На правах рукописи

Евгений Старшинов

 

«Когда окончилась война и я вернулся с фронта…»

ТРИ ПИСЬМА АЛЕКСАНДРА ТВАРДОВСКОГО

 

О том, что Александр Твардовский в поэтическом строю своего поколения был правофланговым и что его пример и вдохновлял и заставлял каждого быть  более требовательным к себе и своему слову – сказано много и многим. Сказано убедительно, и я тут ничего не добавлю.

Хочу лишь, предваряя разговор о его письмах, вспомнить два эпизода из моей довоенной литинститутской юности, которые объяснят моё обостренное внимание к его творчеству.

На одном из первых поэтических семинаров в Литературном институте СП Илья Сельвинский, знакомясь с нами, студентами-заочниками, стал спрашивать каждого, кого он считает своим поэтическим учителем. Один назвал Пушкина, другой – Маяковского, третий – Сельвинского. А я растерялся…

Жил я в то время в деревне и писал лирические стихи, все больше о природе в разное время года, о картинах сельского быта. Нашему «шефу» эти стихи были знакомы. Он, видимо, уловил в них влияние Есенина. И, полагая, что я опасаюсь вслух назвать это имя, сам назвал его и произнес целую речь о поэзии Есенина, в ту пору бывшей «под запретом». Собственно, эта речь и была основным содержанием этого семинарского часа.  Помнится, он не отвергал возможности поэтической учебы у Есенина, но подчеркнул, что нужно «не следовать ему, а преодолевать его, как это делают Александр Яшин и Александр Твардовский, который своей поэмой «Страна Муравия», взяв на вооружение есенинское мастерство, положил Есенина на обе лопатки…»

Для меня это прозвучало странно и непонятно: как можно уподоблять поэтов разного времени борцам, которые «кладут друг друга на лопатки»…?

И – второй эпизод. Идет семинарское занятие. Обсуждаются главы моей неоконченной поэмы «Обновленная земля». За столом рядом с Ильей Сельвинским сидит Александр Яшин.

Речь в поэме шла о парне-гармонисте, жившем на хуторе, о его любви к девушке из соседней деревни. А закончить поэму я думал тем, как парень убеждает своего отца переехать в деревню и вступить в колхоз.

Обсуждение было шумным. На шум собрались студенты-очники и толпились у дверей. Сельвинский хмуро перебирал пальцами свои чётки. То же самое делал Яшин. Большинство заочников хвалили меня, некоторые резко критиковали. Взял слово и Александр Яшин. Он о содержании говорить не стал. Высказался сдержанно о форме. Ему не понравились «кирпичики», из которых я выстроил главки: что ни строфа, то законченная мысль или картинка, как в частушках.

А в заключение Илья Сельвинский с первого же удара по-боксёрски нокаутировал меня. «Есть ли смысл говорить о форме, - сказал он, - когда содержание не на высоте. тема сселения хуторов сегодня для поэзии не актуальна. О коллективизации, как об историческом этапе, о революции в деревне можно написать одну поэму. И она уже написана Твардовским. сселение хуторов это побочное явление, это следствие коллективизации, само по себе не заслуживающее того, чтобы о нём писали поэму»…

Я был обескуражен. Двое студентов-очников при выходе из института подошли ко мне и стали успокаивать. Это были Михаил Кульчицкий и Василий Захарченко. Попросили меня что-нибудь прочитать им из своей лирики. похвалили. Потом зашли в подвальчик на углу Тверского бульвара и улицы Горького, где «будущие гении» обычно пили пиво, курили и читали друг другу стихи. Тут М.Кульчицкий удивил меня одним своим стихотворением, во многом созвучным с  моей поэмой. Даже стихотворный размер был тот же. И тоже о веселом парне, идущем в соседнюю деревню в поздний час на свидание к девушке.

Для него не рано и не поздно,

Он плевал на тучи по краям.

Он идёт, подмигивая звёздам

И подсвистывая соловьям.

 

Я долго после этого возвращался мыслью к событиям того памятного вечера. Думы о поэме пришлось отложить. А творчество А. Твардовского, его «Страна Муравия» и «Сельская хроника» стали для меня на какое-то время своего рода компасом…

Когда же окончилась война и я вернулся с фронта, первым большим поэтом, к которому мне захотелось обратиться со своими послевоенными стихами, был Твардовский.

 

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

В апреле 1947 года я послал в «Литературную газету», где Александр Трифонович заведовал отделом поэзии, цикл стихов «Урожайный фронт», в котором предколхоза  крутил усы «по-генеральски», трактора выезжали в поле «лавиной» танков, жаворонок взвивался в небо «певучей ракетой» и т. д. С замиранием  сердца стал ждать результатов. Ожидание оказалось не напрасным. В первомайском номере газета опубликовала два или три стихотворения из этого цикла. Разумеется, я поблагодарил Александра Трифоновича за поддержку.  Что-то написал о себе и о гонораре, которого жду. И вот получаю его письмо.

«Дорогой тов. Старшинов! Мне кажется, что я вам писал, но м.б. только собирался и не собрался. Простите. Из присланных Вами стихотворений я пере-дал в печать то, что  показалось мне самым выразительным в том приеме, которым вы пользовались («война и «мир») и который уже  носил некоторое однообразие. Ничего бы не прибавилось к впечатлению, будь напечатано еще несколько таких стихотворений. Не останавливайтесь на однажды обретенном приеме, не влюбляйтесь в него.

Желаю всего доброго. Бухгалтерия деньги вышлет, но боюсь, что это гроши. Ваш А. Твардовский».

Не скрою, это письмо вместе с радостью принесло мне тревогу: «я  повто-  ряюсь», «не надо влюбляться в избранный прием». Это было серьезное предупреждение и урок на будущее. Другим уроком было упоминание «о грошах», которое и умилило меня и устыдило: с какой это стати было обременять его «напомнить бухгалтерии». И что после этого он подумает об авторе: не успел, не успел, дескать, опубликовать первые стихи, а уже хлопочет о гонораре.

В то время я, конечно, не знал ни о высоких критериях Твардовского, ни о его скупости на похвалы. И все-таки на душе было тепло и тревожно, как бывает у прилежного школьника от доброго слова строгого учителя.

 

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Зарок, данный себе, не обременять большого поэта просьбами, я вскоре нарушил. В том же году я написал поэму-сказку «Жизнецвет». Ему посылать её не решался, но обстоятельства вынудили сделать это.

В  поэме речь шла о двух соседях-колхозниках: Никите и Аксинье. Никита, считая, что приусадебный участок «трудодню на подмогу», выращивает на грядках «лук ростовский сердитый, золотые томаты и подсолнух, набитый, что твой диск автомата», а к тому же имеет пасеку. Аксинья же, колхозная доярка, выращивает сказочную траву «жизнецвет», которой можно было бы врачевать болезни, только целебные её свойства обнаруживают себя через молоко, а так же через мёд, как убеждается сосед Никита, считавший её затеи – вздором.

Когда Костромское издательство, где я в те годы работал редактором, послало рукопись в Госиздат, оттуда пришла рецензия с заключением поэта Длигача: «поэма идейно-порочная, автор пропагандирует знахарство».

Двое писателей-москвичей, которым я показал поэму и рецензию на неё, взяли у меня рукопись, чтобы посоветоваться с авторитетными товарищами. Так она побывала у С.Я. Маршака, Александра Жарова, Александра Прокофьева, Сергея Михалкова. Все они отозвались о рукописи  в общем одобрительно, а один из них подчеркнул, что она написана «по-твардовски».

Пробывала рукопись у самого Александра Трифоновича Вот его отзыв.

«М. 14.ХI.48  Уважаемый тов. Старшинов!

Моё мнение о Вашей рукописи я сообщил по телефону Вашему товарищу по Союзу писателей (не помню фамилию). Оно, к сожалению, отрицательное.  Мне, попросту, не нравится ни сама тема, ни манера изложения ее в стихах.

Рукопись направляю Вам по указанному Вами адресу.

Ваш А. Твардовский.»

Комментировать это письмо нет необходимости. Однако этот отзыв не помешал  мне опубликовать поэму в своей первой книге стихов под редакцией Александра Жарова.

 

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Ещё раз я напомнил Александру Твардовскому о себе через 16 лет, когда работал над третьей своей книгой стихов. Я собирался дать ей название  «Зарницы», потому что многие стихи были коротки, как августовские вспышки зарниц.

Твардовский был уже тогда редактором журнала «Новый мир», автором эпохальной поэмы  «За далью даль». Он только что закончил и опубликовал в «Правде»  поэму «Василий Тёркин на том свете».

Мои «Зарницы», конечно. не могли его порадовать или хотя бы мало-мальски удовлетворить. Его отзыв об этой рукописи при всём своем лаконизме мне сказал больше, чем длинные рассуждения иных рецензентов. Вот его письмо.

«30 июня 1964 г. Дорогой Евгений Федорович!

К сожалению, стихи очень уж  «благостные» и умиротворенно-созерцательные. Ничего не смог отобрать для «Нового мира».

Желаю всего доброго.

А. Твардовский».

Не будет преувеличением сказать, что это письмо заставило меня серьезно пересмотреть свои творческие принципы. Нет, не в том плане, чтобы угодить вкусам большого поэта и редактора журнала, а чтобы, оставаясь самим собой, не уклоняться от «правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».

Е. Старшинов




© 2014. Костромская областная писательская организация ООО "Союз писателей России". Все права защищены.