Василиса прильнула к Даниле всем телом, он шепнул ей:

- Тебе будет трудней… поняла?

Василиса немного отстранилась:

- Придумываешь, не зная чего…

После они не раз забывали о сказанном и вновь, и вновь целовались так, что захватывало дух и останавливалось дыхание.

***

Долго еще вспоминали Полина и Василиса прошлое.

- Пойду, а то Викешка ждет. Да и домой надо топать,  муж заждался, поди, - улыбнулась Василиса.

- Счастливая ты, то и старость не берет, а вдовья доля… - Полина  махнула рукой.

- К детям не собираешься?

- Пока нет, если что – в село переберусь, а пока нет нужды, и сила есть. Дома и стены помогают. – Подруги расцеловались и прослезились.

- И пошли по сторонам, он заиграл, а я запела, ох, легко ли было нам? – горько пошутила Василиса.

 

Викентий сидел около русской печи.

- Люблю, когда огонь разгорается, а потом пламя поленья лижет. Как соседка поживает?

- А что соседка?! Живет – не тужит, жизни радуется, не киснет и не стонет. Полезла я за твоим золотом.

Василиса нашла пестёрку, открыла, посмотрела содержимое. Сверху лежали бумаги, старые деньги, а на самом дне в цветастой тряпке было что-то завернуто. Василиса подошла к окну, развернула. Ложка сверкнула, луч солнца попал на нее.

- Красивая и впрямь золотая. Забирай свои сокровища. Откуда у тебя ложка взялась? – поинтересовалась Василиса.

- Это мне Иван Дурнев подарил.

- А у того откуда?

- Трофейная, у него не одна была. Ложка в Великом Устюге сделана. Вот тут должно быть написано: «Великоустюгская чернь», посмотри-ка.

- Не разгляжу что-то.

- Дарю тебе, Василиса, я эту ложку. Можешь Алексею передать, если только возьмет. Побрезгует, как узнает, что от меня.

- Ты сына моего не хуль. Все время про тебя спрашивает, как в гости приезжает. И я зла не  держу. Если бы не так, ноги бы моей не было у тебя.

- Доброе сердце у тебя, Василиса, и у Алексея тоже, - Викентий опустил голову.

- Ты лучше про ложку расскажи.

- А что про ложку? В конце войны уже дело было. Уже ко всему привычные. Нам, солдатам, к земле чтобы поближе. В атаке, в наступлении больше шансов погибнуть. В обороне хоть и долбят снарядами и бомбами, хоть и прут на тебя в лоб, но все же мать-сыру землю чувствуешь и влипнешь в нее, родимую. А в атаке ты нагишом идешь, но все равно по земле. К ней, родимой, наклоняешься, как будто кланяешься. Вот так долгие годы. Заботы солдатские были одинаковые: саперная лопатка хорошо роет или нет, какую кашу принесут, обувка не порвалась ли, махорку получили ли? Политрука слушали, затаив дыхание. И, конечно же, главное из главных – это почта. Почта – это радость и надежда, ожидание, которое с тобой днем и ночью. Даже во сне заветные письма от близких и родных людей снились. А все остальное – работа изо дня в день. Копай землю, иди, беги, стреляй, мерзни, голодай, хорони, снова иди, снова стреляй… С Иваном Дурневым  мы много каши вместе съели. В свободное времечко о доме вспоминали. Редкая удача, когда земляк под боком. Сдружились, как братья, роднее не бывает.

- А как Иван погиб: на раз или мучился?  - поинтересовалась Василиса.

- Не мучился. Они, наверное, и не поняли, как их матушка-земля к себе приняла.

- Да, никто не знает - не ведает, где последний раз ступишь, - вздохнула Василиса, - давай-ка помянем его. Ты завтракал?

- Нет, еще. Ты загляни в холодильник, ко мне же Серафима приезжала, гостинцев ворох навезла, и тебе привезла, забери – не обижай ее.

- Спасибо. Рыбу она возит мне. Добрая Серафима, в мать, видно, пошла, не в тебя.

- Ну, виноват, Василиса, больно уж глянулась ты мне. Вот и попутал бес, - признался Викентий.

- Какой сулемы подсунул?

- Сонной травы в пиво наботал. В проводы-то все за вами с Данилой подглядывал. Уж больно жарко вы с ним миловались, вот и захотелось самому.

- Приспичило да захотелось, так и бежал бы к своей бабе, а не ко мне, - возмутилась Василиса.

- Молодой был, горячий. Сильно люба ты мне в ту пору была. Да и сама сперва тянулась, дразнилась. Что, не так что ли?

- Тянулась по дурости, а потом видел, что Данила люб? Ты же не молодец хороший, чтобы около девок вертеться. Хорошо, Данила в армии был, а то бы намял бока.

- Он мне бока и так крепко намял. Приехал со своей женой в гости и наподдавал. Руки, как молоты, да и топил, я уж захлебываться начал, так он меня в чувство привел: «Жалко, жена вдовой останется, и грех детей сиротами оставлять. Да то, что от фашистов землю защищал, а так бы точно на тот свет отправил».

Домой Василиса шла медленно, часто останавливалась, смотрела по сторонам. В лесу было тихо. Лыжи скользили быстрее, не как утром.

- Пи-пик-пи-пик, - донеслось из кустов. Василиса обернулась и увидела стайку снегирей. Заалел заиндевелый куст. Василиса, затаившись, любовалась птицами. Век бы смотрела на красоту писаную.

- Снегири, снегирюшки, какие же вы нарядные!

- Пи-пик-пи-пик, - звонко поют птицы, а душу захватывает радость с чуть тронутой печалью. Сейчас сорвутся и улетят, как не бывало.

- Вы ко мне прилетайте, снегирюшки. Кормушки у меня не пустые всегда, только вы из них не клюете почему-то.

Птицы, будто послушав Василису, вспорхнули и улетели в сторону леса.

- Повинную голову меч не сечет. Ты хоть, Викентий, и раскаиваешься, и я простила, но горечи выпито до дна, - и Василиса вновь начала вспоминать былое…

***

Мать вскоре заметила, что-то не так.

- Василиса, ладно ли все с тобой? От еды нос воротишь.

- А что со мной? – смутилась Василиса.

- Вот и я хотела бы знать что. Может, с Данилом согрешили, а теперь дитё народится.

- Данила тут не при чем, - заревела Василиса и выбежала на улицу.

А  через некоторое время девушка сама призналась матери, что ждет ребенка. Мать сидела и тихо плакала.

- Виновата я, что тогда не призналась, но прошу, больше ни о чем не расспрашивай, а побей, поругай, и то, может, легче станет, – попросила Василиса.

- Зачем, дочка? От этого обеим слаще не станет, тебе силы беречь надо, ты не одна теперь.

Родила Василиса мальчика. Когда начались схватки, мать позвала Павлину, та многим сельчанам помогла появиться на свет.

- Кричи, Василиска, не сдерживайся, а губы не кусай. Давай, крик душе силы придает, - советовала Павлина.

- Я благовала, так орала, что, наверное, за семь верст было слыхать, - приговаривала и мать Василисе и вытирала ей лицо влажным полотенцем, - тебя-то я легко родила, и ойкнуть не успела, как выскочила.

- Так мне и надо. Умереть хочу… вместе с ним, - Василиса с ненавистью кивнула на свой оголенный живот.

- Господь с тобой! Что ты такое говоришь? Всем места на этом свете хватит. Всех Господь будет любить, и все по его воле происходит, - плакала и уговаривала мать.

- Но мне-то не нужен этот выродок! Если Богу надо, пусть себе и забирает, - рыдала Василиса, - о-ой-о-ой, а-а-а, - и звук ее голоса слился со звуком младенца.

- Ну, вот и все. Вылетел пробкой. Красавчик ты наш ненаглядный. Богатырь! Да, как на Данилу-то похож. Гляди-ка, Густя, вылитый батька. Придет с армии, радости-то будет! Данила и отцу-матери написал, чтобы Василису и дитё привечали. Они знают, что я к вам направилась, поди, все окошки просмотрели, - Павлина была рада, что все обошлось благополучно, - а я уж перепугалась, что мальчонка пуповиной обернулся.

- Не приведи, Господи! Воды, Павлина, не жалей, поливай. Я много нагрела, - довольная Августа улыбалась.

- Да, я и так уж робёночка обмыла, удозорила, голубочка ясного.

Василиса искоса посматривала на ребенка. То, что она услышала от Павлины, потрясло ее.  Данила взял ее позор на себя. «Да, я его, если будем вместе, любить буду денно и нощно. Ноги целовать стану». Теплая, ласковая волна разлилась по ее телу. Накрыла всю от кончиков пальцев на руках и ногах. Сладкая, нежная истома закрыла веки, и она провалилась в забытьё.

- Уснула, - шепнула Павлина, - гляди-ко, губы – то все искусала, помажь ей тихонечко, и не услышит.

- Благодарствую, Павлинушка, а то что бы я одна сделала?

- Не я, так Митиха пришла бы, та еще ловчей управляет. Так что особого ничего не сделала. Ты лучше, Августа, скажи, когда новой родне к вам с пирогами гостить, они мне наказали, - поинтересовалась Павлина.

- Какой родне? – изумилась Августа.

- Да, я только сейчас Василисе рассказала, что Данила признает ее дитя за своего ребенка, и родителям об этом написал, когда они ему сообщили, что Василиса беременна.

- Вот какое дело… - растерянно обронила Августа, - тут уж пусть Василиса решает.

- Да, скажу, когда задумают, тогда пусть и гостят, вы зватаем не пойдете, - и Павлина отправилась домой.

Вскоре Стёганцевы пришли в гости к Колесовым.

- Всем доброго здоровьица, - поприветствовал Семен, - пришли, стало быть, навестить. Можно ли?

- А почто нельзя?! Проходите, что у порога-то стоять? – предложила Августа.

- Мир дому сему, - тихо обронила Зинаида и перекрестилась на образа в красном углу.

- Василиса, к нам гости. Наведались родители Данилы.

Августа знала о приходе Стёганцевых и приготовилась заранее к приёму гостей: сварила холодец, напекла пирогов, натушила картошки с мясом, солений достала. Но неловко чувствовала себя Августа. Что-то подсказывало ей, что тут что-то не так. А как – Августа не знала. Но сильней всего она боялась за Василису.

- Семен, подай Василисе письмо Данилы. Пусть прочитает и поймет, зачем мы пожаловали, - приказала Зинаида.

- Голова – два уха, совсем забыл. На-ко, дочка, сына послание. Да, ты не стесняйся, не робей. Все образуется, все на свои места встанет. А что эдак вышло, дело молодое, горячее, не у вас первых, не у вас и последних. А чтобы дитя родное не признать – в роду Стёганцевых не случалось и, дай-то Бог, не случится. Так что, чем можем, завсегда поможем, - передал Семен письмо Василисе, а сам от волнения вытер ладонью вспотевший лоб.

Василиса ушла в горницу, развернула письмо, буквы сливались и прыгали. Слезы застилали глаза и катились по щекам. Она смахивала их руками, но они вновь застилали лицо и стекали на шею и грудь.

- Полно, Василисушка, не убивайся, а то, не дай Бог, молоко пропадет, - Зинаида тихонько подошла к Василисе и погладила ее по плечу. – Материнского-то ложку, а коровьего плошку. Надо, чтобы дитятко росло крепеньким и здоровым. Пойди, умойся, да сядем рядком и поговорим ладком. Имечко дитятку нарекла или еще в раздумье? Даниле хотелось, если сын народится, Алексеем чтоб назвали, а дочь – Василиса пусть сама дает имечко, какое глянется, какое любо, - тихонько приговаривала Зинаида и продолжала гладить Василису по спине и рукам, - а тебя, как дочку, любить станем, не дал нам ее Господь.

- Спасибо Вам, - Василиса почувствовала такой прилив благодарности к Зинаиде, что принялась жарко целовать ей руки, - а то как бы я жить-то стала? А вернется Данила, он и решит все. Все в его воле, а сейчас вытащили из грязи и позора.

***

Жизнь шла своим чередом. Вроде недавно капали сосульки, а уж май на дворе. В мае благодать по земле ходит. Весна всех принаряжает, где листком, где цветком, а где и травинкой. Вначале расцветает верба и ландыши, а на смену черемуха и сирень с неповторимым нежным ароматом. Но ненадежно майское тепло. Опасно обольщаться чарами обманщика-мая. В народе говорили: «Май обманет да и в лес уйдет». Но и в лесу не дремлет, а леса наряжает. Там кипит жизнь: оживают муравейники, а бабочки-белянки капустницы собирают нектар с первых цветков. Всюду птицы: зяблики, ласточки, стрижи, поют соловьи, малиновки. Жаворонки высоко в небе размахивают крылышками. Далеко вокруг разносит эхо кукование кукушки. Неоперившиеся воронята слетают с гнезда, учатся летать,  и такой стоит гвалт, в пору уши затыкать.

Василиса провожала скотину на пастбище, обратно шла не торопясь, щурилась от ласкового солнышка, слушала пение птиц. Вдруг из-за кустов вышел Викентий и загородил ей дорогу. Он окинул Василису с головы до пят прощупывающим взглядом.

- Ишь, какая гладкая стала! Молодайка, а титек-то полна пазуха, - и протянул руку к груди. Василиса щелкнула Викентия по руке:

- Не лапай! Еще прикоснешься – зашибу!

- Руки коротки! А начнешь взбрыкивать, Стёганцевы все узнают, что змею на груди пригрели. Тут что запоешь, душа-девица?! А Даниле еще два года солдатскую лямку тянуть, так что капризы оставь. Поди ночью подушку кусаешь, тоскуешь по мужской ласке? А так обоим в охотку, если изредка где состыкуемся.

- Если ты Зинаиде и Семену обо мне доложишь, то я твоей жене сразу расскажу. Слабо? – рассердилась не на шутку Василиса. - А стелиться перед тобой ни в жизнь не стану. Другой бы молчал в тряпочку.

- Ну, и горяча же ты, Василиска, бурлишь, будто кипяток! Проверить захотелось, а мне своей бабы за глаза хватит, да и желающих - пруд пруди, вашего брата полно, а мужиков – раз, два и обчелся.

Василиса растревожилась от встречи с Викентием. Пусть только попробует к ней подступиться! Отпор даст и на крючок и ловушку не попадется. Василиса подошла к колыбельке сына. Долго и внимательно вглядывалась в личико ребенка. А если он будет похож на отца, и все догадаются, кто на самом деле отец? Что она скажет Даниле? Всю правду. Что ничего не помнит. А ведь так и было…

Поплыло все, будто в тумане. Проснулась и не поняла вначале, где она. Кто-то рядом сильно храпел. Виднелась щель дверного проема, кругом сено. Тут и вспомнила: Викешка угощал всю бригаду, у него был день рождения. Василиса на гостьбу пришла, когда уже все расходились. До этого Викентий отправил ее увезти овес со склада на конюшню. Все продумал он заранее и пиво-снотворное приготовил.

- Чем-то опахивает брага-то, уж не снадобья ли какого намешал? – поморщилась Василиса от выпитого.

- А, может, и так, раньше-то и без приворотного зелья за мной по пятам ходила, хотелось ведь меня шибко, а? – захихикал Викентий.

- Молодая была, глупая… Да и когда было? Все давным-давно сплыло.

- Скоро проверим… все будет в ажуре, - бормотал Викентий…

 

Василиса поднялась, подошла к дверям и распахнула створки. Потом подошла к Викентию и пнула его в бок. Он промычал что-то и повернулся на другой. Василиса рассердилась и начала пинать Викешку куда попало. Он, наконец, проснулся.

- Эй, ты чего, сдурела что ли?!

- Да, я тебя сейчас вилами проткну, кота блудливого!

Викешка вскочил, как ошпаренный, и прыгнул с повети, отряхнул с себя сено.

- Не ори, дура! Себя ославишь. А я что? Сунул, вынул и пошел.

Василиса рухнула на сено и заревела. Когда услышала голоса во дворе, незаметно слезла и отправилась в конюшню.

- Василиса, а ты чего это ни свет ни заря притопала, куда ехать надобно? – удивилась Полина. – И взлохмаченная вся, что стряслось?

- Ничего. Управишься – зайдешь к нам, скажешь, что я у тебя ночевала. А меня, ради Бога, ни о чем не спрашивай, - и выскочила на улицу.

 

***

Петр Дурнев и Полина встречаться начали не сразу. Петр после возвращения с фронта наведывался к Марии. Та овдовела в самом начале войны. Похоронка была ей одной-единственной вестью о муже, сам не успел написать ни одного письма. Мария понравилась Петру. Не смущало его и то, что она была его постарше. Это было незаметно. Мария вступила в пору своего женского расцвета и истосковалась по мужской ласке. Много ли ей выпало женского счастья, если перед самой войной поженились?! Немного радости досталось. Не поняла, не успела, не привыкла, а за войну все забыла. Только часто во сне снилось Марии, как муж ее нежно ласкает, как сильными руками обнимает, а она трепетно отвечает на его ласки. Проснется, поймет, что это лишь сон вновь пришел и погрузил ее в зыбкую волну ласки. И ведь бывало, возвращался оборванный сон, и вновь становилось так сладко в блаженной дреме. Сердце замирало в истоме, а тело плавилось.

И тут в жизни Марии появился Петр. Он ворвался в ее  мир, как ураган. Они, оба истосковавшиеся и жаждавшие ласки, с такой страстью кидались друг к другу в объятия, что забывали обо всем на свете. Когда пламя страсти поутихло, Петр и Мария наслаждались друг другом спокойно, без надрыва.

- У тебя за всю войну с женщинами ничего не было? – смущенно поинтересовалась Мария.

- Почему не было? Было несколько раз.

- Если не секрет, расскажи.

- Невелик секрет. Раз отдыхали: затишье долгое было. Стояло лето. Кругом такая красота. Рядом река. Я искупался и лежу, в небо поглядываю, о доме вспоминаю. Слышу, вода забулькала. Приподнял голову, смотрю: девчонка в реке бродит. Потом по-лягушачьи плавать начала. Поплавала, стала мыть голову. А как девушка из реки выходить стала, меня, как ветром от земли, подняло. Стою и гляжу на нее. Девушка меня не заметила, нас кусты разделяли. Потом она вновь отправилась к реке и стала стирать. Белье по кустам раскидала, чтобы просохло, а сама в мою сторону направилась. Увидев меня, оторопела.

 

- А ты чего тут делаешь? – удивилась девушка.

- А то, что и ты. Купался, стирался. Сейчас вот в траве валяюсь, кузнечиков и птиц слушаю, как будто и войны нет. Вот уж сколько дней выстрелов не слышно.

- Это не к добру, - ответила девчонка.

- Звать-то тебя как, голубоглазая? Меня Петром кличут, а фамилия Дурнев, а родом из вологодских мест.

- А я Катерина, из Костромы, почти земляки, - улыбнулась девушка.

- Давай-ка, Катя, я тебя угощу. Времечко к обеду подкатывает, и время свободное еще имеется, а у тебя как? – поинтересовался Петр.

- И у меня еще не закончилось, да и не с пустыми руками в увольнение пожаловала. Так что устроим пир на весь мир!

- Какая ты, - смутился Петр.

- Уж не влюбился ли? – рассмеялась Катя.

- В такую можно, - признался Петр, - одни глаза чего стоят.

Петр открыл банку тушенки, нарезал хлеба, налил спирту Кате, а она из своей фляжки ему.

- Ну, душа-девица Катерина, за знакомство, за доброе здоровье и за долгие лета жизни.

- А я пью за тебя, добрый молодец Петр, чтобы после войны была у тебя красавица жена, чтобы любила она тебя так, чтобы дух захватывало, чтобы родила она тебе деток крепких и здоровых, и чтобы было у вас все радостно и светло, как нам сейчас. – Катя глотнула спирт и поперхнулась. Петр подал ей воды и легонько постукал по спине. Катя повернула к нему свое лицо, и Петр утонул в ее взгляде…

- Жалеешь, поди, что так случилось? – спросил Петр у Кати.

- Разве о счастье жалеют? А вот убьют, и не узнала бы, что так хорошо-то бывает, - Катя вновь прижалась к Петру, - поцелуй еще, у нас есть еще время… если, конечно, хочешь.

- Глупенькая, да будь моя воля, я бы в жизнь не расстался, ни за что на свете!

- И я тоже, - шептала Катя.

 

***

После встречи с Викентием, Василиса часто всматривалась в лицо сына, не мелькнет ли в чертах ребенка сходство с отцом. И этот страх породил холодность и отчужденность к малышу.  Если кормила грудью и Алешка давился и начинал плакать, она хмурилась и сердито выдергивала грудь.

- А, чтоб ты насовсем захлебнулся, Викешкино отродье, - в сердцах кидала ребенка в люльку. Василиса со страхом оглядывала избу. Мать хлопотала на кухне и, конечно, ничего не слышала.

- Что это Олешенька плачет? Уж накормила что ли? Сколь управна! На руках дитя не подержит, не приласкает. Он бы отдохнул и еще пососал.

- Дай ему коровьего, ему мое не нравится, коли каращит, как режут его.

- Коровьим-то  и без тебя накормлю. Чего своего жалеешь, будто не родной тебе Олешенька, будто и не под сердцем носила. Что с тобой экое произошло? По-твоему так чтобы и слезинка ни одна не выпала, и не пискнул чтобы ребенок?! – в свою очередь возмущалась Василиса. – Ты последнее время все тычками да рывками. Не перепеленаешь, только глазищами косишь. А, уходи с глаз долой, я лучше сама все сделаю, - рассердилась мать.

Василиса с Полиной отправились на сенокос.

- Счастливая ты, ребеночек у тебя. Вот вернется Данила, а его уже сынишка встречать на своих ножках выйдет.

- Полина, ты такая наивная, нашла счастливую! Да я, наверное, самая горемычная на всем белом свете!

- Что ты такое говоришь?! Тебя Стёганцевы невесткой признали, Алешку внуком считают. Даниле сразу же написали, что ты в положении, когда судачить начали, знают, что ты, окромя их сына, ни с кем не гуляла, а ты все еще чем-то недовольна.

- Собой недовольна! Знала бы ты все, так по-другому бы и говорила или бы вообще ничего не говорила. Твои бы заботы да мне, Полинушка, и не гнела бы меня тоска-кручинушка.

- Я ведь люблю, так люблю одного человека, что дух захватывает! Каждая моя жилочка трепещет. Бывает, как на костре полыхаю, как его увижу, а когда уходит – холодом напахнет.

- И от кого это тебя то в жар, то в холод кидает? – усмехнулась Василиса. – Ты держи, девушка, с мужиками ухо востро. Им что, не рожать и позор не терпеть. Живота тоже не носить, клейма на лоб не поставят. А нам, бабам, горе мыкать, хотя бабы каются, а девки замуж собираются.

- Василиса, ты и впрямь жалеешь, что у вас с Данилой так случилось? – удивилась вновь Полина.

- Данила тут не при чем! – вырвалось у Василисы, но, спохватившись, она добавила:

- По кому, Полюшка, сохнешь?

- По Петру Дурневу, уже давно…

- Это, наверное, напрасно. Мария тебе Петра не отдаст. Да его и самого от такой сладкой бабы не отодрать. Прилипли они друг к дружке не на шутку. Только, говорят, у Марии деток не будет. Вот так бы мне, - вздохнула Василиса.

- Типун тебе на язык! Что мелешь – сама не ведаешь. Это самая большая бабья беда – пустоцветом прожить. А если правдива молва о Марии, хоть и соперницы мы с ней, а все равно жаль.

- А ты, Полинка, уж больно других жалеешь. Жизнь длинная, жалость для себя побереги, не раскидывайся ею направо - налево. Убывает.

***

Когда Данила получил письмо из дома, в котором отец написал, что Василиса ждет от него ребенка, он сильно удивился и не поверил. Написал домой, что это ошибка. Данила рассердился на Василису: не успел ступить за порог, а она нашла ему замену. Вспомнил их прощальный вечер. Такие объятия и поцелуи, от которых и сейчас обносит голову, бешено стучит сердце, охватывает такая легкость, что, кажется, запаришь в поднебесье, только стоит закрыть глаза… Нет, тут что-то не так. Василиса вся целиком принадлежала Даниле, это он чувствовал. Они с таким трудом сдерживали себя. То, что их – никуда не денется, вот вернется он, и наверстают упущенное. Кроме Викешки, никто не мог так поступить с Василисой. И добровольно Василиса тоже не могла ублажить Викешку. Значит, попала в западню его любимая. Так вот почему она не пишет!

Данила разорвал письмо и написал родителям и Василисе другое. Про себя решил: когда вернется домой и его догадки подтвердятся, худо будет Викешке.

Василиса молчала, не писала. Данила тревожился за нее, но как помочь, не знал. Отец же сразу отвечал на письма, описывал подробно Даниле, что Василиса стала нелюдимой, всех сторонится, на работу старается попасть с Полиной, подружкой своей.  «К нам не заходит, а мы с матерью навещаем их. Мать Василисы Августа, та нас встречает с радостью. Мечтаем Олексия окрестить, вот погода станет потеплее, да и парнишка поокрепнет, машины на станцию ходят».

Написал Данила и Петру Дурневу, осторожно осведомился о Василисе. Но ничего нового тот тоже не сообщил. «Значит, все в порядке. Все думают, что у Василисы мой ребенок».

***

Утром к Марии пришел Николай Усков.

- Доброго здоровьица, соседка. Запутался со своей оравой, что мизгирь в тенётах, посмотри за ними часок-другой, а я за тещей схожу, мать что-то прихворнула.

- Подомовничаю. Мне – к вам? Или ко мне веди. Накормлю, суп наварен, каша в печи стоит. Может, и сам перекусишь? – предложила Мария.

- А не откажусь! У тебя так вкусно пахнет, еще с улицы учуял и слюнку проглотил, - признался Николай.

- Так веди своих, и за стол завтракать сядем, а я пока соберу.

 

- Здласте, тетя Мавия.

- Здравствуй, Тимоша. Давайте я вас всех умою, и будем суп с кашей кушать. – Мария умыла двухгодовалых двойняшек Анюту и Костю.

- Я сам умею, бовшой, - Тимошка потянулся к рукомойнику.

- Валяй сам, коль с усам, - пошутила Мария, - только давай со стула, и в рукава воды не налей, а то рубаха будет сырая.

- Не-е… я могу…, - Тимошка забрякал умывальником.

- Ты что же, жених, только губы чуток смочил, а лоб и щеки позабыл! Такого чумазого девки любить не станут, - рассмеялась Мария, - дай-ка я тебе подсоблю малость.

- Спасибо, Мария, за хлеб-соль. Давно уже так вкусно не едал. Плохо без хозяйки жить. Хорошо, что еще мать выручала, а вот что-то занемогла. Может, теща сколь поможет, но ведь и у самих немалое хозяйство. Не знаю, как и быть.

- Свято место не бывает пусто. Ангелину не поднимешь, жену новую заводи, - предложила Мария.

- Да, кто за меня пойдет с такой ватагой?!

- А ты что, урод? И ватага твоя невелика. Да, за тебя и девка пойдет, а сколь вдов в округе! Только свистни. Мужик ядреный, красивый, трудяга, любая пойдет.

- Ну, скажешь, любая! Вот ты же не пойдешь? Хотя, что я говорю, у тебя же Петр есть. Прости, не подумал – брякнул.

- А мы с Петром не муж и жена. И я свободная. Зарекаться ни в чем нельзя. Бабские думы изменчивы. Ну, ребятишки, давайте поиграем, - предложила Мария.

- Мавия, надо шкашку, - попросил Тимоша. Мария взяла Анюту на колени, та прижалась к ней и полезла ручкой под кофту.

- Титя, ням-ням, - Анюта защелкала язычком. Мария растерялась, стала гладить девочку по головке. А та жалась к Марии все сильнее и сильнее.

- Давайте я вам расскажу про сороку-ворону.

- Шкашку, - обрадовался Тимоша и придвинулся к Марии, - мама пева…

Сорока-ворона кашу варила,

На порог скакала,

Гостей поджидала,

Не идут ли гости кашку хлебать.

Этому – на ложечке, этому – на поварешечке,

Этому – дала, этому – дала, этому – не дала.

Схватила мышка коробицу,

Побежала по водицу.

- Мама, - Тимоша часто заморгал глазками, в которых стояли слезы, потом опустил голову.

- Под белой березой ключики – ключики, - Мария защекотала у Тимоши под мышкой и ласково прижала к себе. И мальчик звонко засмеялся, стал увертываться, - а я все равно поймаю, поймаю, - смеялась Мария, а у самой тоже блестели слезы.

- Плятки, - предложил парнишка.

- Поиграем и в прятки, Тимофей, только вначале я спать уложу малышей. Анюта уже засыпает, а ты, Костя, бай-бай будешь?

Мальчик кивнул. Мария быстро расправила кровать и уложила малышей, сама прилегла к ним с краю. Малыши быстро заснули. Мария положила подушку для подстраховки, чтобы не упали с койки.

- Теперь шуметь нельзя, пойдем, Тимофей, на улицу. Куры еще не кормлены.

Тимоша брал горстью зерна и рассыпал, куры дружно клевали, петух взмахнул крыльями, скосил глазами в сторону мальчика и прокукарекал заливисто и громко.

- Петя, Петя, петушок, золотой гребешок, что ты рано встаешь, голосисто поешь, Тимоше спать не даешь?

- Мама пева, - вздохнул мальчик.

- Брось еще зернышек. Не жалей, бери горсточками побольше и сыпь курочкам и петушку-забияке, пусть и он покушает, - Мария старалась отвлечь ребенка от воспоминаний о матери. «Сердечко маленькое, а сколь горя в нем».

- Петушок, на, - сыпал мальчишка петуху под ноги.

- Пойдем, Тимоша, на огород, я тебя горошком угощу, - предложила Мария.

Вечером Николай пришел к Марии за детьми.

- Всю, наверное, тебя умаяли мои сорванцы?

- Скажешь тоже – умаяли! Мы хорошо управляем. Да они уже и спят давно. На дойку ходила, так Полина посидела. А я быстро подоила, летом долго ли обряд навести, зимой работы полно.

- А я завтра не знаю, где их и оставлять, теще сильно недосуг, по хозяйству да с дочкиными детьми сидит, да и далеко от дому жаль отправлять. И им плохо, да и мне без них тяжко.

- Нашел, о чем горевать! Пойдем, ужином накормлю. Утром скажусь, как на ферму отправлюсь. Приглядишь, мало ли проснутся, испугаются в чужом месте.

Когда Николай выходил из дома Марии, на крыльце столкнулся с Петром Дурневым. Оба смутились.

- Мария с ребятенками меня выручает, так зашел проведать, - оправдался Николай.

- А я тут на птичьих правах, быть хозяином пока не дозволяют, вот и хожу в чужаки, как стемнеет, - усмехнулся Петр.

- Давай покурим, мне сегодня теща такого табачку насыпала, до пят пробирает, - предложил Николай.

- Ядрена махорочка, - закашлялся Петр.

- Вначале я тоже поперхнулся не раз, а теперь уж привык. У тещи табак растет на славу, знает, видно, секреты какие-то.

- Трудно без Ангелины-то? – посочувствовал Петр.

- Если бы один, так ладно, справился бы, а троице своей как объяснишь?! Они же  у меня один одного меньше.

- Жениться тебе надо, глядишь, и на жизнь направитесь. Живому – живое, - посоветовал Петр.

- Оглядеться еще надо. Тут надо, чтобы обоюдный интерес произошел. У нас ведь с Ангелиной любовь была, да и немаленькая, - признался Николай.

- Ну, давай, брат, держись. Все наладится.

- И ты, Петр, будь здоров.

***

Августа отправилась к Павлине за советом. Дружили они еще с молодости и друг дружке, как товарки задушевные, доверяли свое сокровенное. Августа хотела посоветоваться с Павлиной о Василисе. Что-то надо было предпринимать, а что – Августа не знала. Один ум хорошо, а два – лучше. Тем более что Павлина умела лечить тело и душу людскую. Испробовано не раз у Августы лечение Павлинино. Мать Павлины при храме служила, вот и дочь приучила Богу верной быть. Сильна была у Павлины вера, и молитва была крепкой, в этом и заключалось исцеление.

- Давай выкладывай, подружка, что у вас стряслось? На Василису станешь жаловаться? А ее время излечит. Срока не знаю – не ведаю, это Господь знает, ей самой к нему и надо обратиться, глядишь, душа у нее и оживет. В церковь надо, дитя окрестить, самой душу раскрыть. А пока я водички дам, ты, Густя, в доме все окропи, с молитвой все делай, - посоветовала Павлина.

- Это-то понятно, не кое-как такое дело делается. Ребеночка шибко не любит, Олексия. На дух не переносит, а в чем такая кроха провинилась?

- Это уж не дело! Что она, совсем зачерствела? – изумилась Павлина. – Грех-то какой!

- А я про что?! Зверье за своих детенышей жизнь положит, а тут свою кровиночку не привечает. Я ей и так, и сяк, и бровью не поведет. Как будто и речь не об ней.

- Не плачь, Августа. Завтра я сама к вам наведаюсь. Мне охота Василису застать.

- Утром приходи, как скотину управишь. Она сенокосничает, так рано из дому уходит.

Павлина к Колесовым пришла рано. Она долго молилась в зимней половине, перед иконостасом. Августа засветила лампадку и зажгла несколько свечек, и сама тоже шептала молитвы. Когда Павлина крестилась и клала поклоны, Августа повторяла то же самое. Василиса удивилась, увидев Павлину в такую рань.

- Мама, во дворе чего стряслось?

- Нет, все ладно. Что-то Олешенька вчерась шибко ревел, так пусть Павлина посмотрит. Она боле разумеет, чем мы, - пояснила мать.

- Проснулось, дитятко. Ох, ты, Господи! Потягушеньки, порастушеньки, большой вырасту, на радость мамке с папкой, - Павлина ловко достала малыша из люльки, - может, зубки режутся?

- Два видела, а больше, вроде, и нет, - Василису смутил приход Павлины.

- Густя, чайную ложку принеси-ко нам. Гули-гули, вот как Олешенька умеет. Хороший мальчик. Есть еще два, да и пятый намечается. Василиса, молока хватает сынуле-то?  - поинтересовалась Павлина.

- Хватает, но я целый день около него не сижу, мамка прикармливает коровьим и супу дает.

- А ты своего сцеживай. Смотри-ка, грудей полна пазуха, - усмехнулась Павлина, - не жадничай.

- Да, я это самое сколь раз твердила, а как от стенки горох, - вырвалось у Августы.

- Не бранись. Дело молодое, вот с другим дитятком уж и будет все по-другому, так ведь, Олешка? Скажи, будут еще и братики, и сестрички… Грыжи нет у нас, у парнишечки, вот и ладненько. Давай кормите мальчонку, а то я заморю, а соловья баснями не кормят, так ведь, Олешенька?

- Павлинушка, спаси тебя, Господи. Будь здорова, милая.

- Полно, Густя, меня благодарить не за что. Василисе надо в церкви побывать, сыночка окрестить и самой помощи попросить. Полину крестной матерью возьми Олеше. Она девушка чистая, душевная, да и подружки вы с ней. После храма полегчает на душе, светлее жизнь станет, - посоветовала Павлина.

Василиса прилегла на койку, приложила ребенка к груди, и вскоре оба заснули. Августа тихонько притворила двери в горницу, а сама отправилась хлопотать на кухню.

На перерыве, когда отдыхали, Василиса рассказала Полине о приходе Павлины.

- Конечно, согласна, мы же с тобой товарки, а Алешку я люблю, как и тебя. Василиса, ты глянь, до чего же красиво лен цветет, как будто небо с землей целуется.

- Небось, сама о Петре думаешь, как бы он тебя поцеловал, а не о небе и земле, - рассмеялась Василиса.

- Ой, Василиска, сегодня ты такая веселая, а не хмурая, - удивилась Полина.

- Полно, всегда такая! А клевер, как пахнет, медовый запах, дышал бы – не надышался.

- Бежим, Василиска, в лес успеем землянички насобирать, пока сено сохнет, - Полина схватила подругу за руку, и они побежали к окраине леса. Быстро насобирали туески спелых ягод.

- Земляники усыпано, крупная, зрелая, так бы еще пособирала, так не во что, придется в живот, - пошутила Василиса.

- Давай сама ешь, и Алешке достанется. Я так мечтаю, чтобы у меня был сынок или дочка.

- Вначале мужа заведи, а то горем изойдешь. Кто вот я теперь? Не живу, а маюсь.

- Не кручинься, Василиска, заглянет солнце и в твое оконце, вот вернется Данила.

- Ничего же ты не знаешь, Полинка, а не рассказать – не выдержу. Горе во мне высохло. Прикипело к душе, не соскрести.

- А поделилась бы, печаль и отстала бы, словно ветерком сдунуло. Доверься, я же подруга, - Полина обняла Василису.

- Не могу, Полинка, хоть режь на куски – не смогу.

- Опять грустинка прилетела. Не думай о плохом, думай о хорошем.

- А ты небось о Петре сохнешь, а безответная любовь крушит, так что ты почаще Петру на глаза попадайся да в глаза заглядывай, улыбайся, пусть знает, что любишь ты его. А втихушку вздыхать – старой девой останешься, - посоветовала Василиса.

- Я тоже уже об этом думала, - призналась Полина, - попробую, я даже знаю – как, сегодня же…

***

Говорят, если сильно захотеть, исполняется. Вечером Полина начала собираться, она оставалась с ребятишками Усковых, отпуская Марию на ферму. Вот уже несколько ночей Мария не ночевала, должны отелиться коровы. Ребятишки прижились у Марии и домой не ходили. Малыши Анюта и Костя называли ее мамой. Вначале Тимоша одергивал брата и сестру, но те наперекор еще громче кричали: «Мама, ма-ма-ма». А потом и у него часто стало вырываться: «Мама». Тимошка с испугом смотрел на Марию.

- Не стесняйся, Тимофей, не пугайся, мне даже приятно, что так меня величают. Таким имечком меня, может, больше, кроме вас, никто и не назовет.

И к Николаю Мария стала привыкать.

- Ребятишки, что-то у нас отца долго нет, - а сама переходила от одного окна к другому, смотрела на улицу.

Днем Мария бегала в дом Усковых и там наводила порядок. Незаметно для самой себя стала хозяйкой на два дома. А Петра Дурнева принимала. Но прежний  пыл отношений стал рассеиваться, как утренний туман. А то ведь вначале такой жар полыхал, страсть до восхода не давала заснуть обоим.

- Не надо… что-то я сегодня устала… - останавливала Мария Петра.

- Да, ты уж не сегодня устала. Как Усковы появились в твоем доме, так и усталость пришла. Скажи, что остыла, - сердился Петр.

- Прикажешь, сирот турнуть? Я что, каменная?! Доведись хоть до кого такое дело, всяк бы помощь оказал.

- Ну, не сердись. Лучше поцелуй покрепче. Не могу я, Мария, без твоей ласки, а без тебя, наверное, помру, если бросишь, - признался Петр.

- Ничего с тобой не случится, а другая, может, так ласкать станет, что забудешь обо всем на свете. Вот заведи и узнаешь. Вон у меня Полинка с ребятами вечером сидит, девка по тебе давно сохнет, - посоветовала Мария.

- Ну, уж прямо сохнет, - усмехнулся Петр.

- Все знают, кроме тебя, тут слепой и то увидит! А девка неплохая.

- Что же ты, Мария, меня к другой отправляешь, видно, совсем не люб стал?!

- Да, люб! С тобой мне сладко. Но что-то, кроме постели, Петя, еще надо для счастливой жизни. Деток-то я не могу тебе родить. Вот главная козырная карта, а крыть ее мне нечем. Вот я и должна остаться без тебя, Петя. Тебе, мой хороший, нужно, чтобы от любви плоды были, а я пустоцветом уродилась…

- А мы постараемся, крепко постараемся, глядишь, что-то и получится. Давай попробуем, Машенька. Как говорится, одна попробовала – семерых родила.

- Семерых, пожалуй, много, хотя бы мальчика и девочку – в аккурат было бы, -вздохнула Мария.

 

Полина чувствовала, что сегодня с ней должно что-то произойти. Подтопила баню, вымылась и сидела перед зеркалом сушила волосы. Внимательно рассматривала себя в зеркале, как будто видела впервые. Приподнятые брови, большие синие глаза смотрели на мир с удивлением и восторгом. Когда улыбается, на щеках появляются ямочки. Полина провела по губам пальцем, прикусила нижнюю губу. Быстро вскочила и помчалась в чулан, долго рылась в сундуке, выбирая себе наряд. Выбрала три платья и стала их примерять, любуясь собой в зеркале. Остановилась на голубом с мелкими цветочками. Платье подходило к ее голубым глазам и светлым волосам. Полина заплела волосы в одну косу. Еще повертелась у зеркала, улыбнулась, довольная своим отражением.

- Может, он меня даже поцелует, - произнесла Полина и испугалась своего голоса. Но она была одна дома, и никто ее не слышал, только кот Васька спрыгнул с лавки, подошел к Полине и начал тереться о ее ноги.

- Васька, не ластись, щёкотно, - отстранилась Полина, - а, может, вот так он погладит мои ноги, колени, бедра… - Ее кинуло в жар. Полина закрыла лицо руками. Ей так этого хотелось… К Марии она отправилась раньше обычного.

- Вот и хорошо, что подошла, а то я уже сама хотела к тебе бежать. Вчера такой слабенький телятко народился, вот думаю, все ли ладно там. Побежала, управляйте. А ты, Полина, такая кралечка сегодня, хоть под венец веди, - похвалила Мария Полину. Красавица, куда парни смотрят?!

Ребятишки окружили Полину, и они отправились на улицу к своему дому.

- Павина, качай меня, - попросил Тимоша.

- Покачаемся все, давай, Тимофей первый.

- Ува! – закричал мальчишка и полез на качели. После прогулки дети уснули, а Полина присела на крыльце на лавочку. Она не слышала, как Петр поднялся по ступенькам.

- О чем мечтаем, полуночница?

Полина вздрогнула и растерянно посмотрела на парня.

- Можно составить компанию и посидеть рядком с такой барышней? – и Петр плюхнулся на скамейку.

- А Марии нет, она на ферме, - нашла, наконец, Полина нужные слова.

- Знаю. Только я сегодня шел не к ней, а к тебе. Знаю, что здесь.

- Ко мне? – удивилась Полина и отодвинулась на край скамейки.

- А что, ты не заслуживаешь того, чтобы к тебе приходили парни на свидание? Смотри, какая ладная, красивая, - Петр придвинулся к Полине и обнял ее за талию.

- Не надо, ну, пожалуйста, - прошептала девушка, - еще кто увидит.

- Да, никто не увидит, а если и увидят, так что? На то и молодость дана, чтобы миловаться, а у тебя это в первый раз? Нецелованная попалась. Как-то мне это не с руки, я привык к другому приему. Я хоть тебе нравлюсь? – поинтересовался Петр.

- Давно… - призналась Полина.

- Тогда другой табак, - Петр обнял Полину и начал целовать ее в лицо, шею, губы. Она не отстранялась…

- Не жалеешь, что случилось? – шепнул Петр. Полина не ответила, а сильнее прижалась к нему.

- Здесь больше не будем, здесь не надо. Дома жди меня. Ждать-то станешь?

- Да.

Петр отправился к Марии на ферму.

- Вот прилегла да и заснула. Ты откуда правишься или по мне соскучился? Иди, приласкаю, еще долго никто не придет.

- Не надо, Маша. Вот за этим и пришел, сказать, что все у нас с тобой закончилось.

- Как это все?! Или разлюбил? – рассмеялась Мария. – Неужели такой кострище разом затух? Да ни за что не поверю, - удивилась Мария, подошла к Петру и шутливо толкнула его к кушетке, - давай не станем время терять.

- Я не шучу. Ты же сама меня толкнула к Полине. Вот у нас сейчас и случилось, - признался Петр.

- Вот в чем дело?! На молоденьких потянуло, чем же я не уноровила, кажись, любила до самого донышка.

- Так ведь я тебя и сейчас люблю, а как же теперь с Полинкой быть?!

- А, уходи с глаз долой, - вдруг резко выпалила Мария, - уходи прочь!

- Уйду. Прости, если можешь.

- А я все могу: и любить, и прощать, и ненавидеть. Уж такую меня мать родила, - и Мария вышла из сторожки, сильно хлопнув дверью. Петр тоже вышел и направился за ней, но вдруг остановился, махнул рукой и повернул к реке. Посидел на берегу, искупался. Несколько раз поднимался и хотел идти к Марии, сказать ей что-то теплое, ласковое, обнять и целовать до исступления, забыв обо всем на свете. Было же так! Да, сколько раз было! И сейчас Петр хотел, чтобы все повторилось. Он вставал и вновь плюхался на землю. Когда рассвело, он повернулся на спину и смотрел в небо, будто там была подсказка, что же ему делать, что предпринять. Петр закрыл глаза…

- Без тебя, мой дружочек, постеля холодная, одеялочко заиндевелое, - смеялась Мария, - замерзла, сил моих нет терпеть больше.

- А я, как тебя увидел, так голова вкруг пошла, ягодка моя сладкая.

- Мне ты головушку вскружил, как в тумане – не вижу, не слышу, а полыхаю вся, огнем пылаю, горячо везде, хоть бы не сгореть ненароком.

И день весь Мария пред глазами стояла, а вечером летел Петр к своей зазнобе, чтобы вновь и вновь все повторилось.

- Ух, и не наесться куском, не натешиться с дружком. Давай передохнем малость, - смеялась Мария…

«Что же я натворил, пустоголовый! Дурак дураком», - Петр решил, что вечером сходит к Полине, скажет ей обо всем, и у них с Марией снова начнутся жаркие ночи. Но не повернулся у него язык, хотя и выпил самогонки для храбрости. Полина сияющими глазами смотрела на него с такой любовью и преданностью. Петр только махнул рукой и пошел в луга. За деревней обернулся и увидел Полину. Она стояла недалеко от него. Петр рассердился:

- А ты зачем притопала? Я что, тебя звал? Навязалась на мою голову. Прилипла, как банный лист к заднему месту.

Полина закрыла лицо руками. Узкие плечи завздрагивали.

- Только бабьих слез мне не хватало. Ты молодая, тебе надо было парня, себе ровню искать, а ты к мужику привязалась. А мне охи-ахи не нужны. Знала, что хожу к Марии, а зачем – немаленькая, должна понимать… Или хочешь вчерашнее повторить?

Полина подошла к Петру и встала рядом.

- Ну, ведь испорчу я тебе жизнь, потом жалеть станешь. Близко локоть, да не укусишь.

Так и не сходил Петр к Марии на мировую. А к Полине стал ходить ежедневно. Закончилось лето, осенью для свиданий нашли место потеплее. Он стал водить Полину к себе. Петр уже меньше тосковал по Марии. Ушла щемящая боль. Да и Полина из робкой и стеснительной становилась страстной и нежной. Нежность и смущение нравились Петру. У Марии этого не было, она обжигала…

Мария вначале переживала, когда Петр ей изменил и стал встречаться с Полиной. Жалела, что сама разрушила свое счастье. «Не больно, видно, и любил. Если бы любил по-настоящему, не оттащить бы было никакой силой». Себя Мария успокаивала: «А если бы еще сильней привыкла и Петр покинул ее, тогда бы вырвать из сердца было бы еще больнее».

Ребятишки Николая Ускова не давали ей шибко горевать. Да, и к Николаю стала приглядываться повнимательней.

- Поди до самого не хочу надоели мои гвардейцы? – допытывался Николай у Марии. – Уж, если невмоготу, так стану няньку искать.

- А я чем худая пестунья?

- Тебе, Мария, свою жизнь надо строить, а не с чужой ребятней валандаться, - вздохнул Николай.

- А кто знает, чужие они мне или станут родные, жизнь покажет, не будем торопить время.

- Да, я признаюсь, день и ночь об этом думаю. Мечтаю, так сказать. Ведь счастья все желают, только оно не всех жалует.

- Не тужи. Заглянет солнце и в наше оконце. А чего тянуть, давай хоть сегодня испробуем. Вот ребятишек спать уложим, так и мы следом за ними.

- Мария! Я на руках тебя носить стану, я … - обрадовался Николай.

- Что ты… Узнаю, когда в кровать ляжем, смотри – не опались, я баба горячая.

- Не оплошаю… Моя благоверная не жаловалась, - смущенно похвастался Николай, - может, не любо, что о ней вспомнил?

- А почему ты о ней должен забывать? Я тоже мужа имела, только их нет, а мы станем жить вон ради них, - Мария кивнула на спящих детей.

- Беречь я тебя, Машенька, стану. Вот увидишь, ребята уж мамкой зовут. А я тужил, как им потом объяснять стану.

- Давай выпей для храбрости самогоночки, да и я пригублю, -  рассмеялась Мария, - да и пошли почивать, а то летом ночи короткие.

***

Василиса радовалась Полининому счастью и завидовала. У подруги все, чем дорожит каждая девушка, произошло с любимым человеком. С каждым днем Полина становилась женственнее и красивее. Она цветет любовью.

- Вначале мне даже не понравилось, - смущенно призналась Полина, - а теперь… Ты бы знала, какой он хороший, мой Петя!

- Хоть у тебя, подружка, все по-людски, а у меня по-свински…

- Что бы, Бог с тобой! Разве можно так о Даниле говорить? Грех же это, - испугалась Полина.

- Грех?! Ну, и пусть, мне уже больней не сделать. Только Данила тут не при чем. Ничего ты не знаешь, - крикнула Василиса, - сколько раз можно душу рвать?

- Ну, не плачь, открылась бы – полегчало, - попросила Полина.

- Не могу, Полюшка. Я хочу на исповедь сходить, вот поведаю Боженьке свою муку. Мне во сне уже не один раз приснилось, как будто я в церкви. Там так светло и красиво. Свечку зажигаю и ставлю перед образом Богородицы. А она смотрит на меня ласково и улыбается. Я обернулась и увидела Алешку, он ко мне идет и ручки протягивает. И проснулась, а у самой все лицо мокрое, ревела во сне. Как Павлина побывала, мне немного стало легче. А то ведь, как волчица, рада была загрызть его. Да и реветь начала, а то слез не было, а сердце рыдало, тисками сжимало нутро. Поедем, Полина, в церковь: Алешку окрещу и свою душу, может, очищу и успокою.

***

Викентий каялся, что так не по-людски поступил с Василисой. Но дело сделано, не поправить – не исправить нельзя. Ему казалось, что Василиса в него влюблена по уши. А что с Данилой встречается, так одному другое не помеха. Викентий хотел, чтобы они с Василисой встречались и дальше и был уверен: все пойдет, как по маслу, сумеет уломать после первого случая. Но Василиса пошла наперекор его желаний, а отказ еще больше распалял Викентия. Он попробовал ее припугнуть, что расскажет Стёганцевым, Василиса пришла в такую ярость, что сам стал опасаться – баба в таком гневе, выложит всю правду, на весь мир ославит. И он из уважаемого человека станет первым подлецом. Испугался он за свою шкуру. Сейчас-то вон какой гоголь! И бабенок хватает, приглянется какая вдовушка, а он же бригадир, сообразит, куда наряд дать от глаз людских подальше. Хитер на выдумку Викешка! Но сколь ни забавлялся, Василиса не выходила у него из головы, а чем ближе возвращение Данилы, тем сильнее страх за содеянное.

А Василиса из понурой и поникшей преобразилась в такую статную и ладную – глаз не оторвать. Но озорство и шаловливость исчезли, а степенность и уверенность чувствовались во всем.

- Василиса, прости меня, дурака, не держи зла, - попросил как-то Викентий, - огонь без дыму, человек без ошибки не бывает.

- Что задрожал, Данилы страшишься? А за женатым приударила – вот мой грех до меня и дошел.

- Зачем старое ворошить? Легче от этого никому не станет.

- Я Даниле не скажу и не потому, что жалко, а потому что пришибет тебя, а ему за такую гниду расхлебываться придется, еще одну жизнь калечить.

Боялась и сама Василиса встречи с Данилой. Как она ему в глаза посмотрит?! На письма отвечала, но ответы были сухие, скупые. Каждое слово Василиса будто выдавливала из себя. Писала о ком-то, а не о себе, что нового произошло в их селе, о погоде. Ни разу не задала Даниле ни одного вопроса, ни разу не обмолвилась о  своем сыне. Отвечать на письма Данилы для Василисы было большой пыткой. Закончив письмо, она кидалась к умывальнику, и вода успокаивала ее. Василиса плескала на разгоряченное лицо струи воды, но ей было стыдно перед Данилой, словно он стоит рядом и смотрит на нее с укором за то, что взял на себя ее грех. «Закрыл мой грех – ему Бог два простит». Ей очень хотелось вырвать этот случай из своей жизни, удалить с корнем. А Алешка пусть остается, она сумела полюбить сына. После его крещения и своей исповеди ей стало легче жить, легче дышать, все стало легче. Из нелюбимого Алешка стал Василисе таким дорогим и близким. Когда он спал, она прижималась к сынишке, чувствовала его дыхание, гладила по головке, любовалась.

- Прости меня, Алешенька, я отлюблю тебя за то времечко, трижды отлюблю, я ведь любить умею.

Слезы текли по щекам Василисы. Но это были теплые счастливые слезы. Вот вернется Данила, может, он и простит ее, не пожалеет, что любит ее. А она бы стала любить так горячо и крепко, чтобы он и минуты не усомнился и не скаялся, что связал свою жизнь с ней.

***

Но люди предполагают, а Бог располагает. Скажи бы раньше Даниле, что ему может понравиться другая девушка, кроме Василисы, он бы ни за что не поверил. А ведь случилось…

С Егором – земляком и соседом по койке – они сразу подружились. Тот почти каждый день получал от своей  девушки письма. Данила завистливо посматривал, как друг читает письма – краснеет, улыбается и ерошит волосы.

- Ну, Лидка и дает же шороху. С ней не заскучаешь. Она мне три-четыре, а я ей раз в неделю, - признался Егор.

- Мне бы так писали, я бы на каждое ответил, - вздохнул Данила.

- А ты со своей девушкой в каких отношениях? – поинтересовался Егор.

- Не понял?

- Ты чего, Данила, вроде немаленький?!

- Нет. У нас ничего не было, - смутился Данила.

- Вот это да! А откуда тогда у вас взялся ребенок? Спали врозь, а дети были, - захохотал Егор.

- Тут такое дело… Мужик один за Василисой приударял, что-то и подстроил, наверняка его рук дело, сама бы она… нет, не должна, - вконец смутился Данила.

- Не знаю, Данила. Если сучка не захочет, кобель не вскочит.

- Ты чего мелешь! Василиса – честная девушка.

- Допустим, честная, но сразу же нашла замену. Ты над этим не задумывался?!

- Задумывался и не раз. Вот вернусь, и она все объяснит. А своим родителям написал, что это мой ребенок.

- А потом твои родители узнают, что это не твой, короче, ты, братец, запутался. Вот у нас с Лидкой все ладно и понятно. Нам еще в школе говорили, что мы лижемся, как телята. Но пока школу не закончили – терпели до выпускного. А потом с вечера убежали, одежду праздничную сняли и в кровать мою завалились. И началась у нас с Лидкой сладкая жизнь, не жизнь, а малина, одним словом, и сейчас дыхание перехватывает. А ты ведь парень видный, девчонкам нравишься, кстати, одна у меня про тебя спрашивала.

- Ври, да знай меру, - смутился Данила.

- Кто врет, тот сохнет, а я, смотри, какой бравый и в меру упитанный, - балагурил Егор.

В следующее увольнение Егор и впрямь познакомил его с девушкой.

- Тоня, - и протянула первая руку.

- Данила, - и он смущенно пожал руку девушке.

- Ну, ребята, я свое слово сдержал, теперь уж вы сами разберетесь, что к чему, а я пойду вальсок закружу вон с той статной блондинкой.

- Друг у Вас шустрый, а, может, и мы потанцуем? – предложила Тоня.

- Можно, только я танцор так себе, - вновь смутился Данила.

- И нашему брату некогда было буги-вуги выкручивать и на посиделках выплясывать. Как уж умеем, но ведь в свое удовольствие, а не на показ. Так что не робей, - рассеяла все сомнения Тоня, и они закружились в вальсе. - А говорил, что не умеешь, а сам отменно вальсируешь, - похвалила Тоня и внимательно взглянула на Данилу.

После танцев они бродили по спящим улицам городка.

- Вон мои окна, на втором этаже. Потом приглашу тебя в гости, если, конечно, не против.

- Конечно, нет. Буду рад, - Данила действительно был рад. Он перестал смущаться, и ему понравилась девушка. Открытое лицо, синие, чуть с лукавинкой глаза и русая коса. Платье неброское, но очень ладно сидело на стройной фигуре, и Данила с восхищением любовался Тоней. Девушка это заметила и отводила взгляд в сторону, улыбалась. В сквере на скамейке сидели молодые люди и под гитару пели песни:

Хороши весной в саду цветочки,

Еще лучше девушки весной.

Встретишь вечерочком милую в садочке,

Сразу жизнь становится иной.

А я про ваш садочек у реки тоже знаю, - усмехнулась Тоня, - куда вы в самоволки бегаете.

- Я купаться бывал в жару нестерпимую, окунешься пару разков и в часть. А на свидание не бегал, бегать было не к кому, - признался Данила.

- А ко мне бы прибежал?

- Прибежал бы! И глазом не моргнул, - выпалил Данила, - к такой девушке можно на край света бежать и не устанешь.

- А ты романтик.

- Какой я романтик? Простой деревенский парень, вдобавок все наши мечты и планы война спутала.

- Приходи завтра в садочек и поговорим, а то тебе пора, опоздаешь – получишь втык.

- В десять встретимся, - шепнул Данила и побежал к проходной. В казарме его ждал радостный Егор:

- Еду в отпуск. Ну, Лидка на седьмом небе будет от счастья. Тут у нас такие страсти разгорятся – туши свет! Может, и тебе дадут?

- Мне только отец с матерью рады будут.

- А Василиса прекрасная? Она, может, тебя из своих объятий не выпустит, будет любить денно и нощно. А моя Лидка без мужской ласки, поди, осатанела.

На следующий день Данила поспешил в условленное место. Вначале он не заметил Тоню. Огляделся и расстроился, что не пришла девушка, обманула. Но, вроде, на ветреную, взбалмошную девчонку она не похожа.

- Данила, чего застыл? Спускайся ко мне.

- Так вот ты где?! – обрадовался Данила, и побежал по крутому спуску к реке. Тоня сидела на пеньке.

- Погляди, как на троне, восседаю. Это излюбленное местечко нашего класса. Сколько помнят эти деревья встреч, прощаний, сколько видели - перевидели поцелуев и ласк, что, наверное, сами влюблены друг в друга и качаются от любви.

- Они от ветра качаются, - рассмеялся Данила, - но ты так уверенно об этом говоришь, что и впрямь поверишь твоим словам.

- Это я в госпитале научилась убеждать. Вначале трудно было врать человеку, но потом поняла, что это надо, необходимо человеку. Убеждение поднимало на ноги, а с одной рукой или ногой можно жить, иметь семью и растить детей.

- Кем ты в госпитале работала? – поинтересовался Данила.

- Медсестрой. Меня в госпитале оставили, а всех наших девочек на фронт отправили. А я всю войну была в Ленинграде. Бывало, и на санитарном поезде ездила, и обстреливали, а ни о чем не думаешь, только помощь оказываешь, а потом таскаешь…

- Ты такая худенькая, тяжело было?

- Нелегко. В то время всем было нелегко. Тебе тоже, пусть и не на фронте, легко было?

- Да, мы, деревенские, с малых лет к труду приучены. В войну, конечно, нелегко, но не в одиночку, поэтому и легче, когда с людьми. А молодость все равно веселья требует: и в клуб бегали, и посиделки устраивали, хотя и не так часто.

- И влюблялись, и целовались. Вот и мы грустное вспоминаем, а давай-ка лучше чем-нибудь другим займемся, - Тоня села к Даниле на колени, обхватила за шею и впилась в его губы. А потом Данила ответил столь же жарко на ее поцелуй. Вскоре они забыли обо всем на свете…

- А тебя не хватятся в казарме, - спохватилась Тоня, - загремишь на гауптвахту, и увольнение накроется, а мне хочется тебя в гости пригласить, и миловаться стали бы на кроватке.

- Если бы что, мне бы свистнули, а так тишина.

- Да, нам бы по ушам барабаны колотили, мы бы не услышали. Подъем, хлопец, и шагом марш в казарму, старший по званию приказывает, - Тоня быстро вскочила и стала отряхивать Данилу, тот оправил гимнастерку и побежал к забору.

***

Егор шел со станции по родной улице в сопровождении ватаги ребятишек.

- Тетя Анфиса, дядя Захар, ваш Егорка приехал! – кричала детвора.

- Раз – два, левой, раз – два, правой, - вышагивала строем ребятня, приноравливаясь к шагу Егора.

- Егорушка, дай фуражку померить. Не испачкаю, - и мальчишка вытер свои руки о штаны, - гляди: белёхоньки, каждое утро мою.

- Молоток! На, поноси, коль охота, - и Егор накинул на голову мальца свою фуражку.

- А как звездочка блестит! Дай, потрогаю.

- Не лапай. Смотри, руки-то с грязи ломятся, - и парнишка в фуражке щелкнул по ладони товарища, - не тяни грязную лапу.

- У самого лапа, я что – медведь? – и началась у детворы потасовка.

- Раз  у вас, друзья, миру нет, забираю я свою фуражку, а то вы ненароком испластаете. Парни, гляжу, растете – кипяток.

- Ха – ха! Нафорсился скоро, а воображал.

- Да, ты бы не полез, так все бы померили. Задира ты, Федька! Егор, а можно нам к Вам в дом зайти? Мы у порога на тебя посмотрим, - попросились мальчишки, - а вы, девки, не ходите, вас в армию не возьмут, это не бабское дело.

- Да, идите все, - пригласил Егор, - а девочек мальчики не должны обижать. Это ваши будущие подруги и любимые.

- Любимые подруги! Да, они визжат, как поросята, и заедаются первые, а чуть тронь, сразу бегут ябедничать и жаловаться. Любимые… - плюнул Федька в сторону девчонок, - глаза бы на этих подруг не смотрели. А вон большая пигалица чешет, узнала, что Егор приехал, - фыркнул Федька.

- Лида, - обрадовался Егор и встал навстречу.

- Егорушка! – Лида кинулась к нему на шею.

- Жених и невеста! Сейчас начнут лизаться, глаза бы не глядели, - и Федька вышел из избы, - не сестра, а шалава какая-то, ни стыда, ни совести нет.

- Федь, останься, сейчас на стол соберу и всех угощу, - попыталась остановить парнишку Анфиса.

- Он упрямый, как баран, уж если упрется, не свернешь, пусть идет, - махнула рукой Лида вслед брату.

- Робёнок, и то дело говорит, что надо мужем и женой стать, а не греховодничать по темным углам. Сходили до сельсовета, бумага на руках, тут уж воля ваша, никто косо не посмотрит и не осудит, - посоветовала мать.

- Хорошо, мать, так и поступим. Лида, пойдем на улицу, мне тебе надо что-то шепнуть, - позвал Егор.

- Шепнуть надо, и шепотков кучу накопили. Ступайте, мы вначале гостей отпотчуем, а потом сами сядем и по рюмашечке пропустим, так ведь, мать?

- Не без этого, с сыном за встречу сам Бог велит, не будет греха. Ну, робёнки, налетай на пироги и кашу хлебайте. – Анфиса расставила по столу еду, и ребятня дружно принялась наворачивать. Стол скоро опустел, парнишки, что пошустрей, прихватили оставшиеся ломти пирога и повалили на улицу.

- Молодых теперь не дождаться, - вздохнула Анфиса, - в пологе, поди.

- Нет, в пологе им тесно, на сеновал подались, там раздолье для этого дела, катайся, кувыркайся и никого не остерегайся. Забыла, как мы с тобой бегали и какого жару давали? – подмигнул Захар жене.

- Нашел чего вспоминать! – смутилась Анфиса. - Уж сколь годов прошло.

- А не так и много. Потом дома задавали жару, ребята – на гулянку, а мы с тобой – в койку, молодость вспоминать. И сейчас еще ничего, не обижаешься ведь?!

- Тьфу! Седина в голову, бес в ребро.

- Любовь не пожар, а загорится – не затушишь. Оно и ладно, что Егор с Лидией так крепко друг дружку любят, - улыбнулся Захар.

- А ты откуда знаешь, крепко или нет?

- Как говорится, любви, огня да кашля от людей не утаишь.

А Егор и Лида забыли обо всем на свете. Под утро Егор проснулся. Лида крепко спала. Он сходил в дом, принес одеяло и укрыл любимую. Потом поел и отправился опять на сеновал к Лиде.

Отпуск у Егора пролетел, как в тумане. Они с Лидией сходили в сельсовет и расписались.

- Да убоится жена мужа своего, - пошутил Егор, обнимая Лиду за плечи.

- Грозный муж, нахмурь брови свои, - Лида щелкнула Егора по носу.

Сделали небольшой вечер в честь молодых, пожелали им любви и согласия. Последние дни Лида ходила за Егором, как привязанная, с красными от слез глазами.

- Ну, что ты ревешь? Я же не на войну еду. Теперь, слава Богу, не стреляют, никого не убивают, - уговаривал Егор, - не горюй, жена.

- А, может, мы уже кого смастерили? - показывала Лида на свой живот.

- Теперь нечего беспокоиться, все на законных основаниях. Мы еще с тобой намастерим, оба охочие до этого дела, - рассмеялся Егор, - вот вернусь, так и приступим.

- И зашевелится у меня под сердцем твоя работушка,- прыснула от смеха Лида.

***

Письма Василисе от Данилы стали приходить все реже и реже, а потом и вовсе не стало. Наведалась к Колесовым Зинаида Стёганцева, интересовалась, пишет ли Василисе Данила.

- Ты уж, Василисушка, как письмецо получишь, нам сообщи. Раньше часто письма слал, а нынче, как отрезало, нет никакой весточки. Семен меня успокаивает, что, значит, недосуг, не рядом с почтамтом сидят, может, на учениях где в поле или в лесу.

- Олёшенька, ступай с бабушкой поздоровайся. Подай бабе ручку, - подталкивала Августа малыша к Зинаиде.

- Золотой мой, ступай ко мне, ясно солнышко. Родимой мой внучок, хоть рученьку дай поглажу, - Зинаида сияла при виде малыша, - вылитый Данила. Пойдем к деду Семену в гости, вот радости-то будет!

Василиса смущалась до крайности. Ее, как кипятком, шпарили слова Зинаиды. «Знала бы ты всю правду, так плюнула бы в мои глаза бесстыжие… А почему бесстыжие? Я же не напрашивалась к ним. Данила так решил, стыд мой прикрыл».

- Будет что от Вашего сына, сразу же скажу, - Василиса пробкой выскочила на улицу. Захлопнув дверь, долго стояла, прислонившись к стене в сенях. Потом ушла на колодец, пригоршнями зачерпывала ледяную воду, поливала лицо, шею, грудь: «Хотя бы скорей пришел Данила, разрубить бы этот узел, а то порой нет мочи терпеть». И она отправилась к Полине.

- Василиса, ты в вечернюю школу станешь нынче ходить? Алешка подрос. Мне новый учитель список дал. Он про тебя спрашивал. Сказал, что если ты откажешься, сам с тобой будет беседовать, ты же отличницей была.

- Вот именно, что была. А теперь вот в подоле принесла.

- Ой, да каждая баба носит, нашла, чем сама себя укорять, - хмыкнула Полина, - самоедством себя изводишь понапрасну. Так идешь учиться или нет?

- Не знаю. Хотя, Полинка, ты бы от меня отстала, и то легче, кажись, было.

- Я тебя, Василиса, не понимаю. Временами - баба как баба, а временами - как пес с цепи сорвешься, - упрекнула подруга.

- Ладно, записывай в школу, может, тараканы из головы убегут, а то с ума можно сойти.

- Так, отмечаем, Колесова Василиса, 10-ый класс. А учитель такой красивый все же, - вздохнула Полина.

- Так в чем дело? Петра по боку - на кой ляд деревню неотесанную? – и приударь за городским и образованным, - съехидничала Василиса.

- Ты чего?! Я же так, если человек и впрямь красивый, любоваться можно. А любить – это совсем другое, - оправдывалась Полина.

- Пошли на зерноток, обед закончился, зерно лопатить, а не языком молоть.

Не знала – не ведала Василиса, что совсем скоро, через несколько дней, сама станет любоваться новым учителем. А перед каждым занятием, прежде чем идти в школу, подолгу вертеться  перед зеркалом. Примеряла одежду, не раз переплетала косу. То ей нравилось свое отражение – любо-дорого смотреть, то недовольно морщилась. Ну, разве же такой красавец обратит на нее внимание? Да, еще с дитём в придачу, непонятно о кого нагулянным. Нужна такая, прости Господи. У Василисы враз опускались руки, и она тихонько сидела, но спустя какое-то время грустные мысли улетучивались. Василиса вновь начинала прихорашиваться.

- Дочь, что-то ты подолгу стала около зеркала вертеться. Ты же почти мужняя жена, да и дитё растет, - заметила мать.

- Именно, почти. Где он у меня, муж?! Что я растрепой в школу пойду, как попало, побежала, - сердилась Василиса.

- Так-то оно так. Я к слову сказала, еще вилами по воде писано, сладится ли у вас с Данилой. И он там может невесту подыскать. На войне и то находили, а теперь и подавно. Писем-то от него все нет? – поинтересовалась мать.

- Нет. И отцу-матери не шлет.

- Если бы что неладное, весть бы была, теперь не война. Значит, нет желания и охоты писать. А ты не тужи: чему быть – того не миновать.

- А я, мама, и не тужу. Хватит мне печалей. Хоть маленько, да в радости поживу. Ну, я побежала, а то на урок опоздаю, - и Василиса выпорхнула из дому.

- Сама-то еще дитё. Не родись красивой, а родись счастливой, - вздохнула Августа и в окошко взглянула на улицу. И залюбовалась: статная и красивая Василиса шагала по дороге. «Может, заглянет солнце и в наше оконце, не век же в печали жить».

Василиса в классе разложила на парте тетради и учебники. А сама непрерывно смотрела на дверь. Василиса ждала учителя. Сердце колотилось в груди. Ей казалось, что оно стучит так громко, что его слышат все. Василиса прижала к щекам ладони. Лицо горело, она опустила голову и стала читать учебник. Но смысл прочитанного до нее не доходил.

- Здравствуйте, товарищи.

Василиса подняла глаза и встретилась со взглядом учителя. Он смотрел на нее восхищенными глазами. Василиса смутилась. Полина на занятия в этот день не пришла. После уроков на крыльце ее ждал учитель.

- Можно, я Вас провожу?

Василиса растерялась и в ответ кивнула головой. Потом они разговорились. И она уже не стеснялась сильно. Они подошли к старой полуразрушенной церкви.

- Днем на куполе видно икону, верней, лицо Богородицы и омофор в руках. Правда, видят не все. Стерлось сильно. Мамка говорит, что раньше очень красиво было внутри и снаружи. А теперь красоту нарушили и все еще рушат: станки разные ставят. Раствор для кладки кирпичей на яичном желтке мешали, строили на века.

- Ломать проще, созидать труднее. Но историю не перепишешь, потом жалеть, возможно, будем.

Василиса посмотрела на учителя с интересом.

- Александр Иванович, а Вы комсомолец?

- Нет, не комсомолец, в партии, а что?

- Да, как-то странно, - пожала плечами Василиса.

- Все люди думают по-разному, но не высказывают вслух свое мнение, вот и получается, что все якобы мыслят однотипно.

- Вы такой умный, а я так ничегошеньки не знаю, - призналась Василиса.

- Напротив, Вы очень смышленая, толковая девушка. У Вас острый, пытливый ум, Вам обязательно надо учиться дальше.

- Куда уж мне, дитё есть.

- Можно учиться заочно. Это очень даже удобно. А муж не будет против? – Александр Иванович внимательно взглянул на Василису.

- У меня нет мужа.

- Вернется и поженитесь.

- Теперь нет. И ребенок не его. Мы с ним до армии встречались. Вот он и прикрыл мой позор.

- Материнство не позор. Все еще у Вас впереди, Вы так молоды.

Когда они подошли к дому Колесовых, Александр Иванович обнял Василису и заглянул ей в глаза.

- Я очень рад, что повстречал такую славную девушку, а Вы?

- Я… - выдохнула Василиса. Александр Иванович крепко обнял ее и привлек к себе.

- Успокойтесь, все у нас будет хорошо, я обещаю.

- Правда? – удивилась Василиса. – А разве я Вам нравлюсь такая?

- Какая? Да Вы такая, красивая, умная девушка, любому молодому человеку придетесь по душе.

- У меня же есть Алешка, - вновь напомнила Василиса.

- Если я полюбил мать, постараюсь полюбить и ее сына, а с детьми умею ладить, все же учитель. Переходим на ты, договорились?

- Пойдем к нам, а то что-то ноги замерзли, я напою тебя чаем, - вдруг осмелела Василиса и подхватила Александра Ивановича под руку.

И все пошло у них просто и легко. Василиса летала на крыльях: он полюбила и ее любили.

- Ты, девка, думаешь, что творишь? – укорила мать, когда заметила, кто ночует у дочери. – Данила что скажет?

- А ничего ему говорить не надо. Алешка не Данилы сын. Я, мамочка, самая счастливая на всем белом свете!

- Так кто тогда отец? И почему на Данилу возвела напраслину? Греха не боишься? – возмутилась мать.

- Я на Данилу сына не вешала. Он сам взял мой грех на себя. За это Господь вознаградит Данилу, такую жену пошлет, вот увидишь!

Молва дошла и до ушей Стёганцевых, гуляет, дескать, Василиса с учителем молодым, ночует он у нее каждую ночь.

- Пойду, отец, к Колесовым. Спрошу, правда ли – такие слухи. Данила как это дело переживет? – переживала Зинаида.

- Не ходи. Сторона, как борона, а может, и неправда. Обождем – время покажет, - отговорил Семен жену.

Через несколько дней получили долгожданное письмо от Данилы. В письме сын написал, что встречается с девушкой и собирается с ней расписаться, так как они полюбили друг друга. Василисе он тоже напишет об этом.

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Час от часу не легче. Уж лучше бы учитель Василисиным кавалером и впрямь был, тогда бы и сладилось кругом.

- А внука-то, Семен, шибко жаль. Олёшенька весь в нашу породу, - вздохнула Зинаида.

- Ну, что сделаешь? Мы им не указ. Если учитель не увезет Василису в свои края, видеться станем, на глазах вырастет. Что загадывать наперед? Господни пути неисповедимы. А ходить к Колесовым сейчас и не к месту, раз Данила письмо Василисе слать ладит. Сами кашу заварили, сами пусть и хлебают, нам в их дело носа совать не следует.

 

Счастливое времечко бежит ходко. Замелькали дни и ночи, а из них и года слагаются. А в счастье и радости и дела спорятся. Василиса с Александром рука об руку пошли. Выучилась она на учительницу младших классов. Все успевала: и чужих, и своих детей уму-разуму учить и мужа без памяти любить.

- Повезло мне, Василисушка, что любовь твоя не иссякает, а с годами все прибывает. А ведь я порой и резкий бываю, прости, если когда обидел.

- Так и надо. Ты же хозяин, неужели все по шерстке гладить, надо когда и против. А я зарок дала трижды отлюбить, вот и люблю без памяти, сердце замирает, как у девчонки…

***

- Жизнь быстро проскочила. И тебе, Полюшка, подфартило с Петром, тоже не морозил в постели муж, - улыбнулась Василиса.

- У нас было все размеренно. Таких жарких ночей, как у вас, не было. Петр долго по Марии тосковал. Он, наверное, каялся, что со мной связался, но дела не переделаешь. Мария после разлуки с Петром сразу сошлась с Николаем Усковым. И жили они с ним душа в душу, деток вырастили и теперь, как два голубка, воркуют.

- Но ведь ты, Полинушка, сама сильно льнула к Петру, твоя и взяла. Жили - людей не смешили, детей родили, на ноги поставили.

- Так-то оно так… Только слез много прольешь, когда тебя чужим имечком величают, тебе на ухо шепчут. Тут все ласки хуже горькой редьки покажутся.

- А ведь ни разу не обмолвилась, не поделилась, а когда расскажешь – полегчает. Не дело – в себе боль и тоску носить.

- А ты, Василиса, хоть судьбой и обласкана, а ведь горе девичье в себе и по сей день таишь, правду никому не говаривала.

- Былое быльем заросло. Прошлое и при счастливой жизни крапивой жалило. Стёганцевы, Семен и Зинаида, за внука почитали Алексея, пока Данила с женой в гости к ним не наведались.

- Слышала я краем уха, а спросить у тебя не посмела, - призналась Полина.

- Семен с Зинаидой думали, что Данила рассказал своей жене об Алексее. Стали сына посылать проведать Алешу. А Антонида встала на дыбы, домой засобиралась. Пришлось Даниле признаться родителям, что Алексей не его сын. Стёганцевым был сильный удар. «Не сердись, Василисушка, в угоду Тоне отрекся Данила от сына. Грех-то какой», - сокрушалась Зинаида. «Да, нет на Даниле греха и не будет, низкий поклон ему от меня, и Богу молюсь за его здравие, из ямы он меня выволок. Вы, Стёганцевы, все люди добрые и душевные», - сказала я ей. «Храни тебя Господь! Алешеньку-то береги. Александр – хороший человек, не обидит нашу кровиночку». «Не обидит, не переживайте. У Данилы с Тоней народятся дети, ваши внуки настоящие». «Так Алешенька-то первенец, меньше любить все равно не стану, - призналась Зинаида, - и дед в нем души не чает».

- Славные были люди, - вздохнула Василиса.

- Если не Данила, так кто же смастерил тебе Алексея? Викешка, наверное?

- А кому больше? – рассмеялась Василиса. – Это мне теперь трын-трава, а была полынь горькая.

- Как же тебя угораздило? Ведь не силком же Викешка охальничал? – удивилась Полина.

- Бог судья ему теперь, а раньше чего я ему только не желала. И чтоб сдох поскорее, а потом думаю, а как дети-сироты останутся. Но спустя годы он сам покаялся, что натворил. Мой Алексей стал встречаться с его дочкой Серафимой. Молодые уж и планы строили, чтобы пожениться. А Викентий увидел… На коленях у Алексея и Серафимы прощения просил. Жизнь, бывает, совестью жалит.



© 2015. Костромская областная писательская организация ООО "Союз писателей России". Все права защищены.