На правах рукописи

Евгений Степаненко

ЧУХЛОМСКОЙ ДЕКАМЕРОН

Повесть-лубок

 

Была весна. Все пробуждалось и возбуждалось. На море и на суше. В мегаполисах и затюканных деревеньках. Средь шумных тусовок и в тихих заводях. Именно в такое время года, волшебной и чарующей майской ночью, в ту самую пору, когда закатная заря готовилась расцеловаться с зарей рассветной, по пустынному большаку брел человек.

Свет фар, спешащих куда-то редких машин, высвечивал придорожные кусты черемухи, березки, опушенные весенней зеленью, крикливую вывеску «ШАШЛЫЧНАЯ «ДУПЛО ФИЛИНА», присобаченную на фасаде мрачноватого приземистого здания, дорожный знак, предупреждающий водителей, что впереди их ждет крутой поворот и ухабы. Бредущего по дороге странника такое шевеление жизни нисколько не занимало. Казалось, он был где-то далеко в своих растревоженных думах, а потому весьма удивился, заслыша хрипловатый, сдобренный наигранной ленцой, голос:

- Мужик, дай закурить.

Дорогу заступили двое: этакий Илья Муромец, просидевший на печи лет тридцать, не менее, и рядившийся под американского пастуха-ковбоя с Дикого Запада. Рядом с ним - девица. Ладно скроенная, крепко сшитая, курносенькая, скуластая да глазастая, глядящая на мир исподлобья. Одета по-дорожному, за спиной - рюкзак горбатится.

- Чего уставился? - уже внушительнее спросил Илья Муромец. - Закурить дай.

- Откурил свое, - с сожалением молвил полуночный бродяга.

-  Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет, - хохотнул незнакомец.

Такие слова странника как будто даже обидели:

- Мог бы придумать что-нибудь поновее.

- Мужик, не шуми, - проявила прыть девица. - Жизнь или кошелек!

Мужик добродушно усмехнулся:

- Такой дивный голосок и такие грубые слова. Сударыня, вы меня разочаровываете.

- Закрой поддувало, - полез на рожон Илья Муромец. - Слыхал, чего дама желает?

- Надоели вы мне хуже горькой редьки, - тоскливо зевнул странник.  -  Получай!..  -  резким  ударом  он  неожиданно  врезал вымогателю пониже правого уха. Примирительно добавил: - Сдачи не надо.

- Ах ты, падла! - взъярился тот. - К тебе дама по-людски, а ты норов выказывать...

На пустынном большаке завязалась нешуточная потасовка. С матерком, ахами, охами и эхами, тяжелым пыхтеньем и сопеньем, с истошным женским криком, огласившим ночную тишину:

-Убили!.. Убили!.. Убили!.. Помогите!..

Никто на помощь не поспешил. Они еще от души помутузили друг друга, а спустя малое время  как ни в чем не бывало, устраивалась за столом шашлычной «Дупло Филина».

Тот, кого величали мужиком, на деле оказался человеком довольно преклонных лет - где-то под восемьдесят. Он старательно оглаживал ушибленный бок, с каким-то детским удивлением признался:

- Крепко вы меня помяли, молодые люди. Давно такого удовольствия не испытывал.

- Ты, дед, тоже не лыком шит, - ворчал Илья Муромец, потирая припухшую скулу. - С виду жидковат, а так вмазал - аж челюсть затрещала.

- Встретил бы ты меня с полвека назад, - успокоил его дед. - Теперь что? Одни воспоминания остались.

Новый знакомый посмотрел на него уважительным взглядом, предложил:

- Как смотришь, если пригубим по чарке за встречу?

- Пригубить, мил человек, не грех, только я нынче гол как сокол.

- Это дело поправимое.  Эй,  гарсон! - крикнул  мил человек требовательно. - Три шашлыка из курицы. Грибков маринованых. Бутылку «Костромской Снегурочки», - пояснил: - В честь местного бренда напиток нарекли.

Из подсобки степенно вышел мужик тамбовской национальности с подносом. Молча выставил заказ, молча удалился.

«Видать серьезную муштровку прошел», - подумал про него дед, спросил нежданного собутыльника:

- Как звать-величать? Бока друг другу намяли, а как кличут - не знаем.

- Иванов Владимир, - откликнулся тот, наполняя стаканы. - В миру Вовик. Ее, - кивнул в сторону девицы, - Изабелла. Сидорова Изабелла. Вино такое есть. Букет - восхитительный.

- Знаю. Вкушал, - поддакнул старик.

- Сам что за птица будешь?

- Раньше был птицей, - махнул рукой дед. - Теперь просто Шилобреев. Борис Семенович Шилобреев. Род старинный. Крестьянгско-пролетарской закваски.

- Вот за это и вздрогнем, - торжественно провозгласил Вовик. Прицеливаясь к маховичку, полюбопытствовал: - Чего один ночами по Матушке-России бродишь, господин хороший?

Шилобреев малость помолчал, ответил с глубоко затаенной болью:

- Нужда заставила. Великая нужда.

- Фирма лопнула? - подала смиренный голос Изабелла.

- Хуже.

- Братва наезжает? - догадался Вовик. - Возьми меня телохранителем. Либо компаньоном. Такой бизнес раскочегарим - чертям станет тошно. За процветание малого и среднего бизнеса!..

- Моей беде, Вовик, тостами не поможешь, - обронил Борис Семенович в тихой печали.

- Что стряслось? - насторожился Иванов. - Говори откровенно, как в налоговой инспекции.

Шилобреев не имел привычки распахивать душу перед первым встречным, но тут был особый случай, и он признался:

- Оженился я, старый опенок. На молодую позарился. Изабелла  нисколько не удивилась такому поступку старика, сказала с уважением:

- Примите наши поздравления.

Не уловив в интонации ее слов никакого подвоха, Борис Семенович заговорил горячо, торопливо, старась излить наболевшее собеседникам, пожелавшим его выслушать:

- А она, чертовка, оказалась такой шустрой, пронырливой, так ублажила меня, утешила, такими сладкоголосыми словами убаюкала, что все свои сбережения,  всю движимость-недвижимость на нее отписал. От чистого сердца, с полным расположением к ее нежным чувствам и трогательным влечениям.

- После такого шикарного жеста она на руках тебя должна носить, - в голосе девушки слышалось восхищение и явная женская зависть.

- Она и понесла, - трагически воздел руки к подслеповатой люстре Шилобреев. - Раскрыла всю свою злонамеренность, прикрытую показной доброжелательностью... Не-ет, не напрасно старик Гете говорил: «Если ты сделал человечеству добро, оно уж постарается, что бы ты не сделал его вторично». Как в воду глядел мыслитель. После такого моего жеста, супружницу Василису словно подменили. Куда все доброе и лучезарное подевалось? Будто не муж с тех пор ей стал, а квартирант голоштанный. Такие стервозные сцены закатывать принялась, не приведи Господи. Терпел я, милые люди, такую вопиющую несправедливость, до скрежета зубовного терпел, да и на страшный грех решился.

В «Дупле Филина» воцарилась тягостная тишина, нарушенная Вовиком:

- Убил Василису? Укокошил?

- Убил, - обреченно выдохнул Шилобреев. После томительной паузы уточнил: - Себя убил.

- Боря, ты че? - опасливо отстранился от него Вовик. - Много выпил? Или мало? Че плетешь-то?

Борис Семенович затуманенным взором посмотрел в потолок, словно выискивая там петлю, в какую можно сунуть свою седовласую головушку, сказал отрешенно:

- До того нестерпимой жизнь стала, что я утопился.

- В корыте? - весело рассмеялась Изабелла.

Шилобреев строго глянул на нее, ответил на полном серьезе:

- В речке. В нашей бурливой, говорливой реченьке. Все свершил чин-чинарем, как у графа Толстого  в «Живом трупе» описано. Припасенную одежу на берегу сложил, прощальную записочку состряпал: «В моей смерти прошу никого не винить», - и в омут головой... Плесни-ка еще стопарик.

Вовик возмутился:

- Ты че, старче, мозги нам пудришь? Утопился он. А сам хлещет алкоголь за милую душу.

- Это для сердечного допинга, - вразумил его Борис Семенович. После очередного возлияния, распахнул душу настежь: - Виноват, в своих страстях-мордастях я малость приврал.  Насчет «головой в омут». Все прочее - истинная правда: и одежда   на   берегу,   и прощальная  записочка.  А как дошло до омута - светлая  мысль озарила меня: «Накося выкуси», - думаю. С какой это стати должен расстаться, с жизнью, ниспосланной, мне свыше? Да разве я не человек? Пусть старый, обманутый, судьбой изрядно потрепанный, так что из того? Сникнуть, опустить руки, шипеть недовольно из-под воротни на других, как убогая сирота казанская, ни во что себя не ставившая? Вот и подумал у омута: идите-ка вы, злопыхатели ненасытные, знаете куда? А я еще поживу, порадуюсь свету божьему. Ради собственного уважения и достоинства человеческого поживу. Уж как там все обернется - не ведаю, но гнуться перед житейскими невзгодами - дудки. Не из таковских...

- И давно приказал долго жить? - прервала пылкий монолог Шилобреева Изабелла.

- Завтра девять дней будет, - мнимый утопленник похрустел грибком, досказал: - Подался, было, в город. Думал у друзей-знакомых перекантоваться, пока жизненную опору не нащупаю, да куда там. У них своих забот невпроворот. Пошел дальше горе мыкать. Сегодня утром скрытно навестил родные пенаты - так совсем покоя лишился. По слухам, супружница Василиса, узнав о моей погибели, онемела.

- Как онемела? - Изабелла даже присвистнула.

- Натурально. Как люди  немеют от огромной радости или нервного стресса? Так и она. Лишилась дара человеческой речи. Экстрасенса будто бы пригласили, на предмет возвращения утраченного голоса... Плесни-ка еще, Вовик.

- Не много ли будет, батя? - участливо спросил тот.

-  В самый раз. Я свою норму знаю, - лицо Бориса Семеновича разгладилось,   озарилось  румянцем,   в  глазах  нет-нет  и  мелькнут озорные искорки, говорящие о том, что в голове старика идет какая-то деятельная работа, осмысливающая сложившуюся ситуацию. Видимо, проиграв в уме несколько вариантов,  Шилобреев остановился на этом: - Гляжу на вас, молодые люди, и думаю: не соизволите ли оказать мне добрую услугу в одном пикантном деле?

- Если умном - с удовольствием, - расправил богатырские плечи Вовик.

- Дело такое, - Борис Семенович перешел на заговорщеский полушепот.    -    Крайне    необходимо    документ, в котором я собственноручно отписал Василисе все трудом нажитое достояние, заполучить назад. То есть, в мои руки.

- Не понял, - тупо уставился на него Илья Муромец.

- Стратегия такая, - Борис Семенович заговорил еще тише, - Нужно проникнуть в мой дом и тот документ приватизировать. Без него супружница Василиса окажется на бобах, и с ней можно будет говорить юридическим языком.

Вовик потянулся за бутылкой:

- Напустил ты туману, Борис Семенович, аки тоскливый осенний день. Не хочешь, а выпьешь.

- Господин Шилобреев, вы что нам предлагаете? - девушка даже стала заикаться, от изумления, - Воровство со взломом, а может и с телесными повреждениями? Это дело нешуточное.

- Уголовно наказуемое деяние, - уточнил Вовик. - За него можно схлопотать на всю катушку. Легко сказать: подайте мне документ на блюдечке. А как его взять?

- Танки грязи не боятся, - осадил его горячность Шилобреев. - Тактика такая: я являюсь в дом под видом экстрасенса...

- Батюшки светы, - расхохоталась девица. - Этого еще не доставало.

- Являйся, - великодушно разрешил Вовик. - Мы-то при чем? Какая услуга от нас требуется?

Неугомонный Шилобреев пытливо оглядел обоих:

- Вы будете моими ассистентами.

- Вона куда тебя понесло, - подивился Вовик масштабу мысли Бориса Семеновича.

- У него мозга за мозгу заходит, - определила нездоровый, симптом Шилобреева Изабелла, пытаясь ему втолковать: - Если у Василисы голос пропал, еще не значит, что она рехнулась окончательно. Вмиг тебя раскусит, пожует и выплюнет. Заодно и нам по шеям накостыляет.

- Тут-то и есть пикантный нюанс, - спокойно ответствовал обманутый муж. - Надо ухитриться, сделать так, чтобы она меня не признала. Ни боже мой.

- Она что, совсем дура? - пожелал уточнить Вовик.

- Она не дура. Поумнее нас с тобой будет. Но человек должен возвыситься над предлагаемыми обстоятельствами. Вот я и решил: заявляюсь к ней в облике экстрасенши...

- Кого, кого? - Вовик не поверил своим ушам.

- Эк-стра-сен-ши, Экстрасенса женского пола. Уловил? На этих словах девица совсем развеселилась:

- Ну, утопленник, ты даешь!.. Какая, извини за комплимент, из тебя дама?

- Твоя правда, Изанька, - в тон ей отозвался утопленник. - Перевоплощение - дело тонкое и трудоемкое. Но стоящее свеч. По себе знаю. В бытность сопливым пареньком в фабричной самодеятельности участвовал. Синеблузником. После того даже в театре юного зрителя поигрывал. Был такой в городе. В нем еще Витька Розов, патриарх театра, драматург с мировым именем Виктор Сергеевич Розов, актерствовать начинал. Это много позже патриархом  возвеличили, а для  нас как был Витькой, так им и помнится. Как сейчас вижу,  играли спектакль «Недоросль». Была раньше такая пьеса. Может слыхали? Так вот, в нем, из-за дефицита женских талантов саму госпожу Простакову представлял, а Витька Розов - моего братца Скотинина. Принимали прямо, как народных. Может и похлеще... Так что лицедейство мое жизненной практикой обеспечено. К тому же, по семейным преданиям, один из моих пращуров со скоморошьей ватагой знался, глумы сочинял. Давно то было. Еще при царе Алексее Михайловиче. И баб представляли, и девок,   и   сварливыми   тещами не брезговали, - завершив сию исповедально-историческую тираду, Шилобреев перешел к главному: - Мне бы соответствующее одеяние подобрать, да ассистентов парочку. Без них несолидно. Не тот коленкор.

Изабелла смотрела на новоявленного авантюриста с жалостливым сочувствием:

- Вовик, видал? Ален Делон местного разлива объявился.

- Уймись, - отмахнулся от нее тот. Бориса Семеновича спросил: - Где живешь?

- Тут рядом. Рукой подать. Не доезжая Никольского сразу направо.

- Что с этой акции будем иметь?

- Уважаю рассудительных партнеров, - Шилобреев облегченно вздохнул, - Будьте покойны, не обижу.

Вовик оживился, будто застоялый жеребец, заслыша сигнал боевой трубы:

-  Эй, гарсон! Подбери женский наряд. В меру модный, но не крикливый. И сирену раздобудь!

- Сирена-то зачем? - удивился Борис Семенович.

- Без сирены нельзя, - наставительно пошевелил указательным пальцем ассистент. - У нас ведь как: ни одно стоящее дело без великого шума не делается... - от избытка чувств, Вовик взял гитару самозабвенно запел про удалого Хасбулата и его острую шашку.

Дом Шилобреева был с виду скромен, но солиден и основателен, притягивал взор просторными окнами, в каких отражалось улыбчивое майское солнышко, широким парадным крыльцом, обрамлённом лакироваными перилами с точёными набалдашниками, сработынными собственными руками Бориса Семёновича. У входа красовалась старая подкова, найденная хозяином на колхозном пастбище. Она символизировала счастье, покой, семейный уют и желанное отдохновение обитателей жилища. На коттедж дом не тянул, на хоромы тем более, хотя завистливые языки не иначе как такими благородными словами и не называли обитель Шилобреевых.

По случаю девяти дней, минувших со времени ухода Бориса Семёновича в неизвестность, во дворе дома затевалась поминальная трапеза. Благо погода расщедрилась на благостную теплынь и желанную умиротворённость, какую никак не нарушало не жужжание пчёл в жёлтых цветах одуванчиков, ни грачиный грай в соседней берёзовой роще, ни трели соловушки в зарослях чапыжника, ни ор ошалевших от свадебных забот лягушек в бурливой, говорливой реченьки, ни уплывающий к чистому синему небу колокольный благовест.

Супружница Бориса Семёновича Василиса и внучка его Катерина выставляли на стол, врытый в землю под раскидистой липой, разносолы и напитки, положенные по издревле заведённому ритуалу. Выставляли бессловесно, изредка обмениваясь только им понятными жестами. Обе были сосредоточены, неторопливы, придирчивы ко всякой мелочи. Василиса то и дело отступала на шаг-другой назад, цепким женским взором оценивала убранство стола, отодвигала-подвигала то вазу с фруктами, то заливную сёмгу, то бутерброды с икоркой, как черной, так и красной, либо испанскую ветчину хамон, не забывала и про графинчик с можжевеловой настойкой. Заметив одной ей ведомое упущение, вдова плавно уплыла в дом, увенчанный конской подковой.

Катерина, скрестив руки на волнительной груди, в который раз пересчитывала столовые приборы: хватит ли на всех приглашённых? Да и про запас иметь - не помешает. Девушка она была статная, собой видная, с шальным бзиком в зеленоватых очах. Не то, чтобы красы неписанной, но и особой прелестью Богом не обиженная. В той самой поре, про которую в стародавние времена судачили - девка на выданье. Правда, о выданье она особо не помышляла - времена не те, но и относиться бездумно и легкомысленно к такому судьбоносному повороту судьбы себе не позволяла. Хотя прекрасно понимала, что в затерявшейся среди лесов и болот деревеньке расчитывать на изобилие претендентов на руку и сердце - всё одно, что лицезреть Шварцнеггера на колхозном сенокосе. Правда, проживал здесь один сосед. Богдан Сыроегин. Мужик в соку, порывистый, речистый, энергичный, деятельный амбициозный, с нательным крестиком на груди. Всякий раз, глядя на Катерину, улыбался приветливо и стеснительно. То ли заигрывал с ней, а может, и в самом деле что-то такое испытывал. К тому же имидж его несколько шокировал девушку, непривычную к сельской цивилизации. Он всё время представлялся в образе охотника. Костюм с плеча бывалого лесника, ремень с массивной бляхой, на голове - непонятная каска. На шее - бинокль болтается. С другой стороны, в такой загадочности чудилось что-то романтическое, подкупающее девичье сердце, а потому Катерина держала Богдана на прицеле. «Авось пригодится», - думала она, пересчитывая столовые приборы. Даже вздрогнула от неожиданности, заслыша знакомый, немного приторно-сладковатый голос Сыроегина:

- Добрый день,  Катерина  Карповна.  Как Василиса?  Процесс улучшения здоровья не наблюдается?

Девушка толк в общении с молодыми людьми уже постигла, а потому пристально глянула в его шустро бегающие глазки, сказала с нескрываемым подозрением:

- Что это вы, Богдан Сазонович, последнее время о её здоровье
так печётесь?

- Не дури,  - сосед снял шлем, смахнул с наклёвывающейся лысины пот, погладил бородку. - Сама видишь, какая напасть свалилась на человека.  Поддержать его,  проявить участие – наш гражданский долг.

- Может вас  прельстило неожиданно свалившееся, на неё наследство?

 

- Катерина! - Богдан задохнулся от такой нелепой мысли, - Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Подозревать меня? И в чём?

- Где был вчера вечером? Я тебе звонила.

- В городе. У друга детства. В шахматы играли.

- Что-то много друзей детства вдруг объявилось. Раньше о них не вспоминал.

 

- Катерина! - возвысил голос Богдан,- Ты меня оскорбляешь. Выводишь из равновесия. У меня нет слов...

- У тебя никогда их не было. Одни обманные, - запричитала девушка  по-бабьи.  -  Господи,   почему я  оказалась  здесь,   в  этой ссылке? Почему родителям приспичило ехать в командировку в эти долбанные Арабские Эмираты, а меня спровадили сюда, к дедушке, так неожиданно нас покинувшего? А бабушке Василисе я, как кость в горле. Один человек был, которому верила, думала опереться на его плечо в минуту душевной невзгоды, и тому оказалась до лампочки.

- Катерина, я тебя не узнаю, - растерянно забормотал Сыроегин. - Как ты можешь?.. Ты мне не веришь?..

Вместо бабьих всхлипов в голосе Катерины послышался звон металла:

- Богдан  Сазонович,  вы  смеётесь  надо  мной!     Сколько  раз обещали сковать меня цепью Гименея, а как до дела - сразу в кусты? Тысяча отговорок находится.

- Успокойся, - нежно улыбнулся Богдан. - Теперь всё позади. Меня утверждают менеджером  культурно-оздоровительного центра «Возрождение».

- И где возрождается такой центр?

- В нашей деревне. На базе бывшего сельского клуба. Такое
дело  затевается,  -  от заманчивой  перспективы  Сыроегин  сладко зажмурился, - Сауна, бильярд, игровые автоматы - развлечения, на любой  вкус.   Со  всего  района  к  нам  хлынут любители  вальяжно оттянуться. А может и из других районов... Потому и в город ездил. Утрясать вопрос о назначении. Правда, там притормозили. Неэтично, говорят. Девять дней не прошло, как Борис Семёнович преставился, а мы будем культурно-развлекательными проблемами заниматься. Но моя кандидатура менеджера внесена в конкурсный список. Находится на подписи.

- Значит, сауны, массажистки, - с  недобрым  предчувствием прошептала Катерина. - Молоденькие, смазливые, сексопильные...

- Непременно, - витал в своих прожектах Богдан. – Сейчас многие школу заканчивают, вот мы и приберём их к рукам. Уверен, отбоя не будет от желающих. К тому же, пустующих домов навалом. Обустраивайся и живи кум королю.

 

- А я? - пыталась поймать взгляд будущего менеджера девушка. - Обо мне подумал? Тоже в массажистки?

- Ты станешь хозяйкой центра «Возрождение», - успокоил её Богдан. И непонятно было: то ли сейчас придумал такую должность, то ли заранее определился.

- Хозяйкой? - недоверчиво переспросила Катерина.

- Только так и не иначе, - голос Сыроегина обрёл прежнюю значительность и твёрдость. - Будешь моим замом по маркетингу. Связь с общественностью и всё такое прочее.

Их диалог прервал приход скорбной процессии. То были люди довольно преклонных лет, вечные труженики колхозного прошлого. Впереди шествовала Вера Сергеевна - видом суровая, неприступная, волевая, будто сошедшая с плаката «Родина-мать зовёт!» Кем только не довелось ей побывать на своём долгом веку. И жала, и косила, и стога метала, и в плуг впрягалась, и на лесоповалах жилы рвала. Даже в жёстком председательском кресле сидела. Правда, сидела, громко сказано. Всё больше моталась по полям, фермам, мастерским. На язык была востра, несдержанна, но селяне на неё зла не таили. Потому как справедливостью брала. Желанием достучаться до людской совести. Ей и поныне помнится приказ, написанный, почитай, с полвека тому назад. Тот казённый документ назывался «О поощрении лучших заготовителей сена», а в нём говорилось: «Пускай не будет неожиданностью для всех руководителей, для всех механизаторов и колхозников, что за две недели сухой погоды лучших результатов в колхозе имеет вдова Голубева Надежда Сергеевна, которая одна накосила, высушила и заметала два стога сена, третий завершает, и сегодня я приняла от неё отличное сено в количестве 20 центнеров. Приказываю: 1. Низко кланяюсь и благодарю Надежду Сергеевну и премирую 10 кг сахара. 2. Обязываю каждого механизатора и колхозника, что заготовил сегодня меньше 20 центнеров сена, поклониться и попросить извинения, у солдатской вдовы. Председатель колхоза Митрохина В.С.»

Помнила тот листок, исписанный от руки, и солдатская вдова Надежда Сергеевна Голубева, которая шла теперь в скорбной процессии следом за Митрохиной В.С. Не в пример бывшей председательше, выглядела она не по годам легкой, воздушной, смотрящей изумлёнными глазами на окружающий мир. То был не божий одуванчик, но человек живой, жизненными тяготами и невзгодами не пришибленный, согретый неуёмной жаждой жизни. На неё ненароком то и дело зыркал дед Аксён, замыкающий этот печальный строй. Вообще-то фамилия деда была Аксёнов, а звали-именовали Степаном Ефремовичем, но как-то так прижилось, что его имя-отчество вспоминали в самые торжественные случаи. Всё больше дед Аксён да дед Аксён. Уж сколько поколесил он по необьятным просторам Советского Союза, сколько покуролесил на извилистой жизненой стезе, но последний поклон пришёл отдать родной деревеньке, отчему дому. Так, на склоне лет, судьба-разлучница свела их снова вместе, даже пригласила в дом давнего сотоварища Бориса Шилобреева, который так не по-товарищески оставил их куковать здесь, а сам удалился.

Вошедшие степенно поклонились Катерине и Богдану, для порядка помолчали, после чего Вера Сергеевна, глядя на стол, уставленный явствами, заметила:

- Как время летит. Давно ли Боренька сидел за этим столом, изучал историю государства Российского, мемуары сочинял, а уже девять дней минуло.

- Жаль, что такие обходительные и душевне люди уходят от нас, - нежным напевом отозвалась Надежда Сергеевна.

Дед Аксён смотрел на жизнь с философским размахом, по этой причине сказал кратко, но значительно:

- Бог прибирает лучших - об этом давно известно. Каждому свой срок определён. Как говаривал покойный, человек не оттого умирает, что кирпич на него свалился, либо хворь какая  приключилась, а потому что исполнил в этом мире завещанное свыше, а значит нечего здесь зря воздух коптить.

Пользуясь случаем узнать из первых рук о дедушкиных молодецких амурах, Катерина спросила:

А правду говорят, что у Бориса Семёновича было много детей рождённых от брака и нечаянно?

Непривычный вопрос внёс некоторое смятение в ряды ветеранов. Вера Сергеевна пытливо глянула на девушку, сказала, как отрезала:

- Завистливые люди, Катюша, такого наговорят, хоть уши затыкай.

Надежда Сергеевна сомнительно пожала плечами:

- Чего не знаем, того не знаем. Неправедные наветы горазды мы на достойных людей возводить. А вот какой драматический случай произошёл с Борисом Семёновичем в его первом браке в первую брачную ночь - про то доводилось слышать.

Неординарное сообщение бабы Нади пробудило в душе Богдана Сыроегина живейшее любопытство:

- И что стряслось с Борисом Семёновичем в первую брачную ночь?

 Ещё в ту войну, во вторую мировую, Шилобреев был обручён с одной  молодой  дояркой,  -  певучим  голосом  отозвалась  Надежда Сергеевна. - В сражении под Полтавой его ранило пулей в нос. Пуля потом заросла, и по возвращении домой Борис Семёнович женился, на своей невесте. И вот ночью, оставшись вдвоём, он, по известному обычаю,  увлёк молодую жену  на супружеское ложе,  но  в самый ответственный момент, будучи в сильнейшем волнении, чихнул. Пуля вылетела из носа и убила молодую жену наповал.

Все так и раскрыли рты от такого невероятного сюжета. Дед Аксён укоризненно покачал головой:

- Что-то я за ним такой оплошности не припомню.

Хорошо зная рождающиеся в светлой голове подруги всякие несуразные фантазии, Митрохина упрекнула Голубеву:

- Сама придумала, или вычитала в книжках?

- За  давностью  лет  забыла, - призналась  та, - Но  знаю определённо: после того казуса Борис Семёнович долго места себе не
находил. Пока не женился на Василисе.

- Надюха, окстись! - баба Вера не на шутку осерчала. - Говори да не заговаривайся. Боренька-то и до Василисы в ЗАГС заглядывал. Катерининого родителя разве с Василисой сотворил?.. То-то и оно.

Не по нраву пришлась Катерине затеянная перепалка. Дабы утихомирить назревавшие страсти, напомнила о заботах нынешнего дня:

- Василиса  Петровна  сейчас так переживает,  так убивается оттого, что голос потеряла. Какие только снадобья не пробовала - ничто не помогает.  В  медпункте уборщица тётя Дуня  сказала по секрету: «Любовь, одна любовь может спасти человека».

При слове «любовь» Надежда Сергеевна вздрогнула, просветлела ликом, тихо молвила:

- Где она - любовь эта? Затерялась, заплуталась, в житейской грязи забарахталась, и нету ей спасения.

- Скоро излечится Василиса Петровна, - определённо и категорично заверил Богдан. - Я экстрасенса пригласил. Из города. Знакомый мужик порекомендовал. Хоть и баба, говорит, но чудодей, каких поискать. На ходу подмётки рвёт.

- Это аргумент сурьёзный, - крякнул от удовольствия дед Аксён. На что Вера Семёновна с сомнением возразила:

- Мне сваха из соседней деревни рассказывала про этих залётных птиц. К ним тоже экстрасенс наведывался. Всё какого-то медиума выкликивал.

- Выкликнул? - с надеждой спросила Катерина.

- А как же, - суховатая фигура бабы Веры заколыхалась от смеха. -  На одном сеансе  он под столом не только играл на балалайке, но пел голосом Надежды Бабкиной и Коли Баскова, и даже хватал чужие коленки.

- Вот это ни к чему, - засмущалась баба Надя, как невеста на выданье. - Коля Басков - ладно, но хватать чужие коленки... В этом есть что-то эзотерическое.

- Чего, чего? - все воззрились на бабулю, как на вождя ЛДПР Жириновского во время его купания в проруби в крещенские морозы. Дед же Аксён с нескрываемым восхищением спросил:

- Откуда таких слов нахваталась, Надюха?

- Читаю, дедушка, умные книжки почитываю, - мило улыбнулась ему Надюха. - Прошлый четверг какие-то калики перехожие целую авоську книжек принесли. «Гуманитарная помощь», - сказали. На все случаи жизни. И как капусту квасить, как от перхоти избавиться, как отладить компьютер, если нужный сайт не вскрывается. Про тайные, сокровенные страсти, по-ихнему - эзотерические, в них тоже прописано.

Дед Аксён навострился было разузнать у Голубевой всю подноготную про эти самые тайные страсти, но тут из дома вышла Василиса Петровна, Сосредоточенная, отрешённая, невыразимой печалью овеянная. Несмотря на тёмное одеяние, изящно облегающее её дородные телеса, невозможно было не заметить притягательной неги, страдальческого женского томления неутешной вдовы. В вытянутых руках она бережно несла портрет Бориса Семёновича в траурном обрамлении. То был снимок номенклатурного деятеля местного масштаба, за насупленными бровями которого угадывался лихой забияка, отчаянный жизнелюб, мужичок себе на уме. Василиса Петровна водрузила портрет на красном месте, в торце стола, налила рюмку можжевеловой, прикрыла её ломтиком хлеба «Бородинского». После того размашистым жестом, понятном всей многонациональной России, пригласила всех к столу.

Никто не дал себя упрашивать, занял место, как душенька пожелала. Богдан Сыроегин, оглядев собравшихся, взял нелёгкую миссию в собственные руки. Наполнив бокалы, обратился к портрету Шилобреева с проникновенными словами:

- Дорогой Борис Семёнович. Сегодня за этим столом собралась вся наша деревня, все, кто не покинул её, не оставил, родимую, в самые пасмурные годины. Собрались, чтобы воздать должное нашему славному, сердечному, неугомонному романтику, человеку и соседу, память о котором мы, молодое поколение двадцать первого века, ни за что, ни за какие коврижки, ни при каких исторических катаклизмах и социальных потрясениях... Нет, не могу... - Сыроегин смахнул рукавом скупую мужскую слезу, опустился на табурет, растроганно поглаживая свою курчавую бородку.

Все, как по команде, перевели взор на деда Аксёна. Тот с готовностью поднялся, по привычке кашлянул, давая понять, что волнение перехватывает горло, заговорил издалека:

- Незабвенный Боря. Извини, что я так, по-простецки, к тебе обращаюсь. Сколько лет мы с тобой шли от победы к победе твёрдой поступью,  сколько  раз  выручали друг друга  в трудную  минуту,  а сколько было таких минут!.. Дорогой Семёныч, друг, соратник, коллега, ветеран лёгкой и тяжёлой промышленности. Девять дён прошло с того рокового мгновения, как безжалостная смерть вырвала тебя из наших рядов. Никогда больше ты не пройдёшь по нашей улице, не спросишь: «А где мне взять такую песню, чтоб о любви и о судьбе?..» А я в ответ: «Да чтоб никто не догадался...» Эх, - да что слова!.. Пусть земля будет тебе пухом, а царствие - Небесным.

Выпили, не проронив ни слова, задумчиво и неторопко, осознавая значимость и важность момента. Не столько ели - сколько дегустировали громоздящиеся на столе разносолы. Глядя на этих пожилых людей с честью и достоинством завершающих свой земной путь, Катерина вспомнила:

- Последнее время дедушка очень переживал от того, что рубль жрёт человека. «Мы, - говорил, - духовно жили. Может и не очень складно  да  сытно,   с  перегибами   разными,   головокружениями   от успехов, но была вера, идея была, гордость за свою страну. Теперь духовную жизнь угробили. А убить духовную жизнь - значит убить народ. Возродить её трудно, но необходимо. Иначе пропадём. Так говорил дедушка.

Вере Сергеевне такой образ мыслей Шилобреева был близок, дорог и понятен. Она подтвердила: да, мол, он всегда жил действительностью, боевой, кипучей. А как музыку любил слушать. Бывало сядет у раскрытого окна, заведёт патефон и слушает. Особенно «На сопках Маньчжурии» и «Оренбургский пуховый платок».

Дед Аксён тоже внёс лепту в воспоминания о своём сверстнике, затронув такую тонкую материю, как сценическое искусство, какое Шилобреев обожал безпредельно.

- Ещё будучи парнишкой, - ударился в мемуары дед, - ему в спектакле про какого-то придурка Митрофана роль одной стервозной бабы, госпожи Простаковой, всучили. Другой бы на его месте от такого несуразного поручения заикой стал, а Борьке хоть бы хны. И тут в грязь лицом не ударил. Никому в  голову не приходило,  что  под женским одеянием мужик своё  достоинство засекретил, - Аксён победоносно оглядел сотрапезников, с сожалением добавил: - Не-эт, теперь таких комедий не ломают.

Вера Сергеевна припомнила неизъяснимое чудачество Шилобреева. Он почему-то не мог себе представить актёра с орденом. «Актёр с орденом - смешон» - говорил. Тут есть Божий дар художника, какой негоже унижать людскими наградами и регалиями.

Надежда Сергеевна к тому добавила, что перед тем, как покинуть сей суетный мир, Борис Семёнович в местном храме Мельпомены побывал. Чего там смотрел, она не допытывалась, но ездил в театр определённо. Дед Аксён подтвердил правоту Надюхи, авторитетно доложил:

- Со мной после того посещения делился сокровенным. Заграничную историю представляли. Безумный день про женитьбу одного слуги, прописанного в Испании под именем то ли Фигоря, то ли Игоря. По вкусу пришлась Борису та история. Так и прёт, понимаешь, со сцены вольготность души людской, горделивость человеческого достоинства и благородства. На сцене такой простор - хоть конём гуляй. А сколько любовен в том спектакле наворочено, а какие аппетитные актрисулечки...

На этих словах Василиса так ахнула кулаком по столу, что блюдо с салатом из крабовых палочек подпрыгнуло и метнулось в сторону деда Аксёна. Тот удивлённо посмотрел на невиданную эквилибристику посуды, ткнул вилкой в деликатес, будто оправдываясь перед вдовой, завёл разговор профессиональный:

- Как-то мы с Семёнычем ездили в командировку в Джесказган. Передавать опыт по эксплуатации наших ткацких станков. И надо же такому случиться: один из опытных образцов забарахлил. Карбюратор не сосёт, свечи не работают, в клапанах плохой зазор, и цилиндры хлопают.

- Аксён, чего городишь? Белены объелся? - Вера Сергеевна энергично дёрнула деда за рукав. - Какой у ткацкого станка карбюратор?

- Ах, да, - хлопнул себя по лбу дед. - То в Талды-Кургане оказия случилась. Ездили мы передавать опыт по эксплуатации наших шагающих экскаваторов...

Пронзительный звук сирены «Скорой помощи» прервал Аксёна на самом интересном месте. Сидящие за столом недоуменно переглянулись.

- Кто ещё к нам пожаловал? - спросил Богдан неизвестно кого. Не успел дойти до калитки, как та распахнулась, пропустив во двор гривастую, огненно-золотистого отлива, даму неопределённых лет, в расписном цыганском наряде, обутую во вьетнамские шлёпанцы на пробковой подошве. Из-за плеча дамы выглядывала девица диковатого вида, в лёгком спортивном костюме. За ней громоздился ковбой с Дикого Запада Америки, с гитарой за плечами и увесистым баулом в руках.

- Простите, вы к кому? - на правах хозяйки дома спросила Катерина

Ковбой выступил вперёд, сухо доложил:

- По вызову. Экстрасенса  заказывали? - кивнув в сторону гривастой дамы, представил: - Акулина Иссык-Кульская. Услуги лицензированы, - и протянул Катерине бумажку. Та её долго вертела, и так и эдак рассматривала. - Сомневаетесь в чём?

- Время такое, - ответил за девушку Богдан, - Самому себе не во всём доверяешь, - взял бумагу у Катерины, покрутил-повертел, возвратил со словами: - Столько проходимцев расплодилось.

Дама грудным низким голосом представила свиту:

- Мои ассистенты. Вовик. Владимир Иванов. Изабелла Сидорова, - в её интонациях слышалось некоторое напряжение.

Изабелла, уловив зыбкость ситуации, в какую втюрились по собственному хотению, поспешила ей на помощь:

- Акулина Спиридоновна широко известна в самых узких кругах. Про неё даже шлягер сочинили.

- Шлягер? - оживился дед Аксён.

- Он самый, - подтвердил Вовик. Дальше понёс несустветное: - Максим Галкин с Пугачёвой, на закрытых правительственных приёмах исполняют. Не слыхали?

Труженикам села неловко было в глазах гостей выглядеть неотёсанной дервенщиной. Потому дед Аксён дипломатично изрёк:

- Как же, как же. Слухом земля полнится. Хотя самим  не доводилось.

- За чем дело стало? - Вовик взял гитару, подмигнул Сидоровой: - Иза, вздрогнем.

И они запели. Озорно, заливисто, с притопом-прихлопом, что твои новые русские бабки, засорившие телеэфир:

 

Это вам не Кашпировский,
        Не Чумак, и не Глоба.

        Говорим вам откровенно -
        Там всё это не туда.
        То ли дело Акулина –
        Иссык-Кульский феномен,
        Только глянет, слово скажет –
        Станешь ты, как супермен.
        Коль с потенцией неладно -

        Не грусти и не горюй,
        Лишь доверься Акулине,
        А потом и в ус не дуй.
        Будешь радостным и бодрым,
        Расцветёшь, как дикий хрен.
        Вот что значит Акулина –
        Иссык-Кульский феномен.

 

Старушки несмело похлопали в ладошки. Богдан Сыроегин то ли серьёзно, то ли насмешливо заметил:

- Круто.

- Не то слово, - поправил его дед Аксён. - Очень недурственно. Игриво и доходчиво.

Одна Катерина внесла диссонанс в благодушную атомосферу, заметив:

- Только говорят «феномен», а не «феномен». С ударением
нестыковочка.

- Народный фольклор, - просветил её Вовик.  - А народ наш знает, куда ему ударять.

 

- Кто из вас болезный? - подала голос Акулина.

- Вот, - взял бразды правления в свои молодые руки Богдан. Василиса Петровна. Дело было так...

- Без предисловий, - мягко осадила его экстрасенша. - Конкретно.

- После  скоропостижного  ухода  горячо  любимого  супруга  в неведомые астральные дали, она онемела.

- И? - вперила в него пронзительный взгляд Акулина.

- Желательно вернуть человеку утраченный голос.

Дед Аксён, приподнявшись со скамьи, стал пристально всматриваться в Иссык-Кульскую:

- И кого это ты мне напоминаешь, матушка?

Почуяв неладное, Изабелла с обворожительной улыбкой поспешила усадить его на место:

- Дедуля, не мешай. Нам некогда. В городе ждут. В центре по оздоровлению трудных подростков.

Акулина, пропустив щекотливый вопрос старика мимо ушей, ещё придирчевее стала осматривать пациентку, приговаривая:

- М-да. Случай неординарный. Но тем и интересен. Скажи-ка мне пару ласковых, прелестница, - на что вдова издала несколько нечленораздельных звуков. - Всё ясно. Тут без спонтанной телепортации не обойтись, - дала условный знак Изабелле. Сидорова достала из баула аппарат, напоминающий конский хомут. Приводя мудрёную технику в рабочее состояние, Иссык-Кульская уясняла диагноз заболевания;

- А знаешь ли ты,  голубушка,  что человеческий мозг самое необыкновенное чудо на свете?

- Не знаю, - жестом ответствовала Василиса.

- Так знай. А ведаешь ли о том, что мозг твой в одно мгновение посылает  информации  больше,  чем  все  коммуникации  мира  над Атлантическим океаном за целый квартал?

Своё неведение вдова опять подтвердила жестом.

Акулина с сожалением посмотрела на пациентку, надела на шею Василисы аппарат, после чего воткнула себе в ухо эластичный змеевик со словами:

- Приступим с божьей помощью. Прежде всего хочу посмотреть ту часть головного мозга, которая имеет дело с речью. У всех есть такое место.  Находится по левую сторону,  пониже затылка. Тэк-с. Здесь нарушений, нет. А здесь? О! В этой области всё забито словами, как подушка перьями.

- Что же теперь делать? - нетерпеливо спросил Богдан.

- Во всём слушаться меня, - был ответ. - Авось язык и рассупонится. Ситуация очень даже нештатная, - и уже к Василисе: -

Стань сюда, ангел небесный. Расслабься. Сосредоточься. Не дыши, -Иссык-Кульская начала посылать магические пассы, боромоча что-то невнятное. Под воздействием невидимой энергетики вдова изо всех сил пыталась заговорить, но безуспешно.

- Странно. Другим помогало, - в глубокой задумчивости молвила
экстрасенша, снимая с Василисы аппарат. - А не перейти ли нам с тобой, ясно солнышко, на словесное кодирование?

- Переходи скорее, - благодарно затряс бородкой Сыроегин.

- Спешка нужна при ловле блох, - вразумила того Акулина, гипнотизируя Василису взглядом. - Замри. Мысленно внушай себе заветное желание, - не мигая, уставилась на вдову, стала вещать низкими, с мужскими обертонами, голосом:

 

Члены елеем натри ей, полежь благородное тело
        Прикосновением нежной руки, омоченной обильно
        Соком живительным чудо-банана-кокоса,
        Какие на каждом базаре у нас продают в изобилье.
        После того разродись же словами, голубка,
        Гласом благим разродись, тебе установку даю!..

 

Василиса зашлась в экстазе. Стонет, рыдает, но дальше этого дело не идёт. Присутствующие при сём с безмерным интересом и непривычным испугом лицезрели подобное действо, на которое Иссык-Кульская реагировала, напротив, спокойно и рассудительно:

- Глубоко кризис проник. Кабы ты мне встретилась сразу после нервного потрясения...

- Скажи, как нам теперь быть? - занервничал Богдан. – Какое средство ей поможет?

Воцарилась такая тишина, что было слышно, как сопит дед Аксён. Все ждали ответа специалиста-практика. Акулина одарила каждого понимающим взглядом, ответила определённо:

- Мужик ей нужен. Ядрёный, что груздь солёный.

- А я что говорил? - взвился над столом Аксён. - Хоть и не феномен, а заявляю громогласно: плюньте, бабы, на гадалок, к мужикам идите в плен.

На него укоризненно зашипели-зашикали: чего, мол, лезешь поперёд батьки в пекло? Богдан же Сыроегин прилип к Акулине с вопросами, как банный лист:

- Так-таки ничего и нельзя предпринять ради спасения человека?

- Придётся пару дней здесь пожить, - высказала своё решение Иссык-Кульская, - Может за это время диагноз прояснится.

- Нас же в городе ждут, - напомнила Изабелла, - В центре по оздоровлению...

- Город  никуда  не денется, - успокоила её чародейка, - О простом народе в первую голову думать-заботиться надо. О наших аграриях, сельских тружениках, поильцах-кормильцах наших.

Богдан Сыроегин вариант Акулины посчитал разумным, предложил:

- Располагайтесь. Можно в мансарде, глянется флигилёк  -милости просим.

- Мы в флигельке, - сказала учёная дама. - Наверх тащиться - годы не те.  Пусть Вовик в мансарде обитает,  а мы с Изой – в флигельке.

- Хозяин барин, - не стал возражать Богдан, а дед Аксён всё не мог от экстросенши глаз оторвать:

- Слышь, Акуля, - шепнул ей, улучив момент, - ты мне так явственно кого-то напоминаешь, а кого из головы выветрелось. Кажется, встречал тебя где-то? Но где?

- Когда кажется - креститься надо, - посоветовала дама.

- Оно конечно, - согласился дед и, воровато оглядываясь, попросил: - Ты бы мне это... поспособствовала своими заклинаниями насчёт потенции.

- Уймись, греховодник! - отшила деда Акулина и решительно зашагала в дом, увлекая за собой Вовика с Изабеллой. Катерина поспешила следом, чтобы определить гостей на ночлег.

- Оставьте вещи и возвращайтесь, - распорядился Богдан. - Помянем усопшего.

Дед Аксён, пребывая в некоторой прострации, вслух размышлял:

- Не нравится мне ейная дамочка. Есть в ней что-то скрытное, замаскированное, лукавое, - обращаясь к землякам спросил: - Видали, как она окургузилась, когда сказал, что напоминает кого-то?

Тонкая натурой Надежда Сергеевна так и всплеснула руками:

- Господи, слово-то какое обронил.

- Обыкновенное слово, - пожал плечами дед. - Нашими дедами -прадедами сбережённое.  Означающее смущение, стеснительность, неудобство. Чем тебе не нравится?

- Хоть сегодня не лайтесь, - попыталась урезонить спорящих Вера Сергеевна. - Ради такого дня. Перед Борисом Семёновичем неудобно.

- Он похлеще нашего загибал, - набросился Аксён на Митрохину.

- Бывало такое отчебучит - яблоки и груши с веток сыпались.

- Было да сплыло. К чему старое ворошить?

- Все мы не без червоточинки, - с тихой грустью откликнулась Надежда Сергеевна. - Всем исповедаться не мешает.

Заметив выходящий из дома учёный синклит, Сыроегин поспешил навстречу:

- Прошу. Садитесь, где кому нравится, гости дорогие, - сам же, будто невзначай, присоседился к Изабелле Сидоровой.

- Простите, по какому случаю застолье? – поинтересовалась Иссык-Кульская.

- Помянем раба божьего Бориса, - тяжело вздохнул Богдан.- Супруга нашей страдалицы Василисы Петровны. Сегодня девять дней, как нет его с нами.

Лицо экстрасенши омрачилось:

- Трагический случай?

- Кабы случай, оно хоть бы понятно было. А то ушёл  не попрощавшись.

- Как так? - удивилась Акулина.

- Вот так, - с обидой сказала Вера Сергеевна. - С утра, по заведённому порядку, хозяйством занимался, картошку сажал...

Надежде Сергеевне тоже не терпелось вставить своё слово:

- Завидя меня, даже пошутил: «Ах ты, ягодка моя, я в тебя втетерился, алы губки подставляй, к ним давно прицелился...» Такой озорник был.

Василиса не стерпела откровений Голубевой, в сердцах так гвозданула кулаком по столу, что выставленные закуски-напитки дружно подпрыгнули и поменялись местами. Все оторопело глядели на такое чудесное явление, пытаясь понять: к чему бы это? Одна Катерина жила воспоминаниями о дедушке:

- А вечером, - сказала она, - на берегу речки нашли его вещи и записку:  «Простите меня.  Всё. Я больше не могу.  В моей смерти никого не вините. Это бессмысленно».

- Труп утопленника нашли? - тоном следователя спросил Вовик. Богдан отрицательно потряс бородкой:

- Никаких следов. Спасатели МЧС занимались - безрезультатно. Видно течением в Волгу унесло. Течение-то здесь - ого-го!

Акулина высказала сомнение:

- Может он пошутил так. Вещи оставил, а сам просто ушёл.

- Без   штанов? - Надежда Сергеевна привычно всплеснула ладошками. - Борис Семёнович человек не такого калибра, чтобы по нашей необъятной, великой и могучей державе ходить без штанов.

Все согласно закивали головами, с вожделением посматривая на дразняще-манящие явства, сиротливо дожидавшиеся своей очереди.

- Хороший был человек? - настырно допытывалась Акулина. Дабы приблизить желанный миг трапезы, все заговорили

наперебой, спешно и торопливо. Вера Сергеевна убеждала Иссык-Кульскую, что Шилобреев был одержимый трудолюб, человек беспредельной души и государственного размаха. Надежда Сергеевна восхищалась им, как завидным семьянином, жившим с Василисой Петровной душа в душу, лелеящий и оберегавший её, как бесценный брильянт. Дед Аксён всё порывался поведать, как они с Семёнычем ездили в Мариуполь передавать опыт по обжигу силикатного кирпича, пока Василиса вновь не занесла над столом свой увесистый кулак. Тут Акулина смирилась и дала добро:

- Такого человека помянуть стоит.

Помянули первой рюмкой, после того второй, накануне третьей Иссык-Кульская, чувствуя, что в умах сотрапезников намечается тот самый коварный миг, после которого поведение каждого становится особливо непредсказуемым, поспешила упредить тот миг:

- Печальная история, - сказала она. - Но, как молвится, утро вечера мудренее, - после чего подбодрила вдову: - Не падай духом, сердечная. Всё утрясётся - уладится. Танки грязи не боятся.

Дед Аксён будто ждал этих слов, восторженно возликовал:

- Во! Покойный тоже всегда так говорил! Чуть что не ладится, у него одно на языке: танки грязи не боятся, - и, обернувшись к Акулине, спросил: - Ты случайно в гвардейской танковой бригаде не служила? Под Моздоком?

- Очнись, старче! - возвысилась над ним учёная дама. - Какая, из
меня служка?

- Верно, контингент не тот, - не унимался подвыпивший дед. – Но очень ты мне кого-то напоминаешь.

- Может Бориса Семёновича Шилобреева? - спросила в упор Акулина Спиридоновна.

Дед Аксён затуманенным взором окинул её пышные кудри, поблекшие щёки, испещрённые морщинами времени, крепко сжатые губы, со следами былой манящей припухлости, отрицательно боднул головой:

- Не-е. Ты ему и в референты не годишься. Борька был душой распахнутый,  в делах хваткий,  строительством светлого будущего переполненный, - отхлебнув можжевеловой,  ударился в новейшие времена:  - Вот когда закучерявилась перестройка, тут он  и сник. Народным демократам не ко двору пришёлся.  Но кой-какие акции успел урвать,  с тем и махнул сюда,  в места босоногого детства. Прижился капитально, особнячок отгрохал, благоверной обзавелся. И вдруг - на тебе. Полный отлуп. Никто не неволил, а будто сквозь землю провалился. Так что помянуть Бориса добрым словом будет в самый раз.

Будущий менеджер Сыроегин между тем всё присматривался к Вовику. Никак не мог взять в толк: что за человек, откуда, чем промышляет. Неужто так и увивается в свите Иссык-Кульской и тем доволен. По разумению Богдана, тут была явная нестыковка, какую он жаждал выведать.

- А вы, - спросил, - простите, каким боком к Акулине Спиридоновне? Корпоротивный интерес, либо дополнительные средства к существанию?

Вовик вальяжно откинулся на спинку кресла, произнёс громко, чтобы все слышали:

- Перед вами - печальный рыцарь новых экономических отношений. А как клёво начиналось. Какой бизнес попёр!

В какой области, если не коммерческая тайна? - при слове «бизнес» Богдан насторожился.

- Никаких тайн. Всё просто и обыденно, как сапоги всмятку. Сам я потомственный крестьянский сын, - и Вовик стал живописать историю взлётов и падений своей неоперившейся молодой жизни.

После окончания школы устроился он в колхоз «Заре навстречу» дояром. И дали ему вместо зарплаты... тогда ещё бартер процветал, бычка. Чистых чухломских кровей. Мол, употребишь на закуску, когда подрастёт. А Вовику что-то жалко бычка стало, такого хиленького, беззащитного. Аж до слёз жалко. Но скоро тот бычок в такого бугая вымахал, таким неутомимым производителем себя проявил, что Вовик Иванов открыл собственное дело. Бурёнок со всей округе стали к нему приводить на свидание. На случку, значит, для осеменения и продолжения потомства. А куда деваться? Других бугаев до самой Костромы днём с огнём не сыщешь.

- Тут мне и подфартило, - глаза Вовика загорелись, заискрились, в голосе послышался романтический восторг: - Даже фирму зарегестрировал - «Чухломской Декамерон». А то налоговая инспекция глаз на меня положила.

- Декамерон. Это вы на что намекаете? - очнулась вдруг Надежда Сергеевна.

- Слово глянулось. В интернете встретил. Красивое слово, как караси в Чухломском озере.

- Оригинальная идея, - не без зависти оценил смышленость Вовика Богдан. - И сколько буренок в день приходилось облагодетельствовать Декамерону?

- Работа сезонная, - поделился тонкостями жизнедеятельности фирмы Иванов, - Когда на желающих дефицит объявится - счёт на штуки шёл, а начнётся весенний аврал - и десятком не обойдёшься.

- Так  зачем  такое  прибыльное  дело  оставили?  -  спросила бывшая председательша колхоза Митрохина, знавшая толк в дебите и кредите.

- И, матушка, - невесело усмехнулся Вовик, - В наших палестинах если кому-то хорошо, другому всегда плохо. Вот и здесь завистники выискались. То ли порчу навели, то ли накормили бугая чем непотребным. Короче, стал Декамерон, прошу пардона, импотентом.

Надежда Сергеевна так и обомлела:

- Вот до чего скотину довели!

Дед Аксён не менее был поражён таким оборотом дела, высказал мудрый совет:

- А ты, милок, не пробовал бугаю в силос «Виагру» подмешивать?

- Ты чё, дед? - пытался осмыслить услышанное разорившийся бизнесмен, - Знаешь, сколько «Виагры» ему потребуется? Никаких баксов не напасёшься, К тому же, я не очень доверяю всем этим нестаритам, молодитам, «Виаграм».

- Не скажи, - вошёл в раж Аксён, - Я как-то с пенсии позарился на эту штуковину, так такой кайф обуял. Верка с Надюхой от меня такими резвыми козочками прыснули - до утра сыскать их не мог.

Старухи так и ахнули, потеряв дар речи. А когда обрели, раскудахтались, как куры на насесте. Баба Вера, уперев руки в боки, словно готовясь пуститься в пляс, говорила, точно зуботычины давала:

- Ну, Аксён, ну, охальник, язви тебя в бороду. Соображаешь, какое общественное мнение создаёшь вокруг нас?

Баба Надя никак не могла сладить с душевным томлением, предыханиями, трагическими вздохами:

- Ах, мне дурно, - шептала, - Сказать такое при посторонних... Что они подумают о нашем моральном облике?.. Ты, дедушка, так низко пал, что пора подниматься.

- Что было, то и сказал, - прикрикнул на них дед, и вдруг запел а капелла, бог весть когда и где им слышанные слова:

 

- Уж как мы, друзья, люди русские,
        Всяк субботний день в банях паримся,
        Всякий божий день жирны щи едим,
        Жирны щи едим, гречку лопаем,
        Их кваском родным запиваючи,
        Мать Святую Русь поминаючи...

 

- Да ты что, в самом деле? - чуть ли не с кулаками набросилась на него Вера Сергеевна. - Совсем с панталыку сбился? Забыл, какой день сегодня?

Дед Аксён устало посмотрел на неё, сказал негромко, простительно:

- Такое не забывается, Вера. Борис пригрезился мне. Как мы мечтали о близком светлом будущем, вспомнилось. Партия прикажет, мы тут как тут. Есть! - отвечаем. И давай мотаться по белу свету... Всё в палатках, бараках, общежитиях обитали. Это потом жилплощадью обзавелись, а вся молодость - как в тревожном сне. Забота у нас такая, забота наша простая, жила бы страна родная... Где она теперь, родная страна? Пустили в распыл и нас не спросили, нас, на хребте которых она крепилась и держалась. Мы-то  чем виноваты перед ней? Чем? - и заплакал старик. Тихо, беззвучно, от собственного бессилия и непонимания.

Как бы ему в ответ, негромко, проникновенно, сбиваясь от волнения, высказала наболевшее Катерина:

- Говорят, на девятый день душа ушедшего из жизни пребывает невидимой со своими родными и близкими. Прощается с  ними навсегда. А потому всё видит, слышит, понимает, что мы, живущие, здесь делаем. Только сказать не может. Если ты здесь, душа дедушкина, прости нас грешных. Ведаем, что творим, да укротить свой нрав необузданный, помыслы лукавые, подумать о своей душе не торопимся. Всё надеемся: успеется, вон, сколько времени впереди. А когда спохватимся, оказывается, поздно. Даже сказать слово покаяния не успеваем... Вечная тебе память и успокоение в мире, куда в свой срок уйдёт каждый: из нас, - голос Катерины пресекся, мыслями она была где-то далеко, в неведомых космических далях.

Все ждали ещё чего-то, но слов не было, да и желания говорить их - тоже. Богдан понял: пора с поминками закругляться.

- Спасибо всем, - сказал благодарно, - кто разделил с нами общую утрату. Спасибо, - и низко поклонился.

Василиса с Катериной принялись убирать со стола. Вовик попросил Изабеллу помочь женщинам. Акулина, воспользовавшись моментом, подошла к портрету в траурном обрамлении, стала пристально в него всматриваться. Но дед Аксён был начеку. Взбодрённый питием можжевеловой, попытался расшевелить Иссык-Кульскую собственными воззрениями на проблему общенациональной идеи.

- Я не знаю, - заявил глубокомысленно, - как там в Москве, а у нас в России ещё не совсем  иссякли духовные и нравственные закрома. Есть ещё в нашем безмерном народе-страстотерпце соображение: без России нам хана, никакого спасения. Без России во всей полноте её: в песнях и заветах, в дружелюбии и любомудрии, храбрости и милосердии. Без её скорбно-всемилоствивого материнского лица дыхания и нам не будет. Рассыплемся в пух и прах. Борис, царствие ему небесное, бывало любил покалякать о самобытности патриархальной старины. А что такое патриархальная старина - не сказал. Акуля, ты не знаешь?

- Не задумывалась, - не очень учтиво отшила деда эстрасенша. - Прости, что-то притомилась сегодня. Как-нибудь в другой раз поговорим, - и удалилась на ночлег. Ей вослед Василиса, Катерина и Изабелла  понесли  посуду. Дед Аксён,  не зная,  чем  себя занять, подхватил Веру Сергеевну и Надежду Сергеевну, повёл их со двора, напевая залихватски, но вполголоса:

- Милый! - Чё? - Милый! - Чё?

- Навалился на плечо?

- А я, милая, ни чё,

Я влюбился горячо...

Оставшись вдвоём, Богдан и Вовик, долго разглядывали конскую подкову над входом в обитель Шилобреева, прежде чем, бывший бизнесмен потревожил будущего менеджера вопросом:

- Не расслышал, как тебя зовут?

- Богданом, - ответил тот.

- Выходит, богом данный?

- Выходит, так.

- Знаковое имя, - заметил Вовик.- Со смыслом.

- Смысла много - толку мало, - вздохнул Богдан, слегка наигрывая обречённость и разочарованность собственным жизненным пустоцветом.

- Что так? - Вовик извлёк из партсигара с черепаховым покрытием сигару, с удовольствием раскурил, сказал тоном бывалого предпринимателя: - Хотя понимаю. В такой глухомани стоящее дело завести не просто. Тут одного желания недостаточно. Простор нужен, размах, оригинальная идея, и, не закончив мысли, переметнулся на более конкретную: - А вдовушка - дамочка знойная.  И годами не бальзаковского возраста. Теремок её?

Богдан понятливо усмехнулся, ответил безо всяких экивоков:

- После трагического ухода Бориса Семёновича всё ей отошло. До последней сотки.

- А супруг её точно дуба дал? - спросил Вовик с сомнением. - Может не там искали? Вдруг объявится. Во будет шухер.

- Из тех краёв, Вовик, из тех запредельных далей не возвращаются, - утешил его Богдан. - А ты никак, на Василису глаз положил? Или на её нежвижимость?.. Губа не дура.

- Красиво мечтать не запретишь.

- Тебя она тоже приметила, подмигнул Богдан. - За столом раза два такие молнии метнула в твою сторону - туши свет.

- Я заметил, лицо Вовика зарделось, как маков цвет.

- Только у неё траур, - поостерег Сыроегин.

- Кто не рискует - не пьёт шампанское.

- Завидую тебе, чухломской Декамерон, - признался откровенно Богдан, - Можешь красиво мечтать, рисковать в своё удовольствие. А у меня всё как-то наперекосяк получается. Замыслил одно дельце провернуть, да так и болтаюсь в подвешенном состоянии. Ни пру, ни ну. Что-то заело в чиновничьих сферах, почти год маринуют мою кандидатуру. Порезвился малость с девахой шальной, а она всерьёз о цепях Гименея возомнила...

- Сочувствую, - сказал Вовик с дружеским участием. - Как говорит наш  колхозный  сторож Гордей:  «Едем дас зайне»,  что означает: каждому - своё.

- Какой у вас край шикарный. И необыкновенные караси в озере водятся, и с Декамеронами нет проблем, даже сторожа по-немецки шпарят.

- Его шестилетним мальцом в Отечественную войну в Германию угнали, - пояснил Богдан. - Говорит, перед входом в каждый концлагерь были высечены слова: «Едем дас зайне». Там и выучился шпрехать по-немецки.

- Каждому - своё, - чувствовалось, слова эти чем-то зацепили Богдана.  Он  долгим  взглядом  посмотрел  на  собеседника, шумно встал: - Ну, бывай, - на полпути задержался, пожелал: - Василисе окажи должное уважение, но шибко не обижай, - и ушёл в расстроенных чувствах.

Оставшись в одиночестве, Вовик по-хозяйски принялся осматривать дом Шилобреева, замечая всякую шероховатость:

- Карниз не мешало бы подновить, совсем облупился. Решётки на окна поставить непременно. Водосточная труба прохудилась капитально, - заметив за трубой свёрток, удивился: - О, да тут клад припрятан. - Развернув промасленный лист плотной бумаги, не на шутку встревожился - в свёртке хранился самый настоящий пистолет. «Только огнестрельного оружия мне надоставало», - мелькнула мысль. Выгравированная, на рукоятке надпись гласила:

«Награждается именным оружием Б.С. Шилобреев за смелые, решительные действия и проявленное мужество при форсировании Северного Донца. Маршал Конев». Вовик перевернул рукоятку - и тут надпись. Правда, белилами: «Реквизит» и инвентарный номер.

- При чём здесь реквизит? - терялся в догадках Иванов. - Не мог же Маршал Конев - так и не найдя ответа на неразрешимый вопрос, постарался сам себя успокоить: - Впрочем, чего на свете не бывает. Главное, я вооружён и очень...

Свою озорную мысль ему досказать помешала Акулина, торопливо вышедшая из дома. Заметив ассистента, поспешила к нему.

- Отойдём в сторонку, - и увлекла под сень вековой липы. С облегчением  сняла  парик,   превратившись  в   Бориса  Семёновича, который хитровато спросил: - Как мой дебют?

- Поразительно, - одобрил лицедейство Шилобреева Вовик. - Если бы не был свидетелем превращения мужика в женское существо, ни за что не поверил.

- То-то, - удовлетворённо, даже молодецки развернув щупловатую грудь, усмехнулся Борис Семёнович. - А ты сомневался. Не напрасно говорят: старый конь борозды не портит, - и, понизив голос, перешёл к животрепещущей теме: - Только что с этой чёртовой бабой делать, с Василисой? Как изъять заветную бумагу, будь она трижды неладна. Знаешь, где завещание хранится?

Ассистент развёл руки врозь.

- Представления не имею.

Подхватив Вовика под локоток, Шилобреев повёл его в глубь двора, растолковывая на ходу:

- В святая святых - Василисином будуаре. А вот в каком месте  про то следует выведать. Это задание поручаю тебе.

- Хотите сделать из меня домушника? - воспротивился Вовик. - По чужим спальням шастать? Чужие вещи присваивать? Не на ту лошадку ставишь, Борис Семёнович.

- Не ерепенься, слушай сюда, - зашептал Шилобреев с неожиданным  напором.  - Согласен:  всё должно делаться  изящно, чинно, благородно. Надо ухитриться так обставить вашу случайную встречу, чтобы Василиса сама увлекла тебя в будуар.

- Не делай из меня идиота, господин Шилобреев, - зашипел в ответ Вовик. - По какому такому праву я попрусь в дамские апартаменты?.. Я о вас лучше думал, Борис Семёнович.

- Думать буду я, а ты вникай. Пойми, времени в обрез. А ну как завтра приглашённый экстрасенс заявится! Так что, не откладывая в долгий ящик, приступай обхаживать Василису Петровну немедленно.

- То есть, как обхаживать? - наивно спросил ассистент.

- Учить надо? - начальственным тоном приструнил его Шилобреев. - Да что я перед тобой выпендриваюсь? Сам, небось, постиг амурные университеты будь здоров.

Вовик тоже возвысил голос:

- Как ты можешь толкать меня на совращение вдовы, господин хороший? Такая женщина!.. Такая стать!.. Такой пламенный взор!.. Нет, нет и нет! Я для неё слишком молод.

- В нашем деле кадры решают всё, - старался уломать упрямца
Шилобреев.

- Может я ей ненавистен? Видеть меня не жалеет? На дух не переносит?

- Перенесёт,  - успокоил  Борис Семёнович.  -  Если  сам того пожелаешь. Я её вкусы знаю... Да что ты, Владимир, в самом деле? Я вон целый  день  в женское  обличье  ряжусь,   сам   себя   на  бабу променял, а ты не можешь одно ночь с пользой для дела скоротать, поваландаться с дамой в своё удовольствие... Не ради ублажения низменных страстей, но токмо для торжества добродетели... Понимаю, дело щепетильное, дамочка она ушлая, но это единственно возможный выход   из   сложившегося   положения.   Насильственных действий  я  тоже  не  приемлю. Но ежели  не  сдюжишь, господин Шилобреев вынужден будет пополнить ряды бомжей. И виноват в том социальном падении станешь ты!

Откровенно говоря, Вовик и без науськивания Бориса Семёновича помышлял сойтись с бедней вдовой покороче, только не определился, с какого бока к ней подкатиться. А тут Шилобреев собственным повелением принуждает его поступиться нравственными принципами. Да не из-за легкомысленной прихоти, а во имя торжества добродетели. Ишь куда завернул: иначе будешь повинен в моём социальном падении. Туго представляя себе Шилобреева в рядах бомжей, Вовик продолжал испытывать терпение утопленника:

- А как Изабелла посмотрит на мои шашни с Василисой?

- У тебя с ней серьёзные отношения?

- Просто попутчики. По дороге примкнула. Под Солигаличем.

- Тогда об чём разговор? - подивился Борис Семёнович такой ерунде. - Как посмотрит, так и отвернётся. Главное, молодой человек, о старшем поколении заботиться надо.

Несговорчивый компаньон устало зевнул, глядя на пламенеющие остатки вечерней зари:

- И сколько мне причтётся за такую рискованную и смертельно
опасную операцию?

- В накладе не останешься, - благодарно обнял Борис Семёнович Вовика. Стал что-то высматривать за водосточной трубой, даже  пошуровал там,  расстроенно бормоча: - И здесь нету.  Вот память дырявая, сунул, а куда - не помню.

- Чего сунул? - недоуменно покосился на него ассистент. Шилобреев  прижал  палец к губам,  со страшной таинственностью шепнул:

- Только тебе, как соучастнику. И то на ушко... Пистолет. Именной. От маршала Конева. Ивана Степановича. Потом, признаться, я его недееспособным сделал. От греха подальше. Даже в театр давал знакомой реквизиторше. Для спектакля «Пойти и не вернуться». А как началась заваруха с Василисой, припрятал оружие с глаз подальше. Только куда - в этих передрягах запамятовал. Будешь в святая святых Василисы - проведи рекогносцировку... разведку на местности, военным языком говоря. Может под матрац сунул впопыхах, да и оставил там, - заслыша скрип двери, он привычно нахлобучил на седенькую голову гривастый парик, устремил взор в глубины космического пространства, будто вслушиваясь в его судьбоносные голоса. Вышедшие подышать свежим воздухом Василиса, Изабелла и Катерина, тоже посмотрели на небо, но ничего примечательного там не увидели. Катерина, не решаясь потревожить возвышенные размышления Иссык-Кульской, деликатно напомнила:

- Я вам, Акулина Спиридоновна, комнату приготовила. Отдыхайте на здоровье.

- А? - очнулась  экстрасенша  от запредельных  недоступных простым смертным, дум.

- Комнату приготовила.

- Спасибо, чаровница, - Акулина ласково потрепала девушку по щеке. - Дай Бог тебе жениха умного да сердцу любого.

- Мы с Изабеллой немного прогуляемся. Посекретничаем, - Катерина обняла новую подружку, и они удалились навстречу утренней заре.

- А мне пора на покой, - как-то через чур громко сообщила о своём желании Акулина, давая незаметный знак Вовику: приступай, мол, к намеченной операции.

Оставшись с вдовой наедине, разорившийся бизнесмен чувствовал себя не в своей тарелке. Говорить слова - какой в том толк? Вести беседу жестами - навыков таких не имел. Не зная, как наладить нужный контакт, он взял гитару, стал меланхолично перебирать струны, напевая страстно и печально про молодой весенний месяц, выплывающий в дымке-невидимке, про сад, благоухающий вишней и черешней, про низко опустившуюся голову молодого повесы, который истерзался песней, как соловей без розы, отчего

 

Плачет старый камень,
        В пруд роняя, слёзы.

 

Вслед за камнем заплакала вдруг и Василиса, да так громко, навзрыд, невыразимо отчаянно, что Вовик совершенно опупел от неожиданности, бросился её успокаивать:

- Василиса Петровна, что вы?.. Зачем вы?.. Поверьте, не хотел вас обидеть. Напротив... Бедная вы, горемычная! Никто не пожалеет, не приголубит. Никто к сердцу не прижмёт... - стал утирать её горючие слёзы, будто ненароком поцеловал не очень братским поцелуем.

- О, Вовик! - воскликнула вдруг вдова и, потрясённая собственным голосом, упала в обморок.

- Вот те раз! - Вовик растерялся окончательно, заметался, не зная,  что  предпринять.  Схватил  со  стола  бутылку  воды  «Святой источник», давай брызгать на Василису, приговаривая:

- Василиса Петровна!.. Вася!.. Что с тобой?.. Ах, какой пикантный сюжет!.. Впрочем, я не о том обязан думать... Вставай!.. Вставай же! Ещё кто увидит. Вся операция рухнет к чертям собачьим!

Будто услыша его мольбу, Василиса стала подавать признаки жизни:

- Где я?.. Что со мной?.. Как я сюда попала?.. Это ты, Вовик? Помочи меня ещё, помочи... Какое блаженство!.. Какое просветление!

Вовик попытался её поднять, но осилить не мог. Стоя друг перед другом на коленях, заговорили разом. Он - оправдываясь, она - ища в нём мужскую защиту и верную опору.

- Послушай, Василиса... Петровна, послушай. Ты женщина благородная,  добросердечная,  умудрённая...  должна  меня  понять. Сам  не соображаю,  как так получилось...  Всё вышло совершенно спонтанно...

- Вовик, Декамерон мой долгожданный, - лепетала счастливая вдова,  -  всё зависит от тебя. От одного твоего слова.  Ты тоже одинокий. С первого взгляда тобой очаровалась. Прости моё чистосердечное признание... Не отказывайся от меня! Умоляю, заклинаю тебя!

Вовик, помятуя наказ Шилобреева, отказываться не думал, но и давать скоропалительное согласие не решался. Попытался разбудить её сознательность животрепещущим вопросом:

- А Бориса куда денем? Семёныча?

- Нету Бориса, - с лёгким сердцем молвила Василиса. – Так судьба распорядилась. Нету его... А ты - вот он, - и прильнула к его просторной взволнованной груди: - Не оставляй меня в столь мучительную и скорбную минуту.

Горячая женская плоть растревожила мысли и чувства Вовика:

- Ты, Вася, так меня растрогала, так околдовала...

- О, Вовик! - простонала вдова в сильном изнеможении.

- Нет, не могу, - решительно отстранился  он  от Василисы, перебарывая естественное мужское желание. - Не имею нравственного нахальства. Не пара я тебе. Сама видишь: - все мое ношу с собой.

- Об этом не думай, - томно и вызывающе нескромно льнула к нему вдова. - Не бери в голову. Нам двоим много ли надо? Борис как предчувствовал нашу встречу. Перед своим уходом кой-какие сбережения и акции мне отписал. В благодарность, за добрую память. Только головушка моя слабая, несообразительная, что делать с документами - понятия, не имею. А ты  в  них разбираешься, как бывший бизнесмен. Идём, покажу тебе те бумаги. Они у меня в самом заветном месте хранятся.

Вовика такая одержимая нахраписать Василисы смутила:

- Неловко, право. Кто я такой, чтобы в чужих бумагах рыться?

- А может не в чужих, - лукаво улыбнулась та. – Может провидение специально мне тебя послало. В самый беспросветный
час, - и, надув губы, по-детски закапризничала: - Не любишь ты меня. Никто меня не любит.

Мысленно осенив себя крестом, Вови решил довериться натиску вдовы:

- Ладно, уговорила. Только на пару минут, - и следом за Василисой, будто нехотя,  поплёлся в дом, обуреваемый не очень
радостными сомнениями и терзаниями.

Вернувшаяся с прогулки Изабелла, глядя вслед им, понятливо усмехнулась, запрокинув голову, обратилась к небу:

- Вот и звёзды грянули. Вон сколько высыпало. Интересно, видят ли они оттуда нас? И что думают, если видят?

- Видят, - услышала приглушённый мужской голос.

- Кто здесь?.. Ах, это вы, Богдан...

- Для вас просто - Богдан, - широко улыбнулся Сыроегин, выходя из темноты на свет. - А по паспорту - Богдан Сазонович.

- Голова не болит, Богдан Сазонович?

- С какой стати, Изабель? С чего ей болеть?

- После поминок. Не смущайтесь - с кем не бывает.

- Побаливает, но по другой причине, - признался Богдан, насвистывая арию Герцога из популярной вещицы.

- Простите, мне нужно побыть одной, - не откликнулась на явное заигрывание Сыроегина девушка.

- Понимаю. Не буду навязчив. Всего пару слов. Нам надо обьясниться.

- Кому - нам? - удивлённо взмахнула прелестными ресницами Изабелла.

 

- Прежде всего - мне.

А мне - нисколько.

- Я серьёзно.

- Я тоже.

 

- Вы опасная представительница слабого пола, - повёл разговор издалека Богдан. - Рядом с вами хочется быть правдивым, открытым, как на духу.

- А вы считаете, что девушка непременно должна быть дурой, чтобы завлечь представителя сильного пола?

- Ни в коем случае, - затряс бородкой Сыроегин. - Тут нечто неизъяснимое. Увидя вас, я сразу почувствовал какой-то необыкновенный перелом.

- Перелом? Интересно. Где?

- Здесь, - Богдан хлопнул пятернёй по груди, где должно распологаться сердце. - Всё, что было прежде - суета, труха, бездарное суесловие. Иза, поверьте! Встретив вас, я понял это всем своим существом.

- Вам следует отдохнуть, Богдан Сазонович.

- Но почему? Что может быть причиной вашей неприступной холодности? Вы не представляете, какая вы необыкновенная, вдохновляющая... Я - менеджер культурно-оздоровительного центра «Возрождение».

- Поздравляю.

- Не надо иронии. Такое дело вытанцовывается. Даже не районного масштаба - бери выше. Предлагаю стать моим замом по маркетингу. По связям с общественностью. Будете полной хозяйкой.

- Богдан Сазонович, - заливисто расхохоталась девушка. – Это что-то за пределами разумного. Бред, нелепость.

- Изабель, я не привык отступать, - грозно предупредил Богдан. - Воля титаническая. Сам себя иногда страшусь... Вы растеряны? Колеблетесь? Понимаю. Мечтаете о герое нашего времени? Он перед вами. Человеческий род мельчает, Изабелла. Времени для раздумья нет. Не опоздайте.

Девушка не могла взять в толк: шутит или говорит искренне этот уверенный в себе молодой да ранний мужичок. Не желая нанести ему оскорбления, заметила сочувственно:

- Сколько на свете женщин, для которых вы долгожданная находка, сказочная мечта. Пожалейте их, Богдан Сазонович, осчастливьте. Как с вашей стороны несправедливо так непродуктивно растрачивать свой талант.

Богдан задумался, пытаясь осознать услышанное.

- Не задавайте мне загадок. Я не люблю их разгадывать. Знаете, что у человека вызывает самое активное возмущение? Когда он чего-то не может понять. Бойтесь быть непонятой.

- Вы мне угрожаете?

- Я открываю вам своё сердце.

- Уходите.

- Но почему? - Сыроегин навострился было дать волю рукам, но девушка опередила: с изящной грацией влепила звонкую пощёчину. От непредвиденной экзекуции Богдан стукнулся затылком о ствол вековой липы. Да так припечатал, что Изабелла подумала: «Кабы у него имелись мозги, могло быть сотрясение».

- Так, так, так, Богдан Сазонович, - в калитке стояла Катерина. - Очередной любовный стриптиз?

- Подслушиваешь? - Богдан сменил пылкую страсть на благородный гнев.

- Больно мне нужно. И так знаю, что ворковать станешь.

- Катерина, будь выше подозрений, - посоветовал Сыроегин и пообещал: - не то пожалеешь. Ох, как пожалеешь!.. Извините, Изабелла, что нарушил ваше лирическое настроение, - и удалился с независимым видом.

Поблагодарив Катерину за интересную и приятную экскурсию по сельским просторам, Изабелла пожелала отправиться почивать, но дедова внучка остановила:

- Задержись. Эксклюзивный разговор есть, - в голосе недавней подруги послышались недобрые нотки: - Ты пошто к Богдану клеишься?

- Не знала, что он занят, - вполне миролюбиво ответила Изабелла.

- Так знай, - Катерину словно подменили: непривычная свирепость и озлобленность исказили лицо. - И не надейся. Что он тебе обещал? Должность хозяйки культурно-оздоровительного центра?

 

- Да. Должность хозяйки, - Изабелла тоже закусила удила.

- И что ответила?

- Пока раздумываю.

 

- Она раздумывает, - демонически расхохоталась Катерина, - Нет, вы полюбуйтесь на неё. Не успела отряхнуть пыль с кроссовок и нате вам - желает стать хозяйкой. Такой тихоней  прикидывалась, наивной девчонкой, а случай подвернулся - она тут как тут. За какие услуги обещал должность хозяйки?

- Катерина, почему ты так со мной разговариваешь? - терялась в догадках Изабелла.

- Скажи спасибо, что пока разговариваю. Но имей ввиду: Богдана - ни-ни. У него бронь. От меня. Своего Вовика расшевеливай.

- Вовик Василисой увлёкся.

- Это твои проблемы... А лучше того, собирай монатки и катись, откуда явилась.

- Я не заслужила, чтобы со мной говорили таким тоном, - голос Изабеллы дрогнул от еле сдерживаемого негодования.

- Невелика птица. Переживёшь.

- Не приучена переживать несправедливость. Я требую удовлетворения.

Во девка, - опешила Катерина. - Какого удовлетворения? За что?

- Ты опозорила мою девичью репутацию и нанесла урон чести и достоинству.

Такой оборот дела позабавил дедову внучку:

- Да кто ты такая, чтобы иметь честь и достоинство?

- Знаешь, Катюша, - постаралась взять себя в руки Изабелла, - в детстве я мечтала стать мушкетером. Рыцарем без страха и упрёка. Так меня,  учили родители.  Но поскольку родилась девочкой – на рыцаря не потянула. Хотя в школьном кружке занималась фехтованием. Жаль, нету у вас шпаги. Я бы с удовольствием вспомнила прошлые уроки и ответила на твои истерические выпады.

- Выходит, я, по-твоему, истеричка?

- Судя по повышенному возбуждённому состоянию, можно сказать и так.

- Да за такие слова я тебе все ресницы оборву, - взъярилась Катерина, но, что-то вспомнив, перешла на привычный тон. - Совершенно случайно в лопухах лежат две шпаги. Мы на них шашлыки жарим, - и действительно, пошарив в пробуждающихся весенних зарослях, нашла две шпаги. Одну из них протянула Изабелле. - Пожалуйста.

- Дамасская сталь, - оценила холодное оружие по достоинству соперница.

- Ошибаешься. Сталь Магнитогорского металлургического комбината. Эти шпаги Богдан подарил моему дедушке, Борису Семеновичу, в день его юбилея, - и, приняв боевую стойку, Катерина провозгласила: - Защищайся.

То был редчайший фехтовальный поединок. Бывшие подруги орудовали шпагами хоть и бестолково, но довольно сносно, опасаясь причинить друг дружке вред, отчего их схватка напоминала скорее девичью игру, нежели смертоносную дуэль. В какой-то момент Изабелла неловко поскользнулась, упала на землю. Катерина занесла над ней стальное жало с торжествующим возгласом:

- Молилась ли ты на ночь, Изабелла?

- Да или нет, тебе какое дело? - ответила та в рифму.

- Ты смело говоришь, - опустила шпагу дедова внучка. – Дарую жизнь тебе. Богдана тоже  забирай  себе, -  и обе рассмеялись, довольные и собой, и исходом поединка.

- Ах, Катенька-Катюша, широкая и щедрая душа, - Изабелла, как прежде, обняла Катерину. - Спасибо за такой бесценный подарок, но Богдан совершенно не в моём вкусе.

- В стравнении с Вовиком?

- Вовик тоже не фонтан. Случайно повстречала, брожу с ним за компанию. Это раньше говорили: где родился - там и пригодился. Теперь не то.  Не нужны мы там, где родились,  вот и бродим по российским дорогам в поисках сами не знаем чего. С утра пораньше пойду дальше. Авось, какой счастливый случай обломится, повстречаю свою судьбу.

- А как же ассистенство? Подведёшь Акулину.

 

- Акулину?  Вообще-то  она...  -  вспомнив  её  истинное лицо, поправилась: - не пропадёт и без меня. Не той закваски ее натура, чтоб безропотно сдаваться на милость победителя.

- Иза, можно я с тобой уйду? - как-то жалостливо попросила Катерина.

- Зачем? -  Изабелла  не удивилась такой  просьбе,  но  и  не обрадовалась.  Заметила рассудительно: - У тебя такие шикарные перспективы. Будешь заниматься маркетингом, зашибать солидные бабки. Выстроите с Богданом коттеджик с бассейном, сауной, подземным гаражом.

Катерина на такой совет обиделась:

- Не хочешь брать, так и скажи. Пошто уговариваешь делать то, к чему душа не лежит. Не лежит, понимаешь?

- Я не уговариваю. Сама решай. Мне что? Вдвоём веселее.

- Спасибо тебе, Изабель. Может и я где встречу своё настоящее дело, - и медленно ушли в дом, думая каждая о своём.

Ночь уже полновластной хозяйкой вступила в свои права. Небо огромным пологом раскинулось во все стороны, словно пытаясь укрыть от невзгод и треволнений дремавший от усталости мир, дом Шилобреева, казавшийся совершенно безжизненным, точно вымершим. Но то впечатление было обманчивым. В богато обустроенных апартаментах Василисы Петровны тёплым светом лучился ночник над изголовьем вдовы и Вовика, возлежащих на безразмерных палатях. Возлежали притихшие, довольные, блаженные. Правда, Вовик нет-нет и бормотал слова, продолжая, видимо не сейчас начатый, разговор:

- Василиса Петровна, помилосердствуйте. Я не в силах. Нету моей моченьки. Чужих сокровищ мне не нужно.

Василиса прямо таяла от такого мужского унижинения. Оно и веселило, и бодрило, и придавало ей свежие силы, энергию, очарование, возбуждало лирически-трогательное настроение:

- Такой ты мне ещё больше мил и дорог, - щебетала сладострастно. - Упрямый, горячий, ненасытный, несговорчивый, где шлялся раньше все лучшие годы? Я вся распахнута перед тобой, как трепещущая берёзонька на крутояре перед ветром-охальником.

- Не верю!  - откровенно  наигрывал  Вовик роль заправского женского сердцееда.

- И напрасно, Фома неверующий, - глушила вдова его звуки трепетным поцелуем.  Подсев к ночнику, упала пышной грудью на громоздившуюся на стволике кучу бумаг: - Вот акции и прочее достояние  моего безвременно ушедшего  Бореньки. Бери, владей, обогащайся.

- Я не могу принять такой жертвы, - упрямился Вовик, восседая на палатях в позе «лотоса».

- Её никто тебе и не предлагает, - осадила его Василиса, - За здорово живёшь - такой бестолковщины в мире деловых людей не бывает. Тут не жертва, тут восхитительный полёт чувств и неукротимый любовный порыв требуется. А чтобы тот полёт основательным был,  нерушимым,  скрепим  наши  порывы  брачным союзом.

Такой сногсшибательной оказии Вовик не ожидал. Стушевался, засопел, трудно соображая, что за напасть на него обрушилась: к добру или к худу? Понёс околесицу, от которой самого тошнило:

- А вдруг Шилобреев жив? Что тогда? Скандал на всю Европу их даже Ближний Восток. До европейского суда разбирательство дойти может.

Поволока, прежде застившая карие очи вдовушки, прояснилась, сверкнула молния надвигающейся грозы:

- Втемяшился тебе в башку этот Шилобреев. Поминки отпраздновали? Отпразновали. Сам свидетель тому. Девять дней, как погиб.

- Не погиб. Пропал без вести. Тут большая разница. Василиса разочарованно глянула на Вовика сверху вниз, упёрла руки в боки, упругой грудью стала наезжать на него:

- В общем так, Декамерон мой долгожданный. Я женщина гордая, как  степней  орёл. Кланяться ивушкой не перед кем не намерена. Решай: или законный брак, со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо - скатертью дорожка.

Задумался Вовик. И так и этак перебирал в голове варианты, но желанного расклада не получалось. Взял за основу дурацкое условие:

- Пока  собственными глазами не увижу завещание Бориса Семёновича Шилобреева, никаких  деловых  переговоров  быть  не может.

Тут и Василиса призадумалась:

- А если увидишь - откликнешься на зов моего сердца?

- Василиса Петровна, - перешёл на официальный тон бывший бизнесмен. - Я уважаю три добрых правила «не»: не занимай, не проси, не обещай. Увижу - подумаю.

Видимо Вовик в самом деле чем-то так угодил Василисе, так потряс её бабье одиночество, что вместо того, чтобы возроптать на него, шугануть из будуара, вдовушка сникла, обмякла, чуть не на коленях пала перед ним:

- Бессердечный тиран, мучитель, истязатель. Что ты со мной, слабой, беззащитной, одинокой женщиной делаешь?

Вовик стал суров пуще прежнего:

- Такими шутками, Василиса Петровна, не балуются. К тому же брак... это брак. Необходимо время для соблюдения формальностей... то, сё, пятое, десятое...

- Вовик, ты в каком веке живёшь? - обдала его горячим дыханием Василиса. - Теперь не те времена. Электронную почту зачем придумали? Сейчас своей однокласснице Нюське,  она загсом заправляет, дам знать - мигом и разведёт, и  распишет, ещё и шампанским угостит... Так ты желаеешь видеть завещание Шилобреева?

- Погоди. Какое-то затмение нашло.

- Затмений нам не надо, - всё теснее и жарче прижималась к нему  вдовушка.  -  Их  и  так с  избытком.  О  светлых,  лучезарных мгновениях думать надо, - и со словами: - Эстетики хочу! Жажду эстетики! - увлекла его на пружинистые палати. Увлекла с приглушённым игривым смехом, шаловливым шепотком, протяжным стоном,  проникающим в самое сердце и другие жизненно важные органы.

- О, чудо чудное, диво дивное, - только и мог ответить ей Вовик, утопая в глубине карих очей и ещё в чём-то невыразимо волнительном.

А тем временем Акулина, то бишь Шилобреев, переодевшись в пижаму, приобретённую в застойные времена по блату у самого председателя облпотребсоюза, бродил на цыпочках по дому, чутко прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся из-за дверей. Прильнув к замочной скважине Василисиных апартаментов, ничего не мог понять. Чудилось, будто там, на территории супружницы, врубили трансформатор высочайшего напряжения. До того непривычные и невразумительные звуки доносились оттуда. И еще- биополем пахнуло, свежим, бодрящим, забористым, в нос шибающим. Даже пот прошиб Шилобреева от такого таинства, а потом и мурашки по спине забегали. Вслед за мурашками из святая святых выбежал Вовик в шортиках. Возбуждённый, легкокрылый, приятной истомой осенённый, он заторопился во двор. Шилобреев бесшумной тенью - за ним.

Ничего не замечая вокруг, Вовик схватил со стола бутылку минералки, стал жадно гасить пылающий внутренний огонь. Заваривший эту кашу утопленник не знал, как к нему и подступиться. Сказал для порядку, снимая парик:

- Совсем упарился в этом наряде. Голова как кубышка, того и гляди расколется, - искоса, низко голову наклоня, следил, как коллега по затеянной авантюре медленно приходит в себя. - Ну что? Как дела? Удалось что выведать?

- Первый тайм мы уже отыграли, - услышал в ответ Борис Семёнович.

- Какой тайм?

- Первый.

- А второй?

- А на второй нужно о духом собраться,- Вовик взял гитару, запел с сентиментальным надрывом:

 

Помню я тебя ребёнком,

Твой кокетливый берет,

Твой передничек измятый,

Твой застёгнутый корсет...

 

Шилобреев сжал гитарные струны ладонью:

- Скажи толком: как дела?

- Дела на мази. - Выдохнул Вовик, запел ещё сентиментальнее:

 

Было в нём тебе неловко,

Ты сказала мне тайком:

«Распусти корсет мне сзади,

Не могу я бегать в нём!..»

 

- При чём здесь корсет? - вышел из себя Шилобреев. - Где бумага, без которой мне не жить?

- Бумага в будуаре, - секретно ответил Вовик.- В чулок завёрнута. А чулок тот колготками обтянут, а те колготки в коробочке из-под майонеза «Провансаль» хранятся, а коробочка... - Вовик сомкнул уста.

- Где? Где коробочка?

- В одном месте.

- А пистолет? Пистолет не встречал?

- Пистолет тоже там, - успокоил Шилобреева Вовик, и снова ударился в сольное пение:

 

- Весь исполненный желанья,

Я корсет твой развязал.

Ты со смехом убежала,

Я задумчиво стоял.

 

Такая история, Борис Семёнович. Не знаешь, который час?

- Где-то около десяти, - растерянно ответил Шилобреев.

Будто по заказу из дома донеслись позывные «Маяка», голос диктора сообщил:

- Московское время двадцать один час тридцать минут.

- Спасибо, - поблагодарил Вовик диктора.

- Пожалуйста,- откликнулся тот вежливо.

- Гдяди-ка до чего цивилизация допёрла. Ну и ну, - подивился бывший бизнесмен достижениям  человеческой  мысли  и  заторопился  в будуар Василисы, нежно поглаживая хранящийся в заднем кармане шортиков пистолет. У входа в дом даже остановился, достал оружие, полюбовался им с явным сожалением: «Знатная вещица. Превратить маршальский подарок в бездарный кусок металлолома - как рука поднялась? Не понимаю тебя, господин Шилобреев, убей, не понимаю, - взвесил на ладони холодную сталь, сказал вполголоса: - Ничего, боевой дружище, ты еще  танешь дееспособным. Слово даю, станешь. Так жахнешь - аж небу станет жарко!», - с тем и удалился.

Борис Семёнович, наблюдая за непонятными манипуляциями Вовика, явственно почувствовал начало краха своей затеи. Вроде бы ничто не предвещало такого печального финала, а на душе зашевелилась тревога, неспокойство, дискомфорт. И кого в том винить?

- Так тебе, старой перечнице, и надо, - подумал в-сердцах. - Неча на молодых   пенять, коли рожа бальзама Караваева просит. – Заметив вышагивающего деда Аксёна, нахлобучил парик, приободрился: - Танки
грязи не боятся.

- Есть кто живой? - Аксён  замер, как цапля на болоте, высматривающая   живность. Увидев Акулину, спросил с деликатным поклоном:

- Девки здесь не появлялись?

- Какие девки? - не поняла экстрашенша.

- Верка с Надюхой. Обещали рассолом угостить, а самих и след простыл.

- Нашёл девок.

- Я по-свойски... А ты случаем Волгореченскую ГРЭС не строила?

- Не довелось.

- Где-то я тебя всё-таки встречал, - сел Аксён на любимого конька. - Вот крутится на языке, а вспомнить не могу, - опустился  на скамью, спросил: - Знахаркой как стала? Училась, поди? Науки разные грызла?

- Сама до всего дошла, - Акулина примостилась чуть поодаль. - Собственным умом.

- Выходит, ты самородок.

- Выходит, да.

- И давно на тебя такая блажь нашла? - дед незаметно пододвинулся поближе.

- Не очень, - Акулина малость подумала, заговорила с некоторым удивлением: - Откуда что взялось - сама не ведаю. Вышла как-то в магазин за ряженкой, а тут сосулька с крыши сорвалась. Да прямо меня по темечку. С неделю после того голова давала о себе знать. А опосля какая-то неодолимая одержимость нашла на меня.

- Как у болгарской провидицы Ванги?

- Не то, чтобы так, но около того. А началось с  пустяка. Соседские старухи разъярились, раззадорились, что пенсию задерживают, сговорились идти перекрывать федеральную железнодорожную магистраль «Москва-Хабаровск». А я возьми да ляпни: «Вот Никола Угодник придёт, всем пенсии принесёт».

- И что с пенсиями?

- Принесли. Словно прослышали в собесе про моё пророчество. А потом пошло-поехало... - и вдруг круто развернула беседу в другое русло.  - Думаешь  с чего  супруг  Василисы  надумал  в  мир  иной отправиться?

Дед Аксён подвинулся ближе, сказал доверительно:

- Между нами говоря, он как был круглым дураком, так им и остался.

- Как дураком? - встрепенулась Акулина.

- Что с тобой? - не понял дед.  - Будто снизу шилом тебя пощекотали.

- Ничего. Продолжай. Видно магнитные бури расшалились.

Дед поёрзал на скамье, сокращая расстояние между собой и Иссык-Кульской, пояснил:

- Вот ты дама башковитая. Подумай: какого, извини за выражение, менталитету ему ещё было надобно? Несмотря на всю перестроечную катавасию ишь какие хоромы отгрохал. Полагаешь, на чиновничью пенсию? Шиш с маслом.

- Это ты слишком. Не по-божески, - попыталась  защитить Шилобреева Акулина.

- На моих глазах всё вершилось, - опять заёрзал дед. – Говорил ему как член члену партии: чего рыпаешься? Отдыхай, кроссворды разгадывай. «Нет, - упрямится, - я мужик чувственный. Покой нам только снится». Вот и дочувствовался. Надел женский хомут на свою голову. На молодуху позарился. Да разве он ей нужен? Чувственность его? Мошна глянулась. Она и довела до омута.

Помолчали. Повздыхали. На небо глянули. На хоромы с подковой.

- Василиса как встретила трагический уход супруга? – обронила экстрасенша упавшим голосом.

- С большим душевным подъёмом, - брякнул дед откровенно.

- Вот те на. - Акулина опять встрепенулась. - Какой подъём, когда онемела после того?

- Может от радости и оненела, - предположил Аксён. - Кто этих баб разберёт? Хотя бы вот тебя Акуля, - дед подкрутил обвислые усы, молодцевато пошевелил плечами. - Есть у меня соображение. Чего мотаешься по городам и весям, как перекати-поле? Прибилась бы к одному берегу?

- К какому берегу? - насторожилась Иссык-Кульская. - Ты о чем? Дед Аксён глянул на неё с мужским превосходством, высказал

заветное желание:

- Ты - одинокая, я тоже бобыль, вот и сварганим семейную ячейку общества. Бугая чухломских кровей заведём, на старости лет тряхнём бизнесом. У меня в налоговой инспекции знакомая рука есть. Льготой обеспечит.

- Ты никак не оклемался после поминок, - кротко улыбнулась ему Акулина. - Чего мелешь-то?

- Очень ты  мне  по сердцу  пришлась, - признался Аксён,  - Вспомнились годы молодые,  забубённые... Слышь,  а мы с тобой целинные и залежные земли не поднимали?

- Бог миловал, - успокоила его учёная дама.

- Так давай поднимем, - дед попытался заграбастать в охапку её располневший стан. Акулина остервенела. Зашипела гусыней, даже кулаком замахнулась:

- Ты что?.. Руки прочь!.. Отцепись, сексуальный маньяк!..

- Такая неприступность ещё более сердцу люба. Страсть, как люблю укрощать строптивых! - Аксён набросился на неё, как ястреб на зазевавшуюся  квочку с цыплятами. В  пылу укрощения ненароком смахнул с головы Акулины гривастый парик и глаза на лоб полезли. Его взору собственной персоной явился Борис Семёнович Шилобреев. Потный, лицом помятый, с прилипшими седыми волосиками на бледно-жёлтой проплешине. Не веря глазам своим, дед Аксён просипел с мистическим ужасом: - Боря, ты ли это? Откуда и зачем?

Шилобреев мысленно чертыхнулся от такой непредвиденной загоголины, стал на ходу придумывать какое-никакое внятное объяснение своему воскресению. Но ничего вразумительного придумать не мог.

Вспомнив про танки, какие грязи не боятся, сказал со страшной таинственностью:

- Тссс. Я это. Только никому ни гу-гу. Задание у меня. Огромной важности и секретности. По партийной линии.

Деда Аксёна осенила догадка, разбуженная подзабытым «Кратким курсом историиВКП/б/»:

- Так ты, выходит, в подпольной организации теперь состоишь? Почему от меня скрывал? Я ведь еще тоже не последняя спица в колесе. Есть еще порох, сам знаешь где. Кто говорил: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой?» Ты говорил.

Пока Шилобреев соображал, что ответить старому сотоварищу и единомышленнику, дабы отшить его от опасной темы на политической подкладке, вошли Вера Сергеевна и Надежда Сергеевна с канистрой в руках. И сразу - к деду. С милыми упрёками и укорами:

- Где  пропадаешь, Аксён? По всей деревне ищем. Изволь откушать рассолу.

- Да идите вы со своим рассолом, - отмахнулся Аксён. - Тут такие события вершатся.

Заметив Шилобреева, Вера Сергеевна,несмотря на въевшийся в кровь атеизм, зачастила осенять себя крестом:

- Свят, свят, свят...

- Какое знакомое лицо, - пропела жалейкой баба Надя.


- Тихо. Никому  ни  слова, - начальственным  тоно  приказал Шилобреев, а в голове вертелось:  «Вот влип, так влип.  И ничего оправдательного придумать невозможно. Только переть напролом, а там - куда кривая вывезет...»

- Ах,  это  Борис Семёнович,  -  распознала  наконец  Надежда Сергеевна. - Я сразу и не узнала. - Богатым будете. А мы вас сегодня тихим добрым словом поминали, а вы... Невероятно! Мы вас считали...

- Да, я действительно преставился, - попытался взять быка за рога Борис Семёнович.

- Мы знаем,- сурово поджала губы Вера Сергеевна. - Но не
имеем ни малейшего представления о мотивации вашего неприглядгного поступка, так странно нарушившего все законы
марксистко-ленинского материализма.

- Простите за нескромный вопрос, - упредила подругу Надежда Сергеевна, - какое впечатление испытывает  умерший в первые мгновения появления на том свете?

«Эк куда тебя занесло», - Шилобреев о таких заоблачных сферах совершенно не помышлял и не имел о них никакого представления. Что-то где-то когда-то читал, хотя вспоминалось с трудом.

- Двойственное, - сообразуясь с волнующей человечество вечной глобальной темой, Борис Семёнович заговорил веско, наступательно. - Оно находится в прямой зависимости от нашего образа жизни на земле. После того, как я окунулся головой в омут, душа освободилась от тела и я почувствовал необыкновенную лёгкость. По пути в беспредельное пространство встречались некоторые знакомые, ушедшие туда прежде меня. Первою мыслью при встрече с ними была застегнуть костюм,  поправить галстук и ордена на груди. Но когда начал ощупывать себя - оторопел.  Ни костюма, ни галстука, ни орденов не нашёл. Более того, взглянув на себя, ужаснулся: никакой одежды на мне не было.

- Ах, какой шокинг! - поразилась Надежда Сергеевна. – Какой стриптиз!

- Но  как вы  оказались здесь? - недоверчиво  и  отчуждённо спросила Вера Сергеевна.

Шилобреев был готов к тому, что за подобное беспардонное словоблудие земляки, повидавшие на своём веку достаточно всякого обмана, станут над ним смеяться, за кого, мол, нас принимаешь, станут потешаться, отвернуться от него, руки не подадут, ан нет. Как будто ничего особенного он и не сказал. Откровенные враки приняли на веру, даже интерес к ним проявили. Горько было Борису Семёновичу лицезреть такое, но чтобы сохранить лицо, решился нести ахинею напрополую.

- Сам потрясён, - Шилобреев даже всплакнул для достоверности, демонстрируя Вере Сергеевне искренность нахлынувших переживаний. - Там, в потустороннем мире, мне без работы стало скучно и тоскливо. От нечего делать, решил обращаться к знавшим меня по здешней жизни. И к вам, господа земляки, и к вам. Но всем было не до меня. Такая неблагодарность вызвала на глазах слёзы. Хотел утереться, как вдруг раздался стук под креслом...

- Как? Там и кресла есть? - изумлённо воскликнул дед Аксён.

- Там всё есть, - голос Шилобреева окреп. - Кроме ваучеров... Вслед за стуком я отчётливо услышал голос нашего губернатора: «Не жалуйся». - Не найду слов, чтобы выразить радость, меня
охватившую. Не найду слов.

- И не ищите, - посоветовала Надежда Сергеевна. - Мы вам и так верим.

- А сегодня около полудня, - Борис Семёнович сделал внушительную паузу, - каким-то сверхестественным чутьём осознаю: голос тот принадлежит магу, чародею и экстрасенсу Акулине Иссык-Кульской. Это она напряжением всех своих физических и энергетических сил материализовала меня в прежнее телесное состояние и возвратила в земную колыбель по месту постоянного
жительства.

- Акулина? - Вера Сергеевна задумалась. - Та самая? Так она сейчас здесь почивает.

- Хотите, я приглашу, - хотела обрадовать Шилобреева Надежда Сергеевна.

Борис Семёнович такого сюрприза не захотел:

- Не будем тревожить покой человека. Она своё дело сделала, за что я ей премного благодарен.

А Надежда Сергеевна всё любовалась Борисом Семеновичем, да удивлялась:

- Но каково на вас одеяние. Странное и глазу непривычное. Шилобреев оглядел ночную пижаму фабрики  «Красный швейник», буркнул что-то сердитое, неразборчивое, а разборчиво сказал:

- Поскольку акция совершалась в сжатые сроки, пришлось сей наряд взять напрокат в салоне «Царская одежда». Другого под рукой не оказалось.

Как бы в подтверждение тому, во двор стремительно влетел Богдан Сыроегин. Возбуждённый, взъерошенный, малость ошалелый.

- Слыхали новость? - спросил, как на митинге - Только что все ведущие теле и радиокорпорации мира - «Голос Америки», Би-Би-Си, радио России передали, нынче в нашем городе во время обеденного перерыва, на Волге, напротив городского пляжа, выловлено тело мужеского пола, чем-то очень напоминающее телесную субстанцию нашего незабвенного Бориса Семёновича Шилобреева.

- Рано в этом году купальный сезон открыли, - заметила Надежда Сергеевна.

Богдан, одарив её уничижительным взглядом, продолжал:

- Но самое примечательное, что пока вызывали «Скорую помощь» и ОМОН...

- ОМОН-то зачем? - встрял с глупым вопросом дед Аксён.

- На всякий пожарный, - вразумил его Богдан. - Мало ли чего... Так вот, пока вызывали, бедолаги-утопленника и след простыл.

Все заохали, закачали головами от непомерного удивления. Сыроегин успокоил:

- Правда, не совсем. На песке и молодой весенней траве чётко читались стопы сорок четвёртого размера, которые вели к памятнику Ивана Сусанина. Там немного потоптались, после чего свернули в сторону салона «Царская одежда». Кинулись по следу, но в салоне уже никого не застали. Сказали только: заходил, оделся и ушёл.

Все с уважением посмотрели на Бориса Семёновича. Тот от такой спасительной вести приободрился, приосанился, скромно подтвердил:

- А я что говорил? Всё так и было, - а про себя подумал: «Экая, чертовщина.  Откуда  родились такие  идиотские слухи?»  Невдомёк было Борису Семёновичу, что намедни, в день Лукерьи-комарницы, в эфир запустили рекламный ролик про Архимеда, сидящего в ванне, где древнего грека пронзила мысль об умении определять количество золота и серебра в царской короне под воздействием водных процедур. С криком «Эврика!» тот нагишом выскочил на улицу, чем невероятно  поразил  обывателей  Сиракуз.  Сей  сюжет пробудил  в мозгу  Богдана,  одурманенном  парами  можжевеловой,  диковинные ассоциации, тесно переплетённые с жизненными передрягами Шилобреева-утопленника.

Заметив теперь живого и невредимого Бориса Семёновича, Богдан Сыроегин с трудом пришёл в себя от обуревавших его эмоциональных потрясений, воскликнул радостно:

- Как? Вы уже здесь? Вот и не верь после этого средствам массовой информации!.. - и широко распахнул руки для сердечного объятия. - С благополучным возвращением, Борис Семёнович. Позвольте вас расцеловать?

- Целуй, - дал отмашку Шилобреев,  после чего последовало троекратное лобызание с Богданом Сыроегиным,  чему баба Надя восхищалась, как девчонка:

- Вот что значит Акулина - Иссык-Кульский феномен. Дед Аксён степенно поддакивал:

- Природа на выдумки таровата.

Будто в подтверждение той истины дверь дома Шилобреевых распахнулась и во двор говорливой гурьбой заявились Василиса, Вовик, Катерина с Изабеллой. Причём вдовушка вышагивала задом наперёд, преклоняя главу перед её сопровождащими со словами: «Благодарю вас, господа, благодарю... Мужское трио в лице Шилобреева, деда Аксёна, Богдана Сыроегина и иже с ними бабусями поразилось больше услышанному, чем увиденному, загалдело нестройно:

- Заговорила!.. Василиса Петровна заговорила... Не сон ли это? Василиса Петровна мигом рассеяла все сомнения:

- Душа моя потрясена чувствами, - сказала. - Не знаю, кому их передать. Наконец закончились мои страдания и я снова могу говорить. Такую радость, такое счастье нельзя передать словами, - и всплакнула благодарными слезами: - Да,  господа,  как трудно вам понять то,  что  испытала я.  Не в состоянии  сказать слово,  даже попросить тарелку пельменей... О, это ужасно!

- Успокойся, супруга моя драгоценная, - как чёрт из-под печки предстал перед ней Шилобреев. - Теперь всё образуется.

Разглядев перед собой помянутого утром супруга-утопленника, Василиса взвизгнула, как несмазанная телега, стала открещиваться:

- Сгинь-пропади, сгинь-пропади...

Зато Катерина обрадовалась:

- Дедушка,  я знала,  что ты  вернёшься.  Знала,  надеялась и верила.

Дедушка благодарно чмокнул внучку в щёчку, с тем же намерением направился к жёнушке, благодушно улыбаясь:

- Ты что, не узнала меня? Это я, супруг твой любезный.

- Прочь. Иди, откуда пришёл, - отгородилась та от него руками, притопнула ножкой. - Меня удивляет твоё поведение. Сначала
изволил утопиться, теперь заявляешь, что жив. Так порядочные люди не поступают.

- Василиса, я говорю серьёзно, - втолковывал ей Борис Семёнович. - Повторяю: это я - твой супруг.

- Ты мне не муж. Мой муж почил достойным образом.

- Не почил я, - занервничал Шилобреев. - Подшутить хотел. Испытать верность женского сердца.

- Оставь при себе свой юмор в коротких штанишках, - отбояривалась жена.  - Он теперь совсем не в месту... Нет, это невыносимо!.. Выше моих сил!.. Вот мой муж!.. - и укрылась в объятиях Вовика.

Все так и остолбенели от такого судьбоносного известия. А бывший бизнесмен, бережно поглаживая вздрагивающие от возмущения плечи Василисы, сладко приговаривал:

- О, Василиса, зоренька ясная...

Такой нахальный пассаж Шилобреева доконал окончательно.

- Как? - воскликнул он о глухим надрывом, точно раненый зверь.

- И ты, Вовик? Этого не может быть!..

- У нас всё может быть, - с рассудительностью мудреца ответил тот.

А недавняя супруга сказала Шилобрееву с мягкой укоризной:

- Чем  пнём торчать,  лучше бы благословил  нас.  Если хоть капелька сострадания осталась в сердце твоём.

«Не обмануло меня предчувствие, - сдался Борис Семёнович. -Акция лопнула с треском, как пирамида МММ. Финита ля комедия». Все с нетерпением ждали от него последнего слова. И слово он сказал. Просто и благожелательно:

- Благословляю.

Облегчённый вздох потревожил тишину майской ночи. Василиса была на седьмом небе от счастья:

- Господа! Господа! - пошла по кругу, возвещая радостную весть:

- Приглашаем всех на презентацию нашей свадьбы!.. Жаль, не слышно чарующей музыки товарища Мэндельсона.

Как по мановению волшебной палочки из дома послышались позывные «Маяка», зазвучал «Свадебный марш». Присутствующие окружили молодых, поздравляя и приветствуя их, напутствуя в счастливое светлое будущее. Глядя на эту кутерьму, дед Аксён с сомнением покачал головой:

- Профукают Россию, как пить дать профукают. Пустят по миру с протянутой рукой.

- А  вдруг  не  профукают,  -  шевельнулась  надежда  в  душе Шилобреева. - Очнутся, наконец, воспрянут, покажут Кузькину мать. Себе самим, да и другим тоже.

- А помнишь, Боря, наши прежние демонстрации? - окунулся в давние времена дед Аксён. - Мимо трибуны – бесконечные праздничные колонны. Флаги, транспаранты, духовые оркестры играют, песни звенят, над  площадью громыхает басовитый  голос нашего   несгибаемого трибуна Гриши Скрябина: «Да здравствует героический рабочий класс Страны Советов!..» А в ответ ему тысячеголосое: «Ура-а-а!..»

- Помню, Аксён, всё помню, - глаза Шилобреева увлажнились, голос пресекался. - Только наше время ушло. Пришла пора молодых... У всего в жизни есть начало и есть конец. И в том большая печаль. Но и радость - в том же.

- Горько!.. Горько!.. Горько!..- дружным и весёлым хором зашумели те, кто недавно сидел за поминальным столом. Теперь они наполняли бокалы рассолом из канистры, принесённой Верой Сергеевной  и Надеждой Сергеевной.  Василиса  и  Вовик не стали кочервряжиться, их уста слились в сладостном поцелуе. Вокруг молодожёнов завихрился-закружился свадебный хоровод. Увлечённые им виновники торжества тоже пустились отчебучивать замысловатые коленца, припевая:

 

- Летели две птички,
        Собой, невелички.
        Где они садились,
        Все люди дивились.
Чернобровая, моя,
Черноглазая моя.

        Душка моя мила,
        Ты роди мне сына.
        Вову уважаю,
Много нарожаю...

 

Неожиданно Вовик выхватил из-за пазухи пистолет. Все испуганно замерли. Вовик поднял его высоко над головой и выстрелил. Ночное небо озарилось красочным фейерверком. Откуда-то с высоты, а может из далёкого далека, донёсся одинокий голос: высокий, чистый, хрустальный. Казалось, ещё мгновение и он прервётся, после чего случится что-то горестное, непоправимое. Но нет, не прерывался. Звучал и звучал, набирая силу и словно объеденял собой последних жителей осиротевшей деревеньки, двор Шилобреева, лес и бурливую, говорливую речку, переливчатые трели соловушки в зарослях черёмухи и предрассветную зарю, далёкий колокольный звон и весь необъятный мир под этим беспредельным и благословенным весенним небом.