На правах рукописи:
CopyRight Костромская областная писательская организация ООО"Союз писателей России" 2012 г.
Автор проекта, составитель и редактор М. Ф. Базанков, 2011 г.
Наши писатели в руководстве Союза Статья
Елена Веселова Стихи
Павел Дудин Стихи
Владимир Крылов Стихи
Евгений Кусов Стихи
Татьяна Русова Стихи
Наталья Скворцова Стихи
Надежда Степанова Стихи
Николай Тихомиров Стихи
Ольга Уланова Стихи
Леонид Чилипенко Стихи
Людмила Юрьева Стихи
* * *
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но всё же. всё же…
* * *
Есть имена и есть такие даты, -
Они нетленной сущности полны,
Мы в буднях перед ними виноваты, -
Не замолить по праздникам вины.
И славословья музыкою громкой
Не заглушить их памяти святой.
И в наших будут жить они потомках,
Что, может, нас оставят за чертой.
Контрастный пролог
Пролог от редактора
Не собираюсь никого учить любви к родине. Многие это доказали на деле и носят доказательства в себе. Хочу, чтобы идущие следом острее ощущали желание возродить утраченное, не полагались только на чужестранные примеры и поучения.
Литература, как и сочинения одаренных школьников, членов литературных объединений, в области существует, спасается малыми тиражами без достаточного читательского внимания. Особенности природы, периферийного быта, народного говора, корневые основы патриотизма, былого деревенского лада и духовности засвидетельствованы неучтенными произведениями. И потому, не дожидаясь должного всестороннего внимания, пока не зачерствела душа, различает голоса преемственно понимающих и любящих тихую родину, край родной долготерпенья, в меру сил востребуем, взрастим дарования, помня завет земляка поэта и романиста Сергея Маркова: « На свете тот народ велик, что Слово бережет». Общими усилиями родителей, педагогов, писателей и одаренных детей постараемся активизировать интерес к родной речи, чувство её естественной красоты.
Сегодня на государственном уровне в основе культурного национального достояния обозначено значение русского языка, сберегаемого художественной литературой. Она по традициям классики освежает его и обогащает, в особенности происходящая от народных жизненных истоков, создаваемая патриотами и знатоками родного края. Такой постоянный социальный проект продиктован творческим потенциалом Костромской областной писательской организации, наличием богатого литературного наследия, горячим желанием участвовать в формировании нравственной и духовной основы гражданского общества, в патриотическом, нравственном, эстетическом воспитании детей, внуков и правнуков.
* * *
Раскрылась будущая книжка без названия, на каждой странице – новая встреча или даже маленькая сказка. Вспоминается давний разговор с новым автором по рукописи поэтической подборки на областном творческом семинаре. Тогда Ольга Колобова готовилась издавать первый сборник, была в таинственном и красивом материнском положении. Порадовало нежное чувство Слова и особая тональность сосредоточенного мировосприятия. Она будто бы принесла в пасмурный день свежую рябину из своего заколдованного заповедного леса, разбудила «январским дождём» тоску по весне, позвала в «кружевную сказку». И призналась: «Я в дебри стремлюсь… Но вперёд/ Шагну – и замру не дыша…/ Неведомой жизнью живёт/ Лесная поляна-душа!»
Было о чем говорить всерьёз. Творческая индивидуальность воспринимается с надеждой и естественным желанием предвосхитить возможное движение таланта, представить автора белошвейкой по искренности: «Я ведь тоже чуть-чуть мастерица». А внимание к младшему непоседливому брату одним стихом напомнило о литературе для детей. Верилось, такое восприятие возрастающей вместе с детьми мастерицы через новые сказки раскрепостит воображение.
И вот отчётливо видится радостная живописная книжка. Знакомые многим по родительскому опыту мальчики и девочки, увиденные будто бы в одной большой семье глазами очарованной матери, простые и сложные ситуации каждодневного общения создают условия лёгкого реагирования, пробуждают чувства узнавания, удовольствия и радости. Конечно, наше прозаическое «вторжение» в особый поэтичный мир обусловлено желанием кратко обозначить происходящее в трёх десятках сюжетов, проявляющих разные настроения и характеры под конкретными именами. Автор в текстах словно играет с детьми, но не пугает будущих слушателей и читателей поиском изысканных литературных форм, обходится без искусственных ситуаций и придуманных образов. Всё просто, естественно, правдиво, без дидактических нравоучений, без притянутой по взрослому разумению морали.
Трудно писать для детей, не ограничивая простор воображения. Детство сказочно и в самых обычных реальных эпизодах. Ольге Колобовой интуицией позволено приглашать малышей из мира будней в волшебную страну фантазии, способную раскрепостить в них личностные возможности. Выстраивается сказка по авторскому стилю из повседневных семейных событий, пока сюжет ничего не берёт кроме встреченного ребёнком в доступном окружающем мире. Верится, новые замыслы по возрастанию выйдут на лирическую глубину даже «простеньких» стихотворений.
Состояние современной детской литературы редко обозначается новыми именами. Опять это дело, по давнему замечаю М. Горького, ниже наших способностей, ниже требований, которые предъявляются к книге. Но обозначен и в этой рукописи удачами, находками путь такой поэзии из круга специфических детских тем в пространство доступной развитию ребёнка повседневной общей жизни с заботами, радостями и печалями. Каждый врастает в атмосферу большого общего дома, который придется познавать, постепенно осваивать и с помощью новых книг. А пока среди многих вещей ребёнок «один и за всеми уследить не может», надо учиться дружить и выращивать общий сказочный сад в родном дворе. На этом пути светло не только детям и автору…
Прочитал рукопись, словно семейный альбом, и обнаружил обложку «Нам дружить необходимо» - видимо, рабочую, под таким содержание книжки выстраивалось. А можно обойтись без казённого «необходимо»? Помня давнее известное всем пожелание сказочного кота: «Ребята, давайте жить дружно!», советую не повторяться в направлении, а найти свое оригинальное и простое благозвучное название.
А для начала взял под заглавную тему только двенадцать строк из будущей книги:
* * *
Две огромнейшие дырки
На колготках у Данилки –
На коленках их прорвал!
Он полдня «в коня» играл.
Мама охает: «Ох, Даня!»
Не жалеешь ты меня!»
Сын в ответ ей: «Я заданье
Командира выполнял!»
Я скакал легко и быстро,
Чтобы в штаб попасть к утру.
Вёз с письмом кавалериста –
Таню, младшую сестру».
* * *
Дети – надежда. И будущее. Оберегая детство, думаем об устройстве Мира, в который они призваны не по нашей воле. Под какие замыслы выстроятся будущие судьбы при многих нынешних бедах в стране, не успевшей определить заглавную идею в русле государственной истории. Ученые напоминают, что большинство русских были всегда государственными людьми – военными, учителями, инженерами, строителями, земледельцами. И высказывают тревогу: сегодня все эти сферы государственной жизни финансируются по остаточному принципу. Это же, вполне понятно, обрекает остающихся честно трудиться в провинции на участь людей второго сорта…
У каждой государственной беды есть истоки- первопричина. Установим – поставим диагноз, найдём пути и средства преодоления беды. Мы говорим о том, что надо делать, учитывая былые этапные трагедии.
«И снова страна в пересменке/ Забыла любимейших чад,/ Как будто поставила к стенке,/ Где железные прутья торчат…»- так сказано в книге Надежды Кондаковой.
Приведу пример, характерный для начала 90-х. Сельский житель стеснительный парень Александр Кротов вырос без отца, но с кличкой Кент – по внешней фактуре, особенностям характера, читающий книги о мужестве простых людей. Нравились ему северные пейзажи американского художника и писателя, члена АХ СССР (1962 г.) Рокуэлла Кента, его же книги «Труженики моря», «В диком краю». Он слышал «призывы» в цивилизованный мир – со всех «вышек» заманивали…
Но после училища начинал работать в лесном поселке на строительстве и в подсобном хозяйстве. Из армии вернулся туда же. Отзывчивый, с приметами интеллигентности, был в авторитете. Копил деньжата на свадьбу, собирался даже машину купить. Но остался без работы – рухнули одновременно леспромхоз и подсобное хозяйство на землях трёх былых колхозов. А накопления ловкачи заменили ваучером… Невесту укатил в цивилизованный мир новый русский, чтобы отдыхала на острове.
«Растащиловка» законная началась. Везде грохочет, трещит, ломается.
Бывший заботливый директор подсобного хозяйства, сын погибшего политрука роты автоматчиков, дававший памятную клятву всегда жить и работать на земле отца, успел наладить дела в хозяйстве, строил фермы, склады, хранилища для зерна и картофеля. Всё тут ему дорого, родное, памятное. Но вот оказались не нужны труды-старания… Испытал потрясение – свалило его. Только издалека и видит неладное. Вызвал к себе понятливого работника и говорит:
- В окно вижу, разламывают всё, увозят по чьей-то команде. Земля ни с чем остаётся. Что делать - не знаю? Не ходок я и ружья для обороны не имею.
Поспешил Саша к ломателям залетным:
- Что делаете? Кто разрешил? Мы строили – вы ломаете.
- Не горюй, Кент. Фанфуриками рассчитаемся. - Предложили они «бартерский ход».
А бывшего директора инфаркт навсегда свалил, тогда же за год четырёх механизаторов схоронили, двоих из-под алкогольного отравления не спасли.
Даже Кент утратил выдержку, примеры мужества из литературы не помогли…
Могила его под горой обозначена простеньким деревянным крестом. «Всё тут с тех пор не вперед живёт/ Всё тут печально живёт назад:/ В луг возвращается огород,/ В лес возвращается дряхлый сад…/ Будет заменушка тут всему -/ Через какую-то малость лет!../- А –че-ло-ве-ку?!/ - Увы…ему…/ Равной замены в природе нет…»
Возрастает преимущество мрачных, озабоченно отчуждённых людей – клиническая ситуация по всей стране, утрачивается естественная жизненная стабильность и достоинство нации. Нам говорят, будто бы она исторически да ментально такова, сама бредет путём саморазрушения. И в это можно поверить?
Но что же делать, когда лучшие качества, талант и душа человека не востребованы, когда залетный почитаем больше местного, коренного, когда лицемерие, подхалимство, предательство и глобальное воровство деформируют сознание молодых?. И оставлена в бурьяны земля вокруг родительских домов, неизвестно кому принадлежит, но скоро по ней бесплатно не проедешь, не пройдешь. Исчезает село – основа обычаев, культуры, родства…
А в России должно быть преимущество земное. Главное средство преодоления беды – воспитательное предпочтение трудовым интересам, творческим устремлениям ради многих.
* * *
Живём в провинции, а думаем о том, как там, в столице, всё заглавное выстроится , какие прозрения оттуда пойдут по всей российской периферии. В сорок первом военном году мы тревожились за столицу. Через семьдесят лет опять – тревога…
В октябре 1941 года студент Литературного института Михаил Кульчицкий (он будет упомянут в сборнике ещё) написал стихотворение «Столица». В нём хранятся строки:
Здесь каждый дом стоит как дот.
И тянутся зенитки с крыши в небосвод, -
Как шпили на Кремле
…На окнах белые кресты
Мелькают второпях, -
Такой же крест поставишь ты,
Москва, на всех врагах.
Новое время, новый век, а по России, извне и внутри, волнами хлынули коварные намерения с концентрацией на материальных благах и ресурсах. Многих раздражает особенность таинственного народа, берегущего Слово…
Октябрь, 2011 г.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ОБЩЕЕ ПОЛЕ
Современная литература без коммерческих интересов оказывается спасённой в дальних регионах. Даже по нескольким строчкам под лавинами удручающего самиздата отыскать её не трудно - было бы желание вчитаться, понять, оценить, в очевидных достоинствах прописывать на общем поле российской словесности. Русские литераторы от древнейших времен всегда имели родниковые истоки на периферии, создавая художественную летопись народной жизни. Собственной практикой убеждаемся: история и литература создают образ определенной территории. Несколько лет подряд на костромской земле ученые-историки, философы, писатели, педагоги, служители православной церкви на конференциях исследуют проблемы взаимодействия центра и провинции…
Все высокие вопросы неразрешимы без обращения к приземленной повседневности. Постепенно учишься понимать других, философски анализировать происходящее. За любимым делом возрастает невольное стремление дать правдивую картину бытия на расстоянии, которое не удручает скверными подробностями. И оказывается вдруг, что повествовательные эпизоды, бытовые детали, пейзажные состояния, естественное поведение персонажей выстраивают литературное пространство по параметрам единства земной жизни в доступном для восприятия и осмысления историческом периоде…
Поэзия и проза прорастают в сочувствии естественному человеку, потому при любых обстоятельствах существует, сохраняется изданная хотя бы малыми тиражами доброта и провинциальная откровенность - неучтенная в обзорах литература. Столичные специалисты в ней находят опять подлинное, «не московское» лицо народа. Ученые ценители признали: «Это судьба – деление литературы на столичную и провинциальную». И потому, не дождавшись «элитного» внимания, пока не зачерствела душа, различает голоса преемственно понимающих и любящих тихую родину, «край родной долготерпенья», местные издания обозначают талантливых современников по всей российской периферии. «Провинция… Не много и не мало./.- На тыщи вёрст – провинция одна! / А мы – её народ – про-вин-ци-алы!/ И в нас она, как свет, отражена» (В. Шапошников).
Энтузиасты работали самостоятельно на сохранение духовного и культурного наследия. В первую очередь, как обычно, пробивалась поэзия. Труднее было держать на должной издательской основе произведения прозы, создающие панораму народной жизни под нравственным и философским осмыслением.
На переходах из двадцатого в новый век разгулялась непогода, сквозили суховеи. «Мне казалось; пытали огнем/ И тьмою тюремного крова,/ Чтобы замерли в сердце моём/ Истоки могучего слова».(Сергей Марков). По временным магистралям громыхали день и ночь «порожняки». А провинция будто бы молчала. Честной душе рынок – не указ. Несуетливый человек делает, что должно, и остается самим собой с пониманием: достоинство вдохновенного труда не определяется групповой шумихой, организованным «общественным мнением». Доброе делается чистосердечным уединенным трудом.
В новых условиях спешно уплывали пароходы. Но оставались берега, по низким берегам притоков великой реки – забытые селения. Не в дачных особняках, а в землянках даже – неизвестные певцы терпеливо молчали. «Высоких слов пустая позолота, /Высоких мыслей непростимый грех…/ Да что с того, что сердцу петь охота,/ Когда надежно заперт слух у всех?» (Леонид Попов). Но сдержанная провинция заговорила медленными словами, чувствуя одну беду на всех. В широком поле, под единым небом нельзя не понять и самый тихий близкий голос страдающего современника, не знать территорию близкой души?
Слышатся, тревожат и радуют голоса многих…И в поэзии и в прозе. Издание поэзии «экономичнее» Проза молчаливо лежала в глубоких трюмах, кто-то уже говорит: устарела… Но она – история в судьбах и философия времени в художественных образах. Если не издана, в тиражах не замечена, будто бы не существует и в культурном наследии не учитывается? Не востребована, не прочитана и не принимается во внимание на общем поле российской словесности. Невольно оглядываешься в давние времена, сравнивая: «прежде и теперь». Костромская литература имеет свою особенность, она прочитывается в накопленном богатом фонде. Почему-то столичные гости, словно «за данью полевой», всё чаще приезжают в Кострому «на подзарядку».
У нас был накоплен свой динамичный опыт проведения Дней литературы. – пришло время возвращаться к начатому накануне нового века. Помнятся встречи, посвященные творчеству Александра Сергеевича. Пушкина, они стали настоящими праздниками для всех, кто участвовал. Доверительное общение располагало к признаниям о том, что под давлением особых обстоятельств костромским писателям тоже трудно без элементарного внимания, но они живут земными заботами, историей, правдой, национальной памятью, верой и чувством родного естественного Слова. Благодарно вспоминали достойных коллег, чтобы ни под каким надуманным предлогом новые активисты не очерняли умеющих выстаивать перед конъюнктурой и рыночными «соблазнами».
Проходим по историческим вехам из далекого прошлого в новый век и невольно обнаруживаем повторение некоторых закономерностей формирования трагических обстоятельств. Сходные трагедии пришлось переживать и в золотом ХIХ веке даже ведущим русским литераторам. Остались и недосказанные судьбы. Поэты умолкали на полуслове, оказывались неудачниками – владеющие разнообразным дарованием не свершили своего предназначения, тратили силы на борьбу с непониманием и страдали под настоящей травлей. Но сохраняли под внешней грубостью давшееся жизненным опытом прямодушие и здравомыслие.
Трагедии повторяются. Начинающих, даже самых одаренных, может коснуться «общественный приговор». Сегодня многим кажется, что в литературе дебютировать легко. Стихотворцы идут «за роем рой» в надежде: их сразу заметят, возьмут на учет, чтобы заботливо лелеять – будто и творческие объединения для того существуют.
Писатели - певцы родного края по призванию, а не массовики-затейники, они должны заниматься работой, которую никто за них не сделает. Но «беда за бедой, словно злые птицы, за напастью новая напасть»… Региональная словесность при многих известных именах и достоинствах превращена в невостребованный материк. Она конкретными изданиями еще не вписана в программы культурного наследия.
Результаты литературного труда не сразу получают внимание: сотворённое ещё надо воспроизвести, издать – тиражировать и, по современным условиям, «раскрутить». «На голодном пайке» годы проходят. А выживать надо, потому что творческий работник существует не для себя только. Необходимый он человек, призванием избранный. Государственный. И право на достойную жизнь в цивилизованном государстве имеет.
Пришло время выстраивать новые отношения, прислушиваться к новым голосам. Может быть, идущие следом будут зорче, а пока они набираются опыта в осмыслении обстоятельств времени и места. Мера дарования и субъективное восприятие окружающего мира определяют выбор темы, тональность и колорит поэтического живописания…
Ради главного смысла работаем, «хвалу и клевету приемля равнодушно». Из прошлого, из эстетической интуиции родится этика поведения, ориентирующая человека, способного работать в условиях «настороженности» между людьми. Вспоминается суждение Леонида Леонова о том, что он стоит за искусство, которое делает человека лучше вообще, а не по какой-либо отдельной административно-хозяйственной или, санитарно-домостроительной отрасли. Это к слову о председательских - административных и организационных заботах. Они выпадают «хомутом»: кто везёт – того и нагружают. Писательская творческая организация, оказалось, ловко вписана в разряд общественных, под выживание на энтузиазме одиночек. Чувствовалось: как будто писатели - граждане Отечества, патриоты земли Костромской больше не нужны. А нам напоминают о предназначении, я же клоню к востребованию по призванию.
Итак, главная дверь открыта: общество должно быть ориентировано на уважительное отношение к талантливым людям, призванным духовно, эстетически, художественно влиять на движение жизни вопреки повальным потребительским обстоятельствам. Думаю о влиянии литературы правдивой, исторически, философски, нравственно применяющей Слово – самое надёжное связующее средство взаимопонимания. Людей разделяет ложь, обогащение, несправедливость, ханжество и коварство. Правда и родина роднят народ.
В Москве на Высших литературных курсах за два года плотного общения с коллегами, в поездках писательскими группами по стране и за рубежами, в нескольких экстремальных ситуациях убедился: одним из основных признаков творческих людей является способность видеть и чувствовать человека, работать для других, а не только «на себя любимого».. В провинции такие люди встречаются чаще, они реже страдают болезненным эгоизмом, добродетельны без расчетливых намерений.
Глобальный мир в паутине коммуникаций стал другим. Но люди меняются медленно, хотя чувствуют: надо подстраиваться к новым условиям. А память и душевный лад коммерческому скорому давлению не поддаются. Когда утрачивается что-то очень важное, выстраданное по законам земной естественной жизни, невольно сравниваешь: так было раньше, а теперь… Когда едешь просёлочным путём, «вздыхая о ночлеге» с каким настроением встречаешь по сторонам развалины домов в погибших деревнях? А деревня, мы уже не раз говорили, хранительница многих наших национальных основ. И родниковая свежесть Слова, русской литературы оттуда.
Издатели, не только областные и региональные, учитывали такую особенность (Вот что необходимо рефреном напоминать). На этой основе объединяло костромских, ярославских, ивановских, владимирских писателей Верхне-Волжское издательство. И в Москве книги часто выходили, и в Ярославле и в Костроме. Было общее поле, позволяющее сравнивать, анализировать, предметно общаться. Появился роман в журнале или рассказ - получаю письма читателей издалека. Когда вышла книга литературных очерков «Русское поле» в издательстве «Современник» массовым тиражом, приехал в Якутию – там она уже есть, читатели подходили с вопросами по проблемам провинциальной жизни, признавались: надо бы вернуться в родную деревню. Многие годы активно действовали отделения Бюро пропаганды художественной литературы – через него читатели узнавали писателей, приглашали в другие регионы, костромичи даже на Дальний Восток ездили. Памятны встречи по многим адресам: Вятка, Мурманск, Петрозаводск, Тула, Вологда, Белгород, Орёл, Ленинградская область… Была надёжная система и традиция. И вдруг всё заглохло «по экономической целесообразности»».
И все-таки для добрых всходов на поле российской словесности, общенародной культуры потребуется законодательная и материальная основа, только бы не опоздать. Только бы не заглушила восприимчивый слух, не опалила сердца бездушная тарабарщина. «Друг человечества печально замечает/ Везде невежества губительный позор». И такие тревоги роднят не только сочувствующих нам читателей.
На многолетнем энтузиазме мы сохранили костромскую областную писательскую организацию, не удалось «доброжелателям» растолкать литераторов в кружки по интересам с амбициями одних перед другими. Мы сберегали новое явление в духовной культуре. Незабываемый критик Игорь Дедков осмысливая через литературу жизнь провинции, определил, что отсюда «во все концы дорога далека». Доброжелательно внимательный к нашим судьбам Игорь Александрович выстроил основания для жизненно важного вывода: талантливые литературные силы всё чаще не только возникают, но удерживаются в глубине страны, не поддаваясь мощной центростремительной тяге и образуя в какой-то мере новое явление нашей духовной культуры. Но это новое явление, понятное не только лучшим представителям разных творческих направлений, будто бы не замечено, во всяком случае не оценивается и не поддерживается на должном государственном уровне. Высоким замыслам поставлены препятствия противоречиями обыденной прозы жизни, но всё еще верится, что невозможно отвергать и забывать фундамент культуры, главный университет воспитания – русскую литературу.
Сонет
Кто принял в грудь свою язвительные стрелы
Неблагодарности. измены, клеветы,
Но не утратил сам врождённой чистоты
И образы богов сквозь пламя вынес целы;
Кто терновым путём идя в труде, как пчёлы,
Сбирает воск и мёд, где встретятся цветы, -
Тому лишь шаг – и он достигнул высоты,
Где добродетели положены пределы.
Как лебедь восстаёт белее из воды,
Как чище золото выходит из горнила,
Так честная душа из опыта беды:
Гоненьем и борьбой в ней только крепнет сила,
Чем гуще мрак кругом, тем ярче блеск звезды,
И чем прискорбней жизнь, тем радостней могила.
1835 г.
«Территория близкой души
За обычной обложкой хранится».
Взгляд
В конце ноября в Костроме состоялось юбилейное мероприятие, посвященное празднованию 50-летия Костромской областной писательской организации Общероссийской общественной организации «Союз писателей России». Она была образована в июле 1961 года. В течение 27 лет организацией руководил лауреат Государственной премии имени М. Горького В.Г. Корнилов. А с 1988 года костромских писателей возглавляет прозаик, публицист наш земляк М.Ф Базанков. На сегодняшний день в писательской организации состоит 37 членов Союза писателей. Они работают во всех жанрах литературного творчества: прозе, поэзии, драматургии, критике и литературоведении. Пять членов Союза писателей являются докторами наук, профессорами костромских вузов.
Программа празднования открылась конференцией «Литература на рубеже веков». Первая ее часть была посвящена итогам и перспективам деятельности Костромской областной писательской организации. Открыл конференцию заместитель директора ОГБУК «Костромская областная универсальная научная библиотека» литературовед П.Б. Корнилов. «Территория близкой души за обычной обложкой хранится» - основная мысль его выступления. Эта цитата из творчества Л.Н. Попова. Кстати, и в дальнейшем выступающие часто цитировали строки стихов поэта из Вохмы. Далее к собравшимся обратился председатель областной писательской организации М.Ф. Базанков. Проанализировав историю костромской литературы, особый акцент он сделал на необходимость бережного, внимательного отношения к таланту писателей провинции - «слышатся, тревожат и радуют голоса многих», «в каждом даровании заложен потенциал глубокого откровения, для реализации его необходимы определенные условия, особое настроение и самочувствие», «всегда на периферии появлялись особые люди». «Именно в провинции, - подчеркнул он, - живут настоящие «певцы родного края», которые стремятся возвратить нас к национальным традициям, духовности и святыням, вселяющим в нас уверенность в том, что общими усилиями мы осуществим нравственное возрождение Отечества». Высказал Михаил Федорович озабоченность трудностями, связанными с изданием книг, появлением их в свет - «многие писатели десятилетиями сидят «на голодном пайке». «В последнее время появляется, возвращается внимание к Слову, - отметил он с оптимизмом. - Надеюсь на сочетание энергии Власти и энергии Слова, учтенного в духовном и культурном наследии региона. Губернатор И.Н. Слюняев практически просматривает перспективы литературной работы в общей региональной стратегии».
Очень много на конференции говорилось о необходимости приобщения к русской литературе подрастающего поколения. «Унижению подвергается классическая литература. Процветает нравственная распущенность. Важно научить подрастающее поколение отличать красоту от распущенности, приобщая его к классической высокой литературе. Литературе должно отводиться особое место в системе нравственного воспитания, - поделился своим мнением по проблеме доктор филологических наук, профессор КГУ имени Н.А. Некрасова Ю.В. Лебедев. - Не секрет, что корни бесхозяйственности и беспорядка, варварского отношения к природе в значительной степени связаны с душевной ущербностью, нравственной неупорядоченностью современного человека. В атмосфере духовного распада бессильны юридические законы. Любовь к Родине нельзя воспитать только громкими, широковещательными лозунгами! Память о прошлом, о славных предках, о вековых культурных традициях родной земли - одно из самых действенных средств воспитания человека, хозяина, труженика, радетеля и старателя своего края, прикипевшего к нему всем сердцем и душой.
Только на этой основе можно воспитать настоящий, не трескучий, а предметный патриотизм».
Доктор исторических наук, профессор КГУ В.Р. Веселое высказал возмущение предпочтению читателями низкопробной литературы. А вот о творении поэтов-провинциалов отозвался так: «В районах выпускаются свои сборнички - книжечки-солнышки». Виктор Романович подчеркнул в своем выступлении мысль о необходимости создания Дома костромской интеллигенции для консолидации учителей, художественной интеллигенции и др. Для пробуждения общественного сознания на телевидении должен иметь место «писательский час». «Происходит разложение личности средствами массовой информации. Государство должно пересмотреть свое отношение к литературе. Писатель - это и учитель, и врач. На чахлой и сухой почве рождаются ядовитые «анчары», - поддержал мысль коллег главный редактор журнала «Кострома литературная» А.Ю. Василенко. С болью в сердце говорил писатель В.В. Личутин об острой актуальности на сегодняшний день сохранения родного «звучного, тягучего, образного русского языка», о необходимости отделения, выбрасывания из него «наносного, вредного, безграмотного». «Не может быть грязного искусства. В нем должна быть человеческая душа. Пережить, победить, сохранить феномен великого искусства -одна из важнейших задач государства. Мы надеемся на Москву, а Москва надеется на нас», - подытожил выступления творческой интеллигенции по общенациональной проблеме формирования нравственности и патриотизма поэт, Лауреат премии Правительства России В.А. Костров. Звучало очень много выступлений острых, злободневных, призывающих всю собравшуюся творческую интеллигенцию консолидировать усилия за сохранность русского языка, уважения к Слову, его облагораживающему началу.
Вечером в филармонии состоялся литературно-музыкальный вечер, где выступили писатели, новые авторы и гости из Москвы, Иванова, Ярославля. А глава региона И.Н. Слюняев обратился к собравшимся так: «Современная литература должна быть духовной, интересной и патриотической. Литераторам необходимо принимать участие в создании образовательных стандартов и чаще общаться со своими читателями». Губернатор пообещал в ближайшее время решить вопрос с предоставлением места для организации «Дома писателей».
На второй день в областной научной библиотеке прошел семинар, где выступили представители творческой интеллигенции районов, состоялся поэтический конкурс. Звучали стихи именитых уже поэтов:
Елены Балашовой, Анатолия Беляева, Станислава Михайлова, Владимира Кострова, Наталии Мухиной, Наталии Мусиновой и тех, чей творческий путь еще только начинается, кто, выражаясь поэтическими строками поэта из Солигалича Е. Кустова «свои обнаженные души вам в раскрытых ладонях несет». Были представлены литературные объединения «Буйские голоса», «Светица» (г. Солигалич), «Северные увалы» (п. Вохма), «Голос» (г. Шарья), «Кострома литературная». По итогам конкурса планируется коллективная публикация. Замечательное, нужное, долгожданное мероприятие. А за всей его отшлифованностью, праздничностью, продуманностью кропотливый труд и организаторский талант Михаила Федоровича Базанкова. Он, как умелый настройщик творческих душ, мудрый человек, сумел для каждого автора тонко подобрать индивидуальные, только ему адресованные слова, до глубины души понимая каждого из нас, и спасибо ему за это, потому что «кто-то должен курлыкать в глуши, чтобы мир устоял под грозою».
Нина Артемова
«Новая жизнь», 20 декабря 2011 года.
Хроника литературной жизни
* * *
В декабре 1997 года Костромская организация Союза писателей России при поддержке областной администрации провела в северо-восточных районах ставшие уже традиционными Дни литературы. Пять дней жители Вохомского, Октябрьского и Павинского районов имели возможность услышать в самых различных: аудиториях приехавших с творческим отчетом писателей: М.Базанкова, Б.Бочкарева, Б.Дашина, Б.Смирнова, А.Беляева, Б.Старатеяева, Ю. Семенова, Е.Разумова, А.Зябликова.
Но свою первую остановку микроавтобус, предоставленный областной
администрацией в распоряжение писательской делегации, сделал в города
Мантурове, где состоялись встречи в городском отделе образования, во* зглавляемом Татьяной Ивановной Олейник, в нескольких школах города и в актовом зале самой администрации. На встречах звучали стихи и рассказы в авторском исполнении, песни и романсы, было задано немало интересных вопросов, на которые эмоционально и искренне постарались ответить приехавшие писатели.
Водитель микроавтобуса Вячеслав Киселев даже стал посматривать на часы: стемнело, а путь до Бохмы - неблизкий.
А как трогательно было поздним вечером увидеть светящиеся окна Во-хомской районной администрации, понять, что и в этом еще более удаленном поселке писателей ждут. Радушно встретили писательскую делегацию глава районной администрации Виталий Арсентьевич Огарков и его заместитель Нина Витальевна Гурова.
Ночлег на новом месте - в общежитии Вохомского ПТУ. На столе - душистый мед, подарок главы администрации, как стало известно позже, не только заядлого охотника, крепкого хозяина, не порывающего со своей землей, но и опытного пчеловода. И все это - несмотря на высокий занимаемый пост.
Запомнилась Вохма не только теплотой встреч в эти морозные дни, не и четкой организацией выступлений. Большая заслуга в этом принадлежи' заместителю главы администрации Нине Витальевне Гуровой. Уже первая встреча в кабинете главы администрации, когда Виталий Арсентьевич Огарков рассказал писателям о трудовых буднях района и поселка, убе дила: неординарные личности - и сам глава администрации, и его заместитель. Аргументированно, взвешенно, без лишней патетики за час с небольшим был представлен весь комплекс проблем, стоящих перед районом в целом и перед рабо тиками администрации в частности. Среди приехавших писателей - немало и профессиональных журналистов. Долгие годы проработавшие в областных и районных газетах, они с интересом брали на карандаш некоторые любопытные цифры, факты, обороты речи.
Ни одна встреча на вохомской земле не повторяла другую, в каждой была какая-то особинка. Так, например, директор профессионального училища Надежда Борисовна Шадрина пришла в администрацию района с тем, чтобы персонально пригласить М.Базанкова и Ю.Семенова, предыдущие встречи с которыми запомнились преподавателям. Помнят о них и писатели: в книге М.Базанкова "Не ищи жар-птицу за морем" есть добрые слова о Вохомском профессиональном училище. Незаметно пролетели два часа общения, перемежаемого занимательными конкурсами.Призами победителям стали книги с автографами писателей.
Еще не полностью поглотили Вохму сумерки, а у дверей районной библиотеки все чаще стал поскрипывать снежок. Люди торопились на творческую встречу с земляком - поэтом Леонидом Половым. Член Союза писателей России, отметивший свое пятидесятилетие, Леонид Николаевич в этот вечер был действительно смущен "обрушившимся" на него вниманием, Очень искренне прозвучали поздравления главы администрации, работников культуры и образования, бывших одноклассников, коллег по работе в районной газете, детского фольклорного коллектива и просто любителей поэзии.
Окруженный красивыми, одухотворенными лицами юбиляр в заключительном слове обратил внимание присутствующих на проблемы, стоящие не только перед его малой родиной, но и перед Россией в целом: отмирали* языковых традиций, подчинение исторического процесса влиянию из-за океана, выживание государства на стыке двух тысячелетий.
На вечере желающие могли приобрести только что выпущенный писательской организацией сборник Леонида Полова "Лета нашего итог". Самые смелые из ни получили автограф.
В общем, не раз еще вспомнится этот вечер и в Вохме, и в Костроме. Тем более, что около 60-ти комплектов книг, изданных по региональной программе, на общую сумму 3,5 миллиона рублей было подарено Костромской писательской организацией районным библиотекам и сельским школам северо-восточных районов области.
На следующий день выступления продолжились в Октябрьском районе. Местная администрация предоставила транспорт, и писатели побывали с выступлениями в Стариковской школе, которая в 1997 году отметила свой столетний юбилей, в Боговаровской средней школе, ПТУ № 25, в школе с.Власиха. Вечер в стенах администрации завершил поездку костромских писателей в самый отдаленный район нашей области.
Следует отметить, что Дни литературы в северо-восточных районах предваряли литературные страницы в местных газетах, где были опубликованы произведения Б.Бочкарева, А.Беляева, В.Смирнова, Е.Разумова, А.Зябликова и других авторов.
Завершением Дней литературы стали встречи на павинской земле, где к приехавшим гостям присоединились: член Союза писателей России, ответственный секретарь газеты "Северный луч" Алексей Алекса ндрович Акишин, Юрий Николаевич Конев, Галина Павловна Попова и семиклассница из Крутогорской школы Таня Райлян.
Но сначала была встреча с главой районной администрации Николаем Анатольевичем Бобровым. Были по-своему интересны его примеры из собственной биографии хозяйственника, подробный рассказ о жизни в районе. Даже то, что в его рабочем кабинете находится немало бархатных знамен с символикой СССР, отданных на хранение из различных предприя тий и колхозов, подчеркивало нестандартный подход главы администрации к современным веяниям и циркулярам из столиц и центров.
На обратном пути из поселка Павино в Кострому писатели, по лредва рительной договоренности с директором, сделали остановку в Усольской средней школе Мантуровского района. И там еще один раз было опроверг нуто убеждение: глубинка - медвежий угол.
Уютная современная школа, небольшие светлые классы. Кругом чистота и порядок. Молодой директор представил своих коллег по перу. Да-да, мы не оговорились: коллег по перу. Дело в том, что Александр Анатольевич Хлябинов не только директорствует, преподает, но еще и сам постигает законы писательского труда. Не так давно в Мантурове
был издан сборник его рассказов "Соседи". Ранее произведения сельского учителя не раз публиковались на страницах вестника писательской органие зации "Литературная Кострома".
Могло ли выступление писателей в школе, возглавляемой творческим человеком, пройти вяло и неинтересно? Конечно, нет!.. Писатели и поэты постарались донести до каждого искорку своего таланта, частичку своей души.
Водитель микроавтобуса уверенно вел его среди бескрайних снежных
полей и молчаливо-угрюмых лесов. Позади оставались деревни, сель ские школы... Во многих школьных библиотеках теперь появились новые книги
костромских писателей. Наверное, за всеми встречами, всеми привезенными в сельскую глубинку книгами стоит невидимая из нашего времени тайна. Подумать только: ведь мы общались с жителями XXI века? Что они запомнят? Чей опыт жизни признают своим?..
Е.Разумов
Н.Перетягина
НЕЗАВИСИМОЕ СЛОВО ПИСАТЕЛЯ
До наших дней общественный авторитет писателя еще никогда не подвергался сомнению. В России писателей уважали как проповедников правды, добра, красоты. Художественное слово всегда было весомо. Среди шумливой суеты нынешних массовок, авангардистской отрешенности от жизни народа, среди чиновничьего безразличия русская литература оказывается нев востребованной на уровне культурной политики государства. Региональная разобщенность сказывается на существовании всех творческих союзов, вынужденных выживать. Замалчивается издательский опыт провинции. Нет профессионального анализа книг, выпускаемых малыми тиражами.
Таким взглядом на литературную жизнь определялась позиция председателя областной писательской организации М.Ф.Базанкова, выступившего на расширенном заседании правления с отчетом о творческой, организационной, издательской и финансовой деятельности за минувший год.
Председатель правления в своем выступлении особо отметил работу поэтов А.Беляева, В.Лапшина, С.Потехина, Н.Снеговой, В.Шапошникова, прозаиков Б.Бочкарева, О.Гуссаковской, О.Калинина, Ю.Лебедева, В.Старателева, а также ветеранов К.Абатурова, В.Корнилова, В.Пашина, В.Смирнова. Дни литературы, авторские вечера, творческие семинары литераторов свидетельствуют, что костромские писателя остались верны традициям русской классической литературы. И хотя талантливые, удивительно терпеливые люди не получают гонораров даже за книги, издаваемые к юбилеям, они не изменили делу своей жизни.
А сделано немало. Анализируя издательскую деятельность - эту основную базу для реализации творческого потенциала писателей, - выступающий назвал вышедшие за последние годы книги и сам удивился тому, как все это удалось осуществить. Особо подчеркивалось, что удалось - при одной трети от запланированного финансирования. В нынешних условиях издание одного романа маститого писателя обходится дороже годового бюджета всей организации.
Наряду с выпущенными в 1998 году книгами П.Румянцева, А.Зябяикова, "Антологией костромской поэзии" и альманахом "Кострома", уже подготовлены издания 1999 года: альманах "Кострома", посвященный 200-летию.
А.С.Пушкина, новые книги Б.Бочкарева, В.Старателева, В.Шапошникова, АсАкишина. Остается самое трудное - получить средства, необходимые на эти издания, включенные в программу "Пушкинский год".
Подводя итоги расширенного заседания правления, М.Ф.Базанков сказал, что творческое содружество писателей не утрачено, что читательский интерес должен проявиться даже у политиков и чиновников.
1998
* * *
Особое событие - издании антологии поэзии. В ней представлено около 40 имен. Это и ныне живущие члены Союза писателей России, и поэты, ушедшие из жизни, и талантливые литераторы, заявившие о себе первыми книгами, выпущенными в серии "Литературная Кострома". Антология была задумана как совместный проект, призванный укрепить связи двух городов - Костромы и Дарема (штат Северная Каролина, США). С российской стороны проект возглавия пред седатель областной писательской организации М.Ф.Базанков, с американской - Джуди Хоган, поэт, переводчик, автор нескольких книг, неоднократно гостившая в Костроме.
За океаном путем пожертвований была собрана часть средств, необходимых для издания, через компьютерную сеть Интернет были сделаны переводы по одному стихотворению у большинства из авторов. Наряду с переводами на английский язык, фотографиями и другим иллюстративным материалом в антологии дается краткая биография каждого поэта, рецензии и отзывы в печати на его стихи.
Антология, изданная в провинции, не просто объединяет авторов под одной обложкой, но на 250 страницах запечатлевает время, показанное через творчество поэтов-костромичей. До этого было возобновлено издание альманаха "Кострома" (вышло два номера), немало выпущено поэтических сборников и книг прозы. Помощь в издательских делах оказывает писательской организации и областная администрация, и городское самоуправление, и ряд администраций районов. Только на подобном взаимопонимании и может сейчас строится издательская политика в регионах.
1998
* * *
Б центре творческого содружества имени Е.И.Осетрова состоялась презентация "Антологии костромской поэзии", изданной областной писательской организацией в 1998 году. Антология была задумана как совместный проект, призванный укрепить связи двух городов-побратимов - Костромы и Дарема (штат Северная Каролина, США). С российской стороны проект возглавил председатель правления Костромской областной писательской организации М.Ф.Базанков, с американской - Джуди Хоган, поэтесса, переводчица, автор нескольких книг, неоднократно гостившая в Костроме.
Открывая вечер, М.Ф.Базанков обратился к стихам Александра Сергеевича Пушкина, чье 200-летие со дня рождения отмечается в этом году. Стихи великого русского поэта еще не раз звучали в уютном зале центра творческого содружества, ставшего своеобразным литературно-музыкальным салоном. От стихов Пушкина разговор перешел к воспоминаниям об Александре Часовникове и Владимире Рахматове, к размышлениям о творческой судьбе Василия Старостина, свои новые стихи прочли поэты Вячеслав Шапошников, Анатолий Беляев, Светлана Виноградова (г.Галич), Вячеслав Смирнов, Светлана Степанова и другие авторы, чье творчество представлено на стра ницах антологии.
В исполнении Ольги Боковой и Игоря Белова (гитара) прозвучали романсы Владимира Старателева на стихи Татьяны Иноземцевой, живущей в Парфеньевском районе. А приехавшая на презентацию из г.Макарьева Людмила Заварина в своих музыкальных сочинениях обратилась к творчеству Вячеслава Шапошникова и Алексея Зябликова.
Подводя итоги вечера, М.Ф.Базанков сказал, что при составлении более полной антологии будут учтены все замечания и пожелания присутствующих, выразил благодарность за гостеприимство и поддержку культурных инициатив директору центра творческого содружества В.Н.Сергеевой.
1999
НАШИ ПИСАТЕЛИ В РУКОВОДСТВЕ СОЮЗА
Пленум и X съезд Союза писателей России в течение трех дней подвели итоги организационной и творческой работы за 5 лет. 89 региональных отделений и республиканских Союзов были представлены на этом съезде делегатами и гостями. От костромских писателей в работе съезда участвовали Михаил Базанков и Юрий Лебедев.
На съезде отмечалось, что Правление Союза писателей России и руководство входящих в него писательских организаций, как показало время, сделали точный и достойный выбор, определив главной своей задачей сохранение целостности самого большого, центрального писательского Союза, укрепление его государственного авторитета и всестороннюю поддержку региональных центров, издательской, литературной и культурной деятельности.
В ряду лучших отмечена Костромская областная писательская организация, имеющая немало интересного в своей работе: дни литературы в районах, зональные творческие семинары, областной конкурс творчества школьников (совместно с департаментом образования), активная издательская деятельность (антология, альманах, книги поэзии и прозы), литературная студия для старшеклассников и т.д.
Этот опыт работы учитывался при формировании структуры руководства творческим Союзом. По предложению М.Базанкова в Высший творческий Совет (Совет старейшин) решением съезда введен В.Г.Корнилов, лауреат Государственной премии России. Кандидатом в этот Высший творческий Совет назван В.Шапошников. Членами Правления избраны М.Базанков и Ю.Лебедев.
Выступая на съезде, делегат - председатель Костромской писательской организации - внес несколько конструктивных предложений по основным направлениям работы. С учетом его деловой организационной помощи в период перерегистрации Союза, активной творческой, издательской деятельности М.Базанков избран еще и в руководящий Совет секретарей.
В ближайшее время в Вологде состоится секретариат Союза писателей России по проблемам творческой работы, в котором примет участие поэт Виктор Лапшин.
22.11.1999
* * *
Профессиональные писатели и талантливые литераторы, живущие в городах и районах Костромской области, имеют богатый фонд ещё не изданных рукописей. Издание книг затруднено главным образом экономическими обстоятельствами.
Однако за последние 3-4 года сделано немало„ Заметно внимание областной администрации к литературе, творчеству костромских писателей.
Были изданы: "Антология поэзии", новые книги Бориса Бочкарёва "За горизонтом - истина", Вячеслава Шапошникова "День незабытый", Михаила Базанкова "Самое дорогое", "Не ищи жар-птицу за морем", Ольги Гуссаковской "Персиковая коробка", Леонида Попова "Лета нашего итог", Павла Румянцева "Разговор по душам". Не забыты и молодые талантливые литераторы Увидели свет поэтические сборники Алексея Зябликова, Дмитрия Тишинкова, Светланы Виноградовой, Юрия Разгуляева, рассказы Александра Хлябинова.
Особо хочется сказать о литературном сборнике "Кострома". В 1946 году на книжных полках появилось издание альманаха "Кострома" с немалым по тому времени тиражом в 15 тысяч экземпляров. Всего увидело свет 9 сборников. Прекратился их выпуск в связи с ликвидацией областного издательства.
Однако доброе начинание не забыто. Усилиями областной писательской организации, по инициативе председателя правления М.Ф.Базанкова, при финансовой поддержке администрации области было возобновлено издание литературного сборника "Кострома? Первый выпуск возрожденного издания вышел из печати в 1997 году. В этом - 2000-м - году четвертый его выпуск посвящен 55-летию Великой Победы.
При отсутствии своего издательства и дефиците средств в издание книг представляет интерес как для авторов, так и для ценителей литературы.
2000 г.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
«ЗВУК, КОТОРЫЙ ЗА ДУШУ БЕРЁТ…»
Пастораль
Хорошо на душе – я приехал из города,
Нет железобетонной нуды болевой.
Здесь легко остужать перегретую голову,
Умываясь прохладой росы полевой.
Как веснушки, к лицу мошкара примеряется,
С веток ноты клюёт непременный скворец.
На окошке в горшке огонёк померанцевый,
В поле с ветром голубится лён-долгунец.
Здесь, сознанье моё охраняя от кризиса,
Бронзовеет в кольчугах сосновая рать,
Как аукнется здесь, так тебе и откликнется.
И никто не прервёт, чтоб слова переврать.
Нет. Душа не забыла слова пасторальные.
И с тесовых мостков недалёкой реки
И рубахи, и смуты мои простирали мне
Хвойным мылом две милые сердцу руки.
Константин Абатуров- Столетие со дня рождения.
Правду сказать, в деревнях не все верили в приход войны. Накануне был на собрании в одном пригородном селе. Мужики, смоля самокрутки, судили-рядили, как загодя, пока держится устоявшееся ведро, поскорее управиться с сенокосом, потому что на подходе и хлебоуборочная страда. Кто-то в задних рядах зашевелился:
— Не помешали бы? Но тут же:
— Кто еще под руку? Ты, Семен?
— Да. Сынок с границы пишет: с чужой стороны по ночам железный топоток слышен.
— Но в газетах-то что? Бояться нечего. И впрямь — ну кому мы мешаем? Скажи, районный представитель? — обратились ко мне.
Много говорить не пришлось. К дежурке, где шло собрание, подошел молодой парень, веселый, улыбающийся, и мужики к нему:
— На свадьбу, что ли, пришел позвать?
— Как раз! Приходите. Хочу и районного представителя пригласить. Места за нашим столом всем хватит! Завтра, завтра всех прошу!
Таким счастливым выглядел жених, высокий, статный.
Не далее, чем неделю назад, доброе письмецо прислала мать. Писала, что Витя, наш средний братик, в скором времени получит отпуск и навестит родителей из своей дали-дальней. (После окончания Костромского индустриального техникума он был направлен на работу на гомельщину).
Радовалась мама и за Володю, предпоследнего сынка своего. Год назад уходил он на новобранческий призыв хрупеньким. А недавно прислал карточку. Ну, совсем другой. Стоит в чистенькой гимнастерке, крепенький, стройный, брови, как касаткины крылья. Будто бы и там к машинам доступен. Авось, вернется в деревню настоящим механизатором.
Житейские заботы — вот чем жили сельчане. Работали, молодые учились, женились, справляли свадьбы, растили детей. Зачем им война?
Но пришла. Страшная, беспощадная, кровавая. Захваченные врасплох, наши войска в первые дни войны понесли большие потери, врагу удалось прорваться в глубь страны. Вскоре уже появились первые поезда с ранеными, первые похоронки.
И мобилизация за мобилизацией.
Сначала фронт забирал из селений первоочередников запаса. По дорогам и лесным тропам шли на сборные пункты земледельцы — будущие солдаты. Из Глазовки получаю весть: в левом пришачинском краю остались одни старики да быбы, в правом — лишь бабы да девчонки.
Напрасно мать ждала среднего сына. Ехать-то ему пришлось не на побывку, а на фронт. С первых до последних дней был он в строю, в боях, если не считать дней, проведенных в госпитале после тяжелого ранения. Володю же захватила война на втором году новобранческой службы на границе, где в числе первых принял вражеские удары.
В газетах писали, с каким мужеством и отвагой сражались советские воины с жестоким врагом, защищая границу, каждая пядь земли была обильно полита их праведной кровью. Гитлеровцы шли напролом со своими танками и самолетами, дым сражений заволакивал землю и небо.
В этих боях многие наши воины погибли и пропали без вести. В числе погибших был и наш смиренный Володя, как любовно называли его мы, братья. Это была первая тяжелейшая весть, которая пришла с фронта в родную Глазовку, в нашу семью.
Она открыла счет скорбным потерям.
Старший брат Александр ушел в ополчение на защиту Ленинграда, где он работал в институте. А из ополчения вскоре перешел в действующую армию. Большой ратный путь прошел он от стен великого города до фашистского логова, до победы над врагом.
Последним уходил на войну младшенький Коля, который в юношеских мечтах видел счастливый момент, когда МТС доверит ему трактор и он поведет его по-настоящему, самостоятельно по полям Пришачья... Но ему, как и Володе, тоже не довелось осуществить мечту: сложил свою голову в жесточайших, сражениях с фашистскими бронированными ордами под Курском.
Меня, по состоянию здоровья, не призывали на фронт, работал в тылу. Но когда стала формироваться в области коммунистическая дивизия, я все же получил назначение. Однако уже в пути меня ссадили с поезда.
— Погляди на себя, — заставил меня строгий комиссар взглянуть в зеркало.
Я был весь желт, как лимон. Все нутро разрывали едва сдерживаемые боли очередного приступа то ли желчного пузыря, то ли неотступной язвы желудка, а может, все вместе.
— Короче, пришлось поворачивать в ближайшую больницу и ложиться на операционный стол.
А тем временем уходили на фронт даже девушки-доброволки. Война была всенародная. Одни надевали на плечи санитарные сумки, другие получали снайперские винтовки. Из Швейна первой ушла на передний край сражений Клава Коновалова. Тихая с виду, она стала бесстрашной, боевой на фронте. Сколько вынесла эта сестрица раненых из самого пекла. Домой писала: «Обо мне не беспокойтесь, жива и здорова, скучать некогда...»
Где-то в огне боев кружилась с санитарной сумкой другая Клава — Главдюшка, приезжавшая к своей тетке, прозванная за свою чернявость «черкешной».
Не склонило голову наше поколение перед жестоким врагом. На фронтах шла упорная борьба за победу. Тыл напрягал усилия в помощь фронту. На карте Родины не такое уж заметное место занимает шачинско-сусанинская сторона, но в деревнях ее виделся общий настрой народа.
Все, конечно, не перечислишь. Но хотя бы немногое, хотя бы несколько хроник.
...Затягивалась уборка урожая. Иные руководители, как щитом, загораживались общеизвестным фактом: не хватает рабочих рук. Кажется, не возразишь. Но как раз в это время появился призыв: «Работай за себя и за того, кто на войне!» В каком селе зародился этот призыв — неважно, важно то, что он дошел до людских душ. Трактористы зачастую сутками не слезали с трактора, выполняя по полторы-две нормы. Женщины не только днем, но вечером, при свете луны, выходили на жнитво зерновых, на копку картофеля.
Только они? Нет, бери косу или серп и ты, бригадир, привыкший ходить с меркой — раскорючкой, и ты, не страдающий худобой завмаг, да и ты, почтарь, отсидевший свои телеса.
Людей не прибавилось, все те же, а дело пошло куда спорее.
...Зима. Тяжелейшие бои шли уже на ближних подступах к Москве. А кругом глубокие снега, крепчают рано наступившие морозы. Солдаты, чем вам сию пору помочь? Хлеб отправлен. Не хватает теплой одежды, валенок, шапок? Родные, и в этом поможем, только потерпите, не опускайте руки.
Никто не давал приказа о сборе теплых вещей, но сбор начался, пошел. Везде — и в городе, и в деревне. Сусанинские шапошники объявили ударную трудовую вахту, в тесных цехах, не всегда натопленных, работали без выходных, дни и ночи. Все ушанки, теплые, легкие, отправлялись на фронт.
А на очереди уже был сбор средств на строительство танковой колонны имени Ивана Сусанина. Каждый что только мог нес на сборные пункты: деньги, сохранившиеся драгоценности, золотые и серебряные кольца, цепочки. Некоторые несли ценные оклады икон: для доброго дела ничего не жаль. Все — на алтарь Отечества! Как в незабываемые времена Минина и Пожарского.
Народ понес неисчислимые жертвы во имя победы. Она, желанная, пришла весной 1945 года, накануне посевных работ. В деревнях ждали фронтовиков. Уж с ними-то теперь любое дело по плечу. Но в некоторых деревнях некого было встречать, война вырубила здоровое мужское население.
Праздновали, как поется в песне, со слезами на глазах.
Наверное, пройдут века, но поколения будут «помнить о беспримерном подвиге народа в Отечественную войну. И думалось, что в каждом селении воздвигнутся памятники труженикам войны и тыла.
Думалось... Думалось тогда, что поколение, испытанное войной, без новых тревог проживет До конца своих дней...
Константин Абатуров
Взгляд
Память на имена у меня стала плохая. Встречусь с иным знакомым после некоторого перерыва: лицо, глаза, губы — все до последней морщинки знаемое, а как звать — убей, не помню. Досадую на себя. Он меня по имени и отчеству, а я отделываюсь местоимениями. Иногда спрашиваю: извини, как звать? Не каждый ответит с готовностью, вероятно, подумает: вот так друг любезный. А что делать, терплю. Некоторые же как будто ждут твоего вопроса, втихомолку посмеиваются. Сейчас, дескать, я верну тебе память.
Умел это делать один седоусый рыболов, человек в немалых годах. Приеду иногда в выходной с удочками на тихую Костромку — он уже тут как тут. Сидит, покуривая.
— Привет, коллега! — окликаю его.
— А, старина, здорово, здорово! — обернется на голос.
— Клюет?
— Помаленьку, — ответит, а сам вынимает из осочки чуть
не полный сачок с живым серебром плотвы. — Садись рядком,
да поговорим ладком.
— А где ваши удочки? Вижу только одну.
— На одну и ловлю, — кивает и бросает взгляд на мое снаряжение. — А у вас, гляжу, целый набор. Конечно, где мне угнаться за вами...
Смеется усач. Кто-кто, а уж он-то хорошо знает, с какими грошовыми уловами возвращался я домой. Но это между прочим. Речь-то идет о памяти на имена.
Так вот, хотя мы по рыбалочным занятиям знали друг друга, но не ведали, как кого звать. Да в этом, казалось, и нужды не было, на рыбалке не до разговоров. Обменяйся двумя-тремя фразами и сиди, поглядывая на поплавки, на спокойную ширь реки с ее крутыми зелеными берегами.
Но однажды в час «бесклевья» мой напарник вдруг завел пространный разговор о именах и фамилиях. Занимал его один вопрос — все ли заслуженно носят громкие имена. Если не все, то что делать? Начал с себя. Свое имя смущало его.
— Львом нарекли, Львом Николаичем. Родители, конечно, не подумали, что такое имя носит сам Толстой. Такая знаменитость. А я кто? Простой рабочий, сын рабочего. Страшно подумать, под какую громкость попал.
— Ну, это напрасно вы себя оговариваете, — возражаю ему.
— Ведь вы, надеюсь, ничем не запятнали имя своего великого тезки.
- Господи, да разве это можно? Тридцать пять годков проработал я на заводе, и все на одном, без малейшего упрека, по чистой совести. Ну и войну тоже прошел с начала до конца, и вернулся не только с глубокими ранами да переломами, а и с наградами. Берег дорогое имя. Но все же, все же... Да, смущает громкость. Я и дружкам своим говорю: зовите меня просто Левой. Так и вы зовите.
- Да почему? Боитесь оступиться?
- Нет, за себя я ручаюсь. Боюсь за других. Время-то вон какое сумасшедшее. На ящик, то есть телевизор, лучше не глядеть, таких негодников показывают, беда. Поэтому я и говорю: не трогай, не марай великих, они, как отцы наши, как я полагаю, неповторимы. Занять имя легко, а испортить и того легче. Да, так я думаю о Толстом. Один он на весь мир честной, и подлаживаться к нему, называться его святым именем просто непорядочно. Носи свое и отвечай за него, какое от природы, повторяю — незаемное. Разве я не прав?
- Не совсем, — возразил ему. — По-моему, человека со светлой душой, с добрыми побуждениями только и сравнивать с людьми высокого долга и дарования. Более того, это как зов к человеку быть человечным, что вы своей жизнью и подтверждаете.
— Смотри, как подъехал, — засмеялся Лев Николаевич. —
А впрочем, насчет честности и открытости души вы правы. Каждый должен не в мрак глядеть, а на свет, на звезды.
Смотреть на свет, на звезды! Эх, если бы действительно это было девизом всех и каждого!
* * *
Спустя некоторое время Лев Николаевич уехал в госпиталь лечить свои старые раны, встречи наши нарушились. Но случай ненадолго свел меня с другим человеком лет тридцати, приехавшим на жительство в областной город из дальнего района, где он работал в какой-то конторе, пописывал стишки, или, как он называл, сатиру. Принес как-то мне показать свое творение. Почитай, просил, помоги продвинуть. Поэзии я не обнаружил в его стихах, била через край одна срифмованная ругань.
Все ему не нравилось, особенно наши люди. Только жалуются на свою долю и все ищут виноватых, клеймят новых демократов. Кивал на зарубежье. Вот там порядок, живут. Я имел неосторожность сказать, что вы бы, мол, и ехали туда. Ну, поднялся. «Это не ответ. Но ничего, — как бы погрозил, — я еще дождусь своего часа. Вы еще узнаете мое имя».
— Я и сейчас вижу по подписи: Гришан.
— Сейчас оно еще не звучит.
- Тогда приходите, когда зазвучит...
Прошло не так уж много времени, гляжу: заходил Гришан, задрал голову. У власти тогда засел крупнотелый, с мощными кулаками «реформатор», поклявшийся лечь на рельсы, если он не возродит Россию, не сотворит, понимаешь, рай на земле. К нему сбежались на поклон теневики, спекулянты, вся прыткая братия. Всем им нашлось место под его загребущим крылом. Оказался на пригреве и бойкий «ниспровергатель».
О, как он расхваливал режим своего кумира. Раз я встретился с ним на улице. Шел он, помахивая новеньким «дипломатом». В маленьких мышиного цвета глазах довольство. Я окликнул его, когда он хотел пройти мимо.
- Есть слово к тебе, Гришан (тут вспомнил его имя). Как он задиристо взглянул на меня.
- Во-первых, я спешу, не задерживай. Во-вторых, никакой я не Гришан. Назовешь и именем президента!
- То есть?
- Не понял? Ну, то было не имя, а псевдоним. — Хлопнул меня по плечу. — Новизна должна быть во всем! Гуд бай!
— повернулся и пошел дальше, убыстряя шаги; да, казалось, он и не шел, а плыл, как верткий, скользкий голец. Ловок голец!
Но, видно, не все рассчитал. При следующей встрече (после предыдущей прошло около года) я назвал его уже именем президента.
— А-аа, — оскорбленно протянул он.
Оказывается, вытолкали его с теплого местечка (невелика шавка, есть побольше, покрупнее).
- Так что же, опять Гришаном называть?
Ответа не последовало.
Очень скоро его имя вовсе выпало из моей памяти. Что ж, голове легче. Да и сам президент с годами терял почву под собой. Россия-матушка, разворованная нечестивцами, катилась в пропасть. Рай хваленый правитель схлопотал только для себя, для семьи, для богатеев, которые становились еще богаче. Об этом уже открыто, с гневом заговорили в народе.
А «высокие» имена? Что стало с их носителями?
Как-то на автобусной остановке подсел ко мне средних лет человек. Поздоровался, назвав меня по имени и отчеству. Гляжу на него. Рослый, худой, лицо слегка вытянутое, черные брови переломились на выпуклой складке. Боже мой, да это, это... Нет, забыл, не вспомнить. Он усмехнулся.
— Не ломайте голову. Мое имя лучше не вспоминать. Замутненное, называть противно. — Оглянулся и тихо: — Борисом Николаичем зовут, как президента. Так это разве имя? Тьфу! Я ведь никакой не перебежчик. Обыкновенный рабочий, живу по совести. К чему мне чужое имя? Ездил недавно на Алтай к родственникам. Захотелось узнать, как у них дела, поговорить и о себе. Ну, там тоже раздрай, упадок, полно безработных. В деревне, правда, получше нашего. Мужики своих коровенок сохранили, овечек тоже. А это и молоко, и мясо. Но на фермах тоже ветер гуляет.
Он передохнул, потянулся за сигаретой, закурил. И снова:
— Мальчонка все глядел на меня и вдруг спросил: а тебя, дядя, верно, зовут, как президента? Отвечаю: да, верно. Хоть, мол, меняй свое имя, будь оно неладно. Ну, родственники на дыбы, ты-де с ума сошел. И не придумывай!
Услышав наш разговор, подходившие пассажиры заговорили с неожиданной горячностью.
— Пускай он сам, президент-то, меняет. Ему это и привычно. А ты, мил человек, свое имя береги. Твое имя праведное.
— Да, пускай он равняется на тебя, если захочет жить по-людски. Не все размахивать кулаками.
— Да где уж ему. Вся стать оставаться безымянным.
Подходили к остановке автобусы, но собравшиеся толпились, каждому хотелось сказать свое слово. Долго молчали, и пора эта, видимо, кончалась.
Имя! Громкое или не очень, но оно твое, и ты думай, как оправдаешь его, будешь в ладу с ним.
* * *
Нам ли не с кого брать пример честного служения Родине! Недавно мы отпраздновали 55-летие Победы в Великой Отечественной войне. Улицы и площади заполнили огромные колонны манифестантов. Прошли, как в былые времена, с красными патриотическими знаменами. В первых рядах — ветераны войны и труда, ярко горели на их груди Золотые Звезды, ордена и медали. Всенародная война была временем массового героизма.
Какие появились имена!
Боевые, трудовые, но не крикливые. Ведь человек славен не громкими словами. Наши люди, по преимуществу, тихого нрава. Достоинство их — самоотверженность в труде и борьбе.
Читаю книгу очерков нашего земляка Виктора Хохлова «Весенние ветры». Не могу оторваться! Перед глазами встает ярчайшая фигура сельского руководителя — председателя Сущевского колхоза имени 50-летия Октября Леонида Михайловича Малкова. Его жизнь — это подвиг во имя родной земли.
На фронте он был бесстрашным разведчиком, не раз приходилось глядеть смерти в глаза. И только тяжелые ранения вывели его из строя, казалось, навсегда. Домой вернулся с простреленными ногами и рукой.
Куда теперь? В правлении, куда он обратился за назначением на работу, ответ был один: отдыхай пока, понаберись сил, тебя же, Михайлыч, ветром качает.
— Да вы что? — взволновался фронтовик. — Давай дело!
Стояла сенокосная пора, а дела шли со спотычками — не хватало косилыциков. Леонид Михайлович, не мешкая, выехал на луга на конной косилке. Нашлась потом и другая работа. Любое дело спорилось у него в руках.
Вскоре Малков был избран заместителем председателя колхоза. Но сенокос все еще не давал ему покоя. Много было сметано стогов на острове Костромского моря. Но тут нежданно-негаданно нагрянули ливни, море заштормило. Волны хлынули на остров, грозя все разнести. Леонид Михайлович собрал небольшую бригаду смельчаков и срочно отправился на спасение сена. На лодке перебрались на место и сразу принялись за работу, успели переметать все стога и поставить в безопасной зоне. Но на обратном пути лодку захлестнуло крутой волной, все оказались в клокочущей прорве. До берега было далеко, не доплыть. Долго боролись со стихией, держались, пока не подоспела помощь.
Малков назвал эту опасную поездку вторым боевым крещением.
О нем пошла слава: надежный организатор. Недаром же колхозники на своем отчетно-выборном собрании избрали его председателем. Работы было невпроворот. Развертывалось строительство животноводческого комплекса, строились новые дворы, коровники, кормоприготовительный цех, а также жилые дома. Все послевоенные годы колхоз шел в гору, стал крепким механизированным хозяйством с умелыми специалистами своего дела. Где самые высокие урожаи? В Сущеве, получавшем зерновых по тридцати и более центнеров с гектара. Где забелели, запенились молочные потоки? Вслед за Караваевом и Саметыо — в Сущеве, Яковлевском, Шунге... Где появились улицы новых жилых домов с водопроводами, с улучшенной планировкой? Да там же.
Послевоенные годы явились самыми плодотворными.
Сколько раз ставились мощному хозяйству подножки в «перестроечные» годы. Сам колхоз новые демвласти пытались расформировать. Председатель колхоза Малков, этот мужественный человек, раз и навсегда ответил:
— Пока я у руководства — колхоз будет жить! — На его широкой груди блеснула Золотая Звезда Героя Социалистического Труда.
Колхозники его поддержали. Колхоз продолжал жить.
В одной из журнальных публикаций Виктор Хохлов приводит такой факт. Заболел председатель. Укатали коня крутые горки. Попросил Леонид Михайлович освободить его от руководства, сославшись в первую очередь на то, что есть кем заменить его — в колхозе выросли надежные работники. Бог ты мой, как загудело собрание, в один голос, с одной сердечной просьбой:
— Не уходи, Михайлыч! Не уходи!
Остался. До конца своей жизни выстоял на ответственном посту.
На похороны своего председателя пришла вся округа, приехали друзья-товарищи. Умер Леонид Михайлович Малков — осталось жить его доброе, честное имя.
Спасибо автору за хорошую книгу. Не могу не сказать доброго слова и о другой — о романе известного писателя Михаила Базанкова «Вольному воля». Корень-то один и тот же — деревенский, трудовой. Герой этого произведения обыкновенный крестьянский сын с простым русским именем — кузнец Тимофей Иванов. Он же и пахарь, он же и плотник, он же... словом, безотказный деревенский умелец. В труде, в работе он видел начало из начал, основу из основ жизни. И на войну уходил, как на работу, опасную, но неизбежную. Как же не браться за оружие, коль враг ворвался в твою отчизну, а значит — в твой дом? В жестоких боях не раз был ранен, все тело у него в рубцах. А поправится, придет в себя — снова на передовую. Враг еще топчет твою землю, лютует. Значит, твоя работа, сержант Иванов, не окончена.
Вывела его из строя страшная контузия. Оглох, потерял память; забыл солдат, кто он, откуда явился, из какой области, деревни. Да и вопросы-то он не слышит — глухота. Кажется, на самом лице, в растерянном взгляде было написано: приговорен к небытию.
Госпиталь. Проходили дни за днями, недели за неделями борьбы врачей за его жизнь. «Приговоренный» со временем несколько оживился, стал слышать, кое-что говорить.
Пришел день, когда был установлен его адрес, и он в сопровождении медсестры отправился в свою Зоряну, где, как показали розыски, жил до войны.
Родная деревня, родной дом. Видит: за околицей зеленые просторы, вроде бы знакомые, бездымное небо. Тишина, слышится только приветливый звон жаворонка. Рядом — исстрадавшаяся в тревожных ожиданиях заботливая жена Дуняша — мать пропавших без вести сыновей. Не дают ему скучать земляки, короткие разговоры, расспросы по крупицам восстанавливают в памяти былое.
С какой теплотой автор рисует первые шаги Тимофея Иванова, по-народному — Забытохи, его, если можно так сказать, второе рождение. Еще болят раны, не окреп, как хотелось бы, но он уже весь в работе. Мало осталось в Зоряне рабочих рук, а работы полно. Фронт ждет помощи. Себе откажи, а воинов не оставляй без хлеба и мяса, коней — без фуража. Мы видим Тимофея в поле и на лугах, с косой и вилами. Колхозное стадо осталось без пастуха — не отказывается он и от пастьбы. Объявлена у соседа «помочь» в строительстве новой избы — вспомнил Тимофей о своем плотницком умельстве и первым застучал топором.
И самое главное. Открыл двери заброшенной кузницы. Погоревал. Потом надел оставшийся от отца опаленный фартук, поплевал на жесткие ладони и за молот. Долгожданный звон молота и наковальни раздался на всю округу.
Ох, не те уже силы у Тимофея, но надежда осталась, согревала душу святым желанием трудиться не покладая рук. Недаром, когда в праздник зоряне собрались за столом, когда бригадир Хробостов, трудяга из трудяг, заметил, что раньше сорок пять мужиков садилось в застолье, стога метали тоже сорок пять, а теперь раз-два и обчелся, Тимофей и его друг Иван Поляков, тоже безотказный труженик, ответили:
— Да, теперь каждый из нас в большой ответственности. Сейчас, брат, стой, не качайся, чтобы другие могли опереться на тебя. Постоим еще, постоим! — заверили бригадира.
Трудолюбивыми людьми населена книга Михаила Базанкова. Мужчины и женщины, даже глубокие старики — все трудились на Победу. Я не беру в расчет таких, как хвастун Забродин, выдававший себя за бесстрашного фронтовика, тогда как сам во время атак убегал от опасности, а в тылу отлынивал от работы. Его Тимофей и называл не иначе как беглецом.
Книга «Вольному воля» большая, многоплановая, содержит много ярких картин, она ждет своего художественного исследования. Нам она дорога прежде всего тем, что высоко оценила трудовые доблести сельчан, среди которых ярко светится имя Тимофея Силантьевича Иванова, человека, не сломившегося под тяжестью суровых испытаний. Это имя как открытие, как вдохновенный пример...
«Там – народ…»
* * *
Нет чувства выше, чем тоска
По родине своей.
Кто приходил издалека,
Тот знает цену ей.
Что там, на родине, сейчас?
Ручьи окрест кричат,
И сумасшедше пахнет наст
В апреле по ночам,
Там воздух помнит голос мой,
Там – мать, отец – народ,
Который, что ни пой, - поймёт!
А не поймёт… Не пой.
* * *
А Родина — вот, за порогом,
Где серым осенним деньком
Земля, что возлюблена Богом,
Вся убрана дивным снежком,
Где тучи так низко нависли,
Что холодом ломит висок!..
Просты мои тихие мысли,
И сердца замах невысок.
Но где еще встретишь такое —
Ты только отважься, представь! —
Чтоб неба коснуться рукою,
Всего-то и нужно — привстать...
* * *
М.Б.
Барыня-мачеха кличет. Давай,
Штопай рубаху, жена…
Да поискусней, смотри, зашивай –
Внешность в столицах нужна.
Там по одежке встречают, как встарь.
То-то придется дрожать.
Нынче Москва - не Россия, смотри.
Там, как в парижах, - шарман,
А потому хоть рассолом протри
Державный мой чемодан…
* * *
Поздно учиться петь-танцевать,
Шаркать подошвой по жаркому кругу.
Стыдно: поклоны впрок раздавать,
Пылко влюбляться в столичную вьюгу,
Верить пожатью казённой руки,
Честью платить за натужную милость.
Время: свои подытожить долги,
Благо достаточно их накопилось.
Время: припомнить былые грехи,
Чтоб понапрасну душа не гордилась.
Время: вчитаться в чужие стихи,
Чтоб от своих голова не кружилась.
Время: последнюю выгрести медь,
Но до копейки за всё расплатиться,
И до рассвета успеть умереть,
Чтоб на рассвете свободным родиться.
«Кострома, первый дом от угла»
* * *
Сколько раз на веку вспоминаю:
Кострома, первый дом от угла,
Во дворе – дровяные сараи,
Пара кленов, вдали – купола,
Стая шумных ворон в поднебесье,
Холодок предвечерний речной
И какая-то вечная песня
Над стариной моей стороной…
В знаменитом моём захолустье,
Среди сёл, колоколен, лесов –
Я постиг философию грусти,
Русской грусти – на сто голосов.
Лиха, лиха прошли голосами!
Но густы костромские леса.
И скорбит на граните Сусанин,
Глядя пристально в наши глаза.
* * *
Имея глупость быть самим собой
В кошмарный век
продажности повальной,
Я вынужден свое существованье
Оплачивать подёнщиной тупой.
Примучен маятой, но – не прибит.
Сквозь подневольный ежедневный быт
Тащу крамолу внутренней свободы,
Шепча сквозь зубы лишь одно:
держись…
Так, по-солдатски убиваю годы,
По-маршальски выигрываю жизнь.
(к столетию)
Портрет на память
МОСКОВСКАЯ ЮНОСТЬ
Из лирической поэмы
Буду утверждать лирически,
Что нельзя не вспоминать в такую лунность.
Ночь.
Стоим у Политехнического:
Я и воскресшая юность.
Прошлых дней живые отголоски
Открывают дверь в знакомый зал.
Вижу — на трибуне Маяковский,
Слышу вновь, что он тогда сказал.
И летят к нему цветы и веники,
Восхищенье и слова угроз...
Рядом с ним друзья и современники,
И идут стихи по залу в рост.
Да, я видел страстный взгляд поэта,
Рот раскрыв, сидел и не дышал.
И теперь ходить мне до рассвета,
Возвращаясь мыслью в этот зал.
Юность, встанем у фасада тихо.
Окна застилает лунный дым.
В вестибюле дремлет сторожиха.
Так давай о нем поговорим.
МЕТЕЛЬ
Нам идти далеко...
Окружили снега ворохами,
Навалилась метель,
Холодных холмов намела.
Далеко до села
С огоньками, с теплом,
С петухами...
Хорошо бы дойти
До такого села,
Чтобы тело распарить
На ласковой,
Теплой лежанке,
Чтоб солдатский сухарь
Раздобрел
Под крутым кипятком...
Ни дорог, ни огня,
И не пахнет жильем
И стоянкой —
Все закрыто
Махровым, шершавым
Метельным платком.
Мы идем по сугробам
Под злые
Напевы метели.
Ей — кружить и блуждать,
Нам шагать в темноте
Без дорог.
Наши каски, шинели
В снегу поседели...
Устоим,
Победим
И не свалимся с ног.
ПОБЕДА
Где ты, черная сила,
Кромешная мгла?
Победила Россия,
Мглу лучами прожгла.
На земле просветлело,
Зеленеют поля.
Шла за правое дело
Россия моя.
Слышу, ветры спросили,
Пролетев вдоль села:
— Сколько раз ты, Россия,
Солдаткой была? —
Отвечала Россия:
— Много лет, тыщи дней.
Грозы, вихри косили
Моих сыновей.
Нет числа моим бедам,
Враг терзал меня, жег.
До железной победы
Путь кровавый пролег.
СЛОВО
Волга, иволга и таволга,
Зверобой, разрыв-трава,
Медуница, клевер, радуга —
Незабвенные слова.
Пусть метель в полях куражится.
И мороз леса знобит...
Слово к слову — строчка вяжется,
То смеется, то скорбит.
Добрым словом строчка полнится,
Строчка в холод плавит лед.
Слово друга долго помнится,
Если за сердце берет.
Творческие уроки
«Когда окончилась война и я вернулся с фронта…»
ТРИ ПИСЬМА АЛЕКСАНДРА ТВАРДОВСКОГО
О том, что Александр Твардовский в поэтическом строю своего поколения был правофланговым и что его пример и вдохновлял и заставлял каждого быть более требовательным к себе и своему слову – сказано много и многим. Сказано убедительно, и я тут ничего не добавлю.
Хочу лишь, предваряя разговор о его письмах, вспомнить два эпизода из моей довоенной литинститутской юности, которые объяснят моё обостренное внимание к его творчеству.
На одном из первых поэтических семинаров в Литературном институте СП Илья Сельвинский, знакомясь с нами, студентами-заочниками, стал спрашивать каждого, кого он считает своим поэтическим учителем. Один назвал Пушкина, другой – Маяковского, третий – Сельвинского. А я растерялся…
Жил я в то время в деревне и писал лирические стихи, все больше о природе в разное время года, о картинах сельского быта. Нашему «шефу» эти стихи были знакомы. Он, видимо, уловил в них влияние Есенина. И, полагая, что я опасаюсь вслух назвать это имя, сам назвал его и произнес целую речь о поэзии Есенина, в ту пору бывшей «под запретом». Собственно, эта речь и была основным содержанием этого семинарского часа. Помнится, он не отвергал возможности поэтической учебы у Есенина, но подчеркнул, что нужно «не следовать ему, а преодолевать его, как это делают Александр Яшин и Александр Твардовский, который своей поэмой «Страна Муравия», взяв на вооружение есенинское мастерство, положил Есенина на обе лопатки…»
Для меня это прозвучало странно и непонятно: как можно уподоблять поэтов разного времени борцам, которые «кладут друг друга на лопатки»…?
И – второй эпизод. Идет семинарское занятие. Обсуждаются главы моей неоконченной поэмы «Обновленная земля». За столом рядом с Ильей Сельвинским сидит Александр Яшин.
Речь в поэме шла о парне-гармонисте, жившем на хуторе, о его любви к девушке из соседней деревни. А закончить поэму я думал тем, как парень убеждает своего отца переехать в деревню и вступить в колхоз.
Обсуждение было шумным. На шум собрались студенты-очники и толпились у дверей. Сельвинский хмуро перебирал пальцами свои чётки. То же самое делал Яшин. Большинство заочников хвалили меня, некоторые резко критиковали. Взял слово и Александр Яшин. Он о содержании говорить не стал. Высказался сдержанно о форме. Ему не понравились «кирпичики», из которых я выстроил главки: что ни строфа, то законченная мысль или картинка, как в частушках.
А в заключение Илья Сельвинский с первого же удара по-боксёрски нокаутировал меня. «Есть ли смысл говорить о форме, - сказал он, - когда содержание не на высоте. тема сселения хуторов сегодня для поэзии не актуальна. О коллективизации, как об историческом этапе, о революции в деревне можно написать одну поэму. И она уже написана Твардовским. сселение хуторов это побочное явление, это следствие коллективизации, само по себе не заслуживающее того, чтобы о нём писали поэму»…
Я был обескуражен. Двое студентов-очников при выходе из института подошли ко мне и стали успокаивать. Это были Михаил Кульчицкий и Василий Захарченко. Попросили меня что-нибудь прочитать им из своей лирики. похвалили. Потом зашли в подвальчик на углу Тверского бульвара и улицы Горького, где «будущие гении» обычно пили пиво, курили и читали друг другу стихи. Тут М.Кульчицкий удивил меня одним своим стихотворением, во многом созвучным с моей поэмой. Даже стихотворный размер был тот же. И тоже о веселом парне, идущем в соседнюю деревню в поздний час на свидание к девушке.
Для него не рано и не поздно,
Он плевал на тучи по краям.
Он идёт, подмигивая звёздам
И подсвистывая соловьям.
Я долго после этого возвращался мыслью к событиям того памятного вечера. Думы о поэме пришлось отложить. А творчество А. Твардовского, его «Страна Муравия» и «Сельская хроника» стали для меня на какое-то время своего рода компасом…
Когда же окончилась война и я вернулся с фронта, первым большим поэтом, к которому мне захотелось обратиться со своими послевоенными стихами, был Твардовский.
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
В апреле 1947 года я послал в «Литературную газету», где Александр Трифонович заведовал отделом поэзии, цикл стихов «Урожайный фронт», в котором предколхоза крутил усы «по-генеральски», трактора выезжали в поле «лавиной» танков, жаворонок взвивался в небо «певучей ракетой» и т. д. С замиранием сердца стал ждать результатов. Ожидание оказалось не напрасным. В первомайском номере газета опубликовала два или три стихотворения из этого цикла. Разумеется, я поблагодарил Александра Трифоновича за поддержку. Что-то написал о себе и о гонораре, которого жду. И вот получаю его письмо.
«Дорогой тов. Старшинов! Мне кажется, что я вам писал, но м.б. только собирался и не собрался. Простите. Из присланных Вами стихотворений я пере-дал в печать то, что показалось мне самым выразительным в том приеме, которым вы пользовались («война и «мир») и который уже носил некоторое однообразие. Ничего бы не прибавилось к впечатлению, будь напечатано еще несколько таких стихотворений. Не останавливайтесь на однажды обретенном приеме, не влюбляйтесь в него.
Желаю всего доброго. Бухгалтерия деньги вышлет, но боюсь, что это гроши. Ваш А. Твардовский».
Не скрою, это письмо вместе с радостью принесло мне тревогу: «я повто- ряюсь», «не надо влюбляться в избранный прием». Это было серьезное предупреждение и урок на будущее. Другим уроком было упоминание «о грошах», которое и умилило меня и устыдило: с какой это стати было обременять его «напомнить бухгалтерии». И что после этого он подумает об авторе: не успел, не успел, дескать, опубликовать первые стихи, а уже хлопочет о гонораре.
В то время я, конечно, не знал ни о высоких критериях Твардовского, ни о его скупости на похвалы. И все-таки на душе было тепло и тревожно, как бывает у прилежного школьника от доброго слова строгого учителя.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Зарок, данный себе, не обременять большого поэта просьбами, я вскоре нарушил. В том же году я написал поэму-сказку «Жизнецвет». Ему посылать её не решался, но обстоятельства вынудили сделать это.
В поэме речь шла о двух соседях-колхозниках: Никите и Аксинье. Никита, считая, что приусадебный участок «трудодню на подмогу», выращивает на грядках «лук ростовский сердитый, золотые томаты и подсолнух, набитый, что твой диск автомата», а к тому же имеет пасеку. Аксинья же, колхозная доярка, выращивает сказочную траву «жизнецвет», которой можно было бы врачевать болезни, только целебные её свойства обнаруживают себя через молоко, а так же через мёд, как убеждается сосед Никита, считавший её затеи – вздором.
Когда Костромское издательство, где я в те годы работал редактором, послало рукопись в Госиздат, оттуда пришла рецензия с заключением поэта Длигача: «поэма идейно-порочная, автор пропагандирует знахарство».
Двое писателей-москвичей, которым я показал поэму и рецензию на неё, взяли у меня рукопись, чтобы посоветоваться с авторитетными товарищами. Так она побывала у С.Я. Маршака, Александра Жарова, Александра Прокофьева, Сергея Михалкова. Все они отозвались о рукописи в общем одобрительно, а один из них подчеркнул, что она написана «по-твардовски».
Пробывала рукопись у самого Александра Трифоновича Вот его отзыв.
«М. 14.ХI.48 Уважаемый тов. Старшинов!
Моё мнение о Вашей рукописи я сообщил по телефону Вашему товарищу по Союзу писателей (не помню фамилию). Оно, к сожалению, отрицательное. Мне, попросту, не нравится ни сама тема, ни манера изложения ее в стихах.
Рукопись направляю Вам по указанному Вами адресу.
Ваш А. Твардовский.»
Комментировать это письмо нет необходимости. Однако этот отзыв не помешал мне опубликовать поэму в своей первой книге стихов под редакцией Александра Жарова.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Ещё раз я напомнил Александру Твардовскому о себе через 16 лет, когда работал над третьей своей книгой стихов. Я собирался дать ей название «Зарницы», потому что многие стихи были коротки, как августовские вспышки зарниц.
Твардовский был уже тогда редактором журнала «Новый мир», автором эпохальной поэмы «За далью даль». Он только что закончил и опубликовал в «Правде» поэму «Василий Тёркин на том свете».
Мои «Зарницы», конечно. не могли его порадовать или хотя бы мало-мальски удовлетворить. Его отзыв об этой рукописи при всём своем лаконизме мне сказал больше, чем длинные рассуждения иных рецензентов. Вот его письмо.
«30 июня 1964 г. Дорогой Евгений Федорович!
К сожалению, стихи очень уж «благостные» и умиротворенно-созерцательные. Ничего не смог отобрать для «Нового мира».
Желаю всего доброго.
А. Твардовский».
Не будет преувеличением сказать, что это письмо заставило меня серьезно пересмотреть свои творческие принципы. Нет, не в том плане, чтобы угодить вкусам большого поэта и редактора журнала, а чтобы, оставаясь самим собой, не уклоняться от «правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».
ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
В юности веселой, легкокрылой
У людей житейский опыт мал.
Твой отец не отличался силой,
Двухпудовых гирь не выжимал.
И старушки, за калитку выйдя,
Примутся, бывало, рассуждать:
— Скромен, тих, цыпленка не обидит.
В драке сдачу не сумеет дать...
Но когда над миром бомбовозы
Закружили стаей воронья,
Твой отец не прятался в обозе
И кривого не просил ружья.
РОВЕСНИКИ
А нас рожали под ракитами
Да и под радугой-дугой.
А мы болели и рахитами,
Болели корью и цингой.
А нас родители без жалости
Будили рано поутру.
А нас шатало от усталости,
Как те былинки на ветру.
Весельчаки да балагурщики,
Росли привольны и ловки.
И наливались, как огурчики,
И закалялись, как дубки.
Мы и в полях пахали, сеяли,
В лугах косили и гребли.
Мы и на юге, и на севере
Родную землю берегли.
А под багряными зарницами
Сходились намертво с ордой.
И побывали за границами
Пилотки с красною звездой.
ШУШКОВО
Бывало, вспоминалось на войне
О детстве, о родимой стороне...
Кому куда, в какую даль и ширь:
Кому на Волгу, на Урал, в Сибирь,
Кому в Читу, кому в Алма-Ату,
А мне в Шушково, в деревеньку ту,
Где жили деды, прадеды мои,
Где в мае звонко свищут соловьи.
(Из книг узнал я в юности своей,
Что слово «шушка» значит «соловей».)
Шушково — это целая страна.
Пусть в атласы она не внесена,
Зато доподлинно известно мне,
Какие горы, реки в той стране,
Богатства недр, растительность, пути,
Места, где ни проехать, ни пройти.
Людей по старшинству и мастерству,
По имени любого назову.
В деревне этой семьдесят домов —
Бревенчатых сосновых теремов.
Гора посередине, и на ней
Часовня — память стародавних дней.
А около часовни, как утес,
Огромный камень словно в землю врос.
И мужики с неведомой поры
Об этот камень точат топоры.
А за деревней на востоке пруд,
Где женщины белье вальками бьют,
А за прудом — лесок. А за леском —
Зеленый берег, камешки с песком,
Где в зарослях ольхи и ивняка
Течет, струится Каменка-река.
А над рекою, выстроившись в ряд,
Из сказки гуси-лебеди летят.
На юге есть Бариловка-гора,
Куда зимой приходит детвора.
И я мальчишкой с той горы не раз
Промчался так, что искорки из глаз.
Невесть по мысли и догадке чьей
Весной здесь роют глину для печей.
Когда ж цветами отцветет весна,
От земляники вся гора красна.
Но одному бродить там не к добру:
Неровен час провалишься в нору.
Ведь всем известно, что на той горе
Медведица лежит в своей норе.
Антон блажной, угрюм и бородат,
Искал однажды там какой-то клад.
Но невзначай наткнулся на мешки:
Зерно зарыли в яму кулаки.
Все поняли: Антон был не дурак,
Но кулачью непримиримый враг.
А под горой другая есть река.
Она неширока, неглубока.
То — Кержа. Летом эту речку вброд
И курица местами перейдет.
Но есть и в ней такие бочаги,
Что зачерпнешь в любые сапоги.
Здесь решетом с ватагою друзей
Я лавливал вьюнов и карасей.
И помнится, когда еще был мал,
Плотину у затона воздвигал.
Теперь в затоне том пастух Федот
В полдневный час поит колхозный скот.
Впадает та река не в океан,
В болото Берендеево. А там
Растет калина, жимолость, ольха,
Алеет клюква на подушках мха.
Блестят осоки длинные ножи,
Живут лягушки, змеи и ужи.
И бурого угля в болоте том,
По меньшей мере, сотни тысяч тонн.
Там, возле Вёсок, на краю земли
Приют себе находят журавли.
А к западу — на три версты леса,
Где певчих птиц не молкнут голоса.
Бакуны, Роща, Западь, Спасский лес
И зона пограничная — разъезд.
Здесь днем и ночью ходят поезда.
Один спешит — туда, другой — сюда.
Вот вздрогнул и поднялся семафор.
Сейчас по рельсам, яростен и скор,
Гудком пронзив и ветром окатив,
Железный прокатит локомотив.
Смотри, читай, смиряя нервный ток:
Москва-Чита, Москва-Владивосток.
Когда умолкнет, отгремит гроза,
Протри глаза и топай на вокзал.
Там есть начальник, как бубновый туз.
Красней, чем солнце, у него картуз.
Флажок зеленый вынет из чехла —
Состав промчится мимо, как стрела.
А красный вынет — словно бы устав,
На отдых остановится состав...
Шушково — необычная страна.
Пусть в атласы она не внесена,
Но всех других она дороже мне.
Я сердцем присягаю той стране.
ВСПОМНИМ ГОДЫ...
Вспомним годы непогоды,
Да походы, да бои,
Где с тобой в огонь и в воду
Шли товарищи твои.
Как летели дни, недели
Не у тещи на пиру.
Как шинели леденели,
Аж звенели на ветру.
Словно с братом, с автоматом,
Где ползком, а где броском,
Да с гранатой, да с лопатой,
Да с солдатским котелком
Пыль клубили, грязь месили,
Переплыли море бед.
И сломили вражьей силе
Становой ее хребет.
И под сводами рейхстага
Прозвучали на века
Наши песни про «Варяга»,
Про отвагу Ермака.
Ухнул снаряд —
И упал комбат.
Я вынес его из огня.
И с этого дня
Сколько лет подряд
Шумит в ушах у меня.
Сердцу хочется тишины,
А она все гудит, как струна.
Людям снятся мирные сны,
А мне до сих пор
Война.
ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ «ВЫСТРАДАННЫЙ ХЛЕБ»
Осенний день
Идём по жнивью не спеша,
с тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви тёмной.
Осенний день высок и тих,
Лишь слышно – ворон глухо
Зовёт товарищей своих,
Да кашляет старуха.
Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным…
Летят, летят косым углом.
Вожак звенит и плачет…
О чём звенит, о чём, о чём?
Что плач осенний значит?
И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костёр в лугу далёком…
О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чём ты горько плачешь?
1 января 1909
«Дорогой Михаил Федорович здравствуйте!!
Наконец-то Ваше предновогоднее послание попало в мои грязные руки. Невероятно, но факт… Почему-то все другие письма доставляют своевременно ( через неделю, две-три), а самое ценное пытаются передать через друга, у которого может и полгода и год проваляться, прежде чем догадается уведомить. Фатал какой-то. Видимо, некоему небесному интригану желательно, чтоб Вы считали меня неблагодарной и безответственной свиньёй. Впрочем, это недалеко от истины. Таков я и есть на самом деле.
Но, поверьте, к Вам я отношусь с огромным уважением и пониманием и как к руководителю и тем более – творческому человеку. Как бы не Вы оформляли наши книжки, не Ваша строгая редакция, они бы много потеряли или вообще свет не увидели. Спасибо за все заботы и хлопоты.
Кое-какие вести о жизни костромской писательской братии доходят и до моего угла. Чаще печальные. Вздохнешь, всплакнешь, да поздно.
Самой большой потерей для меня была кончина Олега Ивановича Каликина. Он мне дороже отца родного был. Ощущаю настоящее сиротство.
А в остальном, благодаря помощи добрых людей, живу не бедствуя. Много ли надо одинокому бобылю. Благодарен судьбе за то, что имею. Здоровьишко барахлит, себя обслужить в состоянии и кошкам пропасть не дам.
Вам то в городе куда туже приходится. Только успевай поворачиваться. чтоб выжить и достойно существовать. И завистников небось хватает и «доброжелателей».
Я долгое время почти ничего не писал (слепота да и желанья не возникало). Сейчас что-то проклюнулось. Понимаю: бредятина, однако осмелюсь и Вам толику послать – авось, лыко в строку понадобится.
Всех Вам, Михаил Федорович, благ. Привет тем, кто меня еще помнит.
С.П.»
* * *
Из письма Елены Балашовой ( Чухлома).
« Заканчивается лето – заканчивается летняя суета, гости и т.д, а я вот собралась написать Вам. Сейчас я потихоньку осваиваю компьютер: подарили мне старенький, но работать можно. Правда, нет пока принтера, но постепенно, думаю приобрету, тогда уже проще будет и посылать что-то. - Писала она мне, а думала, видимо, о том, сможет ли освоить компьютер Сергей и появится ли у него когда такая техника. – Летом писала мало; в основном что-то для нашей районки… Летом два раза побывала у Сергея Потехина. Один раз приглашали на юбилей, а второй раз ездила со знакомыми, которые очень хотели увидеть Серёжу, познакомиться с ним, т.к. любят его стихи. Слава Богу, что теперь у него есть пенсия, можно жить. Сам он выглядел бодренько. По крайней мере, так показалось. Летом у него там красота, но зимой… Он говорит: «Хорошо». А в доме, в некоторых окнах вместо стекол плёнка…»
Обращаю внимание заинтересованных читателей на публикацию в журнале «Кострома литературная» (№3, 2011.)к 60-летию поэта. Автор размышлений по особенностям образа жизни, судьбы и творчества Алексей Зябликов назвал его «Батраком на небесной ниве». Любопытное исследование жизненной философии поэта – «бобыля».
Вспоминаю присланные читательские отклики на мои публикации: литературного портрета Сергея в многотиражной центральной «Литературной Газете» , в журнале «Наш современник» и в журнале «Сельская новь» (очерк с иллюстрациями, фото), предложенных мною его стихов в сибирском журнале «Начало века» и в других изданиях. Еще раньше (середина восьмидесятых) в Литинституте читал слушателям Высших литературных курсов стихи «нежданного гостя на земле», «космического диверсанта» из галичской деревни Костома, показывал его первую книжку «Околица», изданную ещё в 1997 году. И другие приходится вспоминать: «Людские обычаи», костромские сборники, что сам готовил, обеспечивал выходом из печати – «Молодой бобыль», «А музыка народная…»
До сих пор получаю письма с просьбами прислать хотя бы несколько стихов, вошедших в книги или напечатанных в местной периодике.
Широкая получается известность у галичского хуторянина… Без компьютера и, в особенностях нашего времени, без соответствующего социального жизнеобеспечения творческих работников обретает он свою философию в боязни забыть Слово.
ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ
* * *
От мороза ли
Щеки розовы?
Или ветер их целовал?..
Ты стоишь одна
Под березами,
Спрятав пальчики в рукава.
Ой, красавица,
Ой, курносая,
А морозец-то не шутник.
По березонькам,
Тихо ползая,
Сыплет иней за воротник.
В шубку беличью
Забирается,
Устилается на груди.
Сердце девичье
Взять старается...
Ну, морозище, погоди!
Понесут меня
Кони добрые.
Прямо к миленькой Подскачу.
Протяну я ей
Руки теплые
Да на саночках прокачу.
Сани легкие.
Кони быстрые.
Ночь морозная не страшна.
В небе звездочки
Вьются искрами.
Пляшет кругленькая луна.
Что задумалась,
Несравненная?!
Колокольчики —
Нет звончей!
Печка русская,
Горяченная,
Губы милого
Горячей!
* * *
Выстрелил гром за тучею.
Эхо за лесом стихло.
Счастье мое летучее,
Где я тебя настигну?
Рожь по полям колышется.
В озере плещут волны.
Чей-то мне голос слышится —
Грусти и ласки полный.
Там, — у крутого берега,
Машет платочком алым
Девушка в платье беленьком.
Только не мне, пожалуй.
Я не желал бы лучшую,
Но и теперь не скрою,
Счастье мое летучее
Вновь разошлось со мною.
* * *
Жил, на целый свет окрысясь.
Все едят, а я — говей?..
Вдруг прислали десять тысяч,
Пискнул в брюхе соловей.
Подлетели кверху гирьки
На тарелочке с нуждой.
Накуплю лапши да кильки,
Побегу, как молодой.
Отскребли на сердце кошки,
Не успел я духом пасть.
Разноцветные сапожки
На одну сменяю масть.
Всех врагов оставил с носом,
Важен, как архиерей.
Буду пользоваться спросом,
Словно просо у курей.
Навострил Пегас подкову,
Бьет копытом: и-го-го!
Ой, спасибо Базанкову
И компании его!
ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ
О возвышенном грех не мечтать.
Вот и снится нам небо с пеленок.
«Научи меня, мама, летать»,—
Уговаривал квоку цыпленок.
А в ответ — поучительный квок
(У мамаши другие понятья):
«Не пищи, успокойся, сынок,
Это вовсе не наше занятье».
Собираются куры в кружок,
Рассуждают с умом и понятно:
«Не умеет летать петушок,
Но зато кукарекает знатно».
* * *
Осень спешила, шумел листопад.
Падала с кленов незвонкая бронза,
Я по оранжевым листьям ступал,
Как по осколочкам солнца.
Кто меня выманил, кто пригласил
В жгучий буран красоты и печали?
Каждый листок от тоски голосил,
Бурые ветки молчали.
Может, впервые подумалось мне:
«Время свой бег не замедлит.
Мир без меня обойдется вполне.
Мне-то его кто заменит?»
БОЛЬ
Не скакать по злачным травам
Златогривому коню —
Брошен в темную дубраву
На расправу воронью.
Улетит воронья стая,
И останется в кустах
Только грива золотая,
Завитая в три кольца.
Только ветра завыванье
В старых вербах над водой,
Только жалобное ржанье
Кобылицы молодой...
* * *
В час прощанья попросим прощенья:
Друг у друга мы оба в долгу.
И какое имеет значенье
То, что я без тебя не могу?
Слишком гордых удача не любит.
Остальное почти ни при чем.
«Мы чужие, мы разные люди», —
Я в глазах твоих строгих прочел.
Ты рукою махнешь и уедешь,
Ты уедешь, куда позовут...
А в лесу нашем только медведи,
Да и то неохотно живут.
Обманусь, мол, прошло увлеченье,
Над самим же собой посмеюсь.
И какое имеет значенье
Эта тихая с горечью грусть?..
* * *
Сердце мое, ты — галчонок покинутый
Возле большого, чужого гнезда.
Близится ночь, и на мир опрокинутый
Падает черная, злая звезда.
Слезы мои, не проклюнувшись, высохли.
Испепелен зацветающий сад.
Песня и стон божьей искры не высекли,
Траурный ветер когтист и космат.
А впереди цель маячила ясная,
Грудь распирало, и крепло крыло.
Ради чего эта жертва напрасная?
Нить обрывается ради кого?
Смелый вираж завершился аварией,
И ничего не поделаешь тут.
Светлую звездочку звали Наталией,
Эту падучую Смертью зовут.
* * *
Уже вторые петухи
Кричат в моей палате,
А я сижу, пишу стихи
О Сидоровой Кате.
У этой Кати на носу
Прелестные веснушки.
Я для Катюшки принесу
Любимые игрушки:
Слонов, солдатиков, ежей,
Хрустальную посуду,
И даже зайца без ушей
Отдать не позабуду.
Катюша ростом не мала,
Не девочка — картина.
Уже в десятый класс пошла
Моя Екатерина.
* * *
Звон малиновый,
Звон лиловый!
Солнце лупит в колокола.
Не хватает всего лишь слова,
Чтобы улица в пляс пошла.
Вот народец —
Они уж пляшут?!
Эх, раздайся,
И я спляшу!
Только кудри свои приглажу
Да подруженьку приглашу.
К черту шубу!
И шапку к черту!
Посмотрите, как я могу!
Ух, вприсядку!
Ведь я не гордый,
Не останусь
У вас в долгу!
А девчонка, моя девчонка...
Недотрога,
Она ли то?!
Удержи-ка поди
Бесенка, —
Будто птица —
В руке платок.
Что вам пава!
Куда там лебедь!
Кровь горячая с молоком!
Пьяный дед
Целоваться лезет,
Тоже выглядит молодцом!
Эх, Россия!
Народ бедовый!
Нет родней моего села.
Звон малиновый,
Звон лиловый.
Солнце лупит в колокола!
* * *
Сменилась декорация
В моем окошке узеньком.
К тебе не смог добраться,
Сижу несчастным узником.
Не смог набраться храбрости,
Пока была замазана
Багряным цветом радости
Тоска зеленоглазая.
Метель хвостами лисьими
В стекло стучится черное.
На календарном листике
Число уже нечетное.
Гремят шаги по лестницам —
Проделки ветра пьяного.
Мне за окном мерещится
Твое лицо румяное.
АЛЕНУШКА
Земляника в лесу поспела.
Колокольчики на лугу...
Много песен ты мне пропела,
А наслушаться не могу.
Все березки — твои подружки.
Каждой пташке твой голос мил.
Я разочек тебя послушал —
И застенчиво полюбил.
В каждой песне твоя улыбка,
От которой мне так светло!
Каждой ветке березы гибкой
Отдаешь ты свое тепло.
Пусть запрячется в тучи солнышко,
Мы согреемся как-нибудь.
Незабудка моя, Аленушка,
Не забудь меня, не забудь.
* * *
Льдины белые, льдины синие
Торопливо несет река.
Над разливом стада гусиные
Рубят крыльями облака.
Лес торжественный в воду смотрится.
С пересвистом под отчий кров
Возвращается птичья вольница
С зачарованных островов.
Сказка
Дрожа. звенят стеклянные дворцы,
Когда кричит заоблачная птица.
В дверях застыли резвые гонцы,
За свой простой рискуя расплатиться.
За свой простой рискуют головой
По той простой, единственной причине,
Что всем дороже полдень голубой.
Чем сволочь-ночь в кручине при лучине.
Шипит лучина, падая в ведро,
Играет отблеск на парчовой ткани.
Дворцам привычны злато-серебро,
А тут сверчки да морды тараканьи…
С каких высот ты, птица снизошла?
Каким крылом развеяла потёмки?
Не голубая кровь тебя ждала, -
Худая голь, дырявые котомки.
Дрожа. звенят стеклянные дворцы.
На тонких шпилях гнёзда вьют зарницы.
Во все концы уносятся гонцы,
Уносят весть о появленье птицы.
* * *
Не ты один тропинкой узкой
ушёл от смуты, суеты
Под мирный кров природы
русской,
Где святы травы и цветы.
Желанный край – медвежий
угол,
бальзам души для чудака.
Здесь дух Отечества не убыл,
Бурлит подземная река.
Пока продажные корнеты
За мятным пряником бегут,
Жуют кору анахореты,
Но зерна правды.
Перо к штыку не приравняешь.
Скорбящим слышен божий глас.
Напрасно слёзы ты роняешь,
Придя в немыслимый экстаз.
За полосою лихолетья
Так жутко солнышко печёт,
Что никакие междометья
Не принимаются в расчёт.
Но сам Господь слезу уронит,
Прощая всех, кто глух и слеп.
Когда медведь возьмёт с ладони
Тобою выстраданный хлеб.
Июль. 1992 год.
На родине
Не спится. Да и как уснуть,
Когда вопрос томит- тревожит:
Куда ж теперь мы держим путь?
Ответа нет, а мир так сложен.
Здесь, за окном, мои луга
Мои дороги и пределы,
Здесь начинала по слогам
Жизнь постигать я. как умела.
И. спотыкаясь о порог,
Я выходила на раздолье,
Еще не зная слова «Бог»,
Усталости, печали, боли…
Мир был огромен и высок,
Но как же быстро мчались годы!
Не спотыкаясь о порог,
Я к своему иду народу.
А где народ мой?
Этот дед?
Он две войны прошел. Все знает.
В глазах его сияет свет,
Который небо отражает.
«Скажи мне, дед, идем куда?
Мне страшно…Вера лишь
спасает».
Сорвавшись, падает звезда
И в темном небе пролетает.
«А все мы к Господу придем.
Хотим ли, не хотим ли даже…
А там и есть наш вечный дом…»
Молчу я, жду: еще что скажет?
Но замолчал старик всерьез.
Молчит себе да курит. Что же
Он мне ответил на вопрос.
Ответ так прост,
а мир так сложен.
* * *
И наступила тишина,
И в этой тишине
Струилась солнечно стена,
Шмель бился на окне,
И было просто так понять,
Что нет земли милей,
И сладко было услыхать
Согласье журавлей.
* * *
Опять сегодня снилась мне деревня:
Луга, тропинки, оклик журавля,
Туман над речкой, мокрые деревья,
Да голые, притихшие поля.
И знаю: никуда теперь не деться
От снов тревожных: как-то все вы там?
И будет мне теплей от них на сердце:
Люблю, а это значит – не предам!
* * *
Нам некогда слушать друг друга
Вполуха лишь, вскользь, мимоходом…
Рванешься из вечного круга,
В котором вращаются годы.
Захочется полного вздоха,
Не речь бы услышать, но Слово,
Звук голоса, с детства родного,
Но слышишь повсюду лишь грохот.
* * *
За потоками мутных словес
Не желаю я больше гоняться,
Понимая: есть Правда небес,
А не разных там партий и фракций.
Словоблудия льется поток,
Им дела-то нет до народа.
Глянешь: чуть ли каждый – «пророк»,
Спрос на них, видно, нынче, иль мода.
Я запойных не слышу речей
И льстецам записным не внимаю.
Вижу пламя живое свечей,
И свою от него зажигаю.
Ставлю свечку, и пламя свечи
Освещает родные мне лица.
Вот – народ мой. И, если молчит,
Значит, время настало молиться.
* * *
Сменили одежки, сменили обложки
Так, словно живут не всерьез – понарошке.
Сменили названья, идеи и штаты,
Однако же прежней осталась расплата:
Расплата за кровь, за измену проста
Иудам, предавшим народ, как Христа.
И пусть они снова одежки меняют, -
И через столетья их снова узнают.
* * *
Столько праздных слов и суеты,
Столько праздных дел – уста немеют.
Я стою безмолвно у черты,
И переступить ее не смею.
Запеклись уста мои, и кровь
Запеклась на них – разжать не в силах.
Даже ты, всесильная любовь,
Ты уста мои не отворила.
Но, когда услышала, что враг
Меч занес над всем, что сердцу свято, -
Тяжко сердце бухнуло: «Пора!»
Голосом бессмертного набата.
И разжала я тогда уста,
За черту безмолвия ступила,
Речь моя сурова и проста:
Это кровь уста мне обагрила.
Раннее утро
Вы, петухи, не орите:
Время еще не настало
Для величайших событий
И даже еще и для малых.
Кругом посмотрю: одиноко
Бродит кто-то в печали,
Еще темно на востоке,
И петухи не кричали.
День воссияет, грозный,
В своем торжестве и силе.
Спите, пока еще поздно:
И первые не голосили.
г. Чухлома
Из цикла «Мгновения»
На утренней зорьке
Человек живет, чтобы быть счастливым. Он стремится к счастью интуитивно, на уровне подсознания, в глубинной прапамяти. Уже в зрелые годы осознаешь, что счастье - период в жизни краткотечный, это мгновение, переполненное особенными радостными переживаниями, - по сути всего лишь миг. И таких минут, увы, случается совсем немного. Но тем они особенно и памятны...
ВЕЧЕРОМ отец сказал, что завтра рано утром он собирается на рыбалку. Времени у него немного, но до 8 утра посидит с удочками «межкустами».
«Хочешь?» - спрашивает он меня и уже по лицу, вдруг озарившемуся откровенным радостным возбуждением, понимает, как мне, пятилетнему, трудно будет спокойно переждать время с теплого июньского вечера до прохладного рассвета.
И вот оно, долгожданное утро! Сбивая ботинками росу, через калитку выходим из огорода, пересекаем лужок и попадаем на утоптанную тропку, ведущую к реке. Ржаное поле зеленое, кое-где проглядывают раннелетние цветы, каким я еще не знаю названия.
Внизу у реки и над водой висит белый туман, он медленно ворочается, то уплотняясь, густея, то вдруг теряя светлую молочность и открывая взору кусты на берегу, неровные прогалины воды и плывущие по ней бревна. Слева над лесом уже наметилась оранжевая полоса. Эта часть неба светлеет прямо на глазах, розоватый оттенок уже ближе к полю постепенно переходит в голубизну.
А птицы поют и слева, и справа, и спереди, на все лады - от сочных щелчков и трелей до тонких посвистов.
Я несу консервную банку с червями и отмахиваюсь от комаров. Боже, сколько этих звенящих и пищащих маленьких «пташек»! Но они не особенно мешают во все глаза смотреть на открывшийся вдруг этот необычный и удивительный мир.
Наконец мы у реки. Входим в туман, как в сказку. Здесь прохладнее, пахнет сыростью, мокрой травой, намокшей древесиной. Слышно, как журчит вода, закручиваясь рядом с запнувшимися у коряг бревнами, плещется рыба у песчаных берегов. В высоких соснах на крутояре громко кричит какая-то птица.
По жердям переходим ручеек, бегущий из старки, и оказываемся на утоптанной площадке между двумя густыми высокими ивовыми кустами. «Межкусты» - заветное место для рыбалки. Ребятишки сюда бегают днем, а потом рассказывают, как здорово здесь берет.
Отец ставит удочки, воткнув удилища в набитые твердые лунки. Мне готовит трехметровый гибкий ивовый прут, привязывает тонкую леску, и красный, хорошо заметный поплавок ложится на спокойную воду. «Межкустами» почти не заметно течение. В этом месте река делает изгиб, образуя небольшой заливчик.
Не отрываясь, гляжу на спокойную красную точку на водной глади. Даже весь окружающий мир исчез на какое-то время. Нет неба, нет голосов и звуков вокруг, нет самой реки! Есть только поплавок. Когда же?! У отца поплавки пляшут. Правда, еще ничего не попалось. Но мой-то вовсе молчит, как будто рыбка не замечает маленького верткого червячка.
И вдруг красный маячок на тихой воде чуть заметно качнулся, леска тронулась с места и медленно пошла против течения. Хватаю удилище и с замиранием сердца, рывком, перекидываю его через плечо. Свистит леска, но крючок пустой. Там только кончик червя остался. Какая жалость! Не подсек!
Отец тем временем поймал плотвичку и отошел за куст, где росли осока и лопухи с кувшинками, решил поставить крюк на щуку.
Я быстро-быстро насадил нового червя и отправил его в воду. Поплавок, едва коснувшись водной глади, тут же ушел вглубь. Уже осторожнее, не как в первый раз, но под тот же учащенный стук сердца потянул леску вверх и почувствовал, как в воде кто-то сопротивляется, не желая выходить на свет божий. Двумя руками поднимаю удилище и вижу болтающуюся на крючке серебристую рыбинку с красными плавниками. «Есть! Есть!» - все поёт во мне. Прямо с удочкой, с трепещущей на конце лески рыбешкой, возбужденный, счастливый, бегу к отцу и кричу: «Папка! Папка! Я щуку поймал!»...
Сколько потом я переловил разными способами всякой белой и серой рыбы, большой и маленькой, сколько случалось азартных рыбалок, но никогда больше не испытывал столько искренней радости, сколько от первой в жизни пойманной сорожки, и уже ни разу окружающий мир не был столь интересен как в то памятное утро.
Однажды ночью
Что можно помнить из своего очень глубокого детства? Совсем-совсем немного. Обрывки эпизодов, небольшие фрагменты картинок, мозаичные кусочки давно ушедшей жизни...
В 1957 году отец купил радиолу «Стрела», вывел над крышей дома проволочную антенну и стал слушать московские новости «без проводов».
Однажды ночью он разбудил меня.
- Спутник будем смотреть.
В тихом и теплом доме (все спали) мы расположились у окна, по разные стороны кадки с фикусом. За стеклом было лунно, тихо, холодно, небо - усыпано мигающими звездами.
- Сегодня сообщили, что у нас впервые в мире запущен искусственный спутник Земли, - зашептал отец. - Смотри внимательно на звезды. Если увидишь, что одна движется - скажешь, ладно. Это и есть спутник.
Что такое спутник и как его «запускают», я, пятилетний, и понятия не имел, но, согнав последний сон, внимательно стал рассматривать каждую звезду, не передвигается ли она по небесной черноте. Яркие мерцающие точки подмигивали
мне, но стояли неподвижно.
Отец увидел спутник первым.
- Вон, смотри, звездочка плывет!
- Где? Где? Папа, где? - шептал я, обшаривая глазами небо, однако ничего не видел.
- Давай сюда, - он пересадил меня на колени, прижал к себе взял мою ладошку в свою большую и теплую руку и повел ею над темнеющей кромкой дальнего леса.
- Вон красненькая звездочка, и она движется!
- Да где? Где? - я ничего не видел, а так хотелось посмотреть на плывущую в небе звезду, и от обиды чуть не заплакал.
- Смотри на крышу соседнего дома. Трубу видишь? Теперь чуть вправо, смотри над лесом. Вон красная точка, и, она движется вправо, - отец повел мою руку вправо. - Видишь?
- Ыгы, - соврал я, тщетно пытаясь увидеть то, что хорошо видел отец. И наконец над выступом темной кромки дальнего бора я. увидел двигающуюся звездочку. Она шла по ровной траектории над самым краем леса и не мигала, как другие звезды, а имела ровный красноватый цвет.
- Вижу, пап, вижу! - радостно зашептал я! - Вот он, красненький, плывет!
- Первый в мире советский искусственный спутник Земли! - чуть громче сказал отец, и в его голосе слышалась гордость. Он крепко обнял меня, и мы сидели у окна, пока движущаяся по небу точка не пропала из наших глаз.
Прежде чем лечь спать, отец взволнованно ходил по комнате. Белела его майка, обтягивающая худощавое мускулистое тело, он иногда проводил ладонью по своему крутому плечу и шептал: «Это ж надо! Сделанное человеком вокруг Земли летает!»
Я засыпал тоже счастливый от сознания, что и мне удалось увидеть что-то необыкновенное. Тогда и предположить не мог, что минует время и, сделавшись почти стариком, часто буду вспоминать октябрьскую ночь 1957 года.
В грозу
Сейчас, на склоне лет, иногда я задаю себе вопрос: а были ли в моей жизни истинно счастливые минуты? Погружаюсь, в прошлое, как в бездонный океан, и вдруг нахожу там редкие мгновения удивительного лада с собой, близкими и окружающим миром и начинаю осознавать, что ради таких коротких минут и стоит прожить даже трудную жизнь. И удивительно - эти наполненные смыслом и полнотой бытия момента никогда не были связаны с личными успехами и победами, какими-то- жизненными удачами и семейным благополучием, всем тем, что так наивно и в общем-то шаблонно желаем близким и друзьям и что они желают в.наши дни рождения. Радостные, быстропреходящие отрезки бытия всегда порождались чем-то, на первый взгляд, несущественным, неважным, случайным. Вот как бы только суметь сказать об этом, найти правильную тональность слова и соответствующие состоянию убедительные образы...
Это было летом, во время грозы. Непосредственно тогда, когда грохотал гром и страшные потоки воды лились с неба я пережил удивительные счастливые минуты. Потом переживания необыкновенной радости жизни вспоминались часто, но это не было счастье «задним числом», когда все ушедшее вспоминается со сладкой ностальгической грустью. Те необычные минуты (хотя что в них такого необычного?) всколыхнули и чуть-чуть просветлили душу именно тогда, во время июльской грозы. Мы ходили с бреднем по Нее почти целый день. Мало что попалось в наш коротенький бредешок в жаркий, с роем разномастных слепней и мух день. Река в траве и колодняке не давала возможности надеяться на удачную рыбалку. В сыром рюкзаке болтались- десятка полтора окуньков и ельцов. После обеда - мы даже не заметили - солнце вдруг пропало, потянуло прохладным ветерком, небо над лесом почернело, и заурчал, заперекатывался дальний гром.
- Все, ребята, последний раз вот здесь зайдем и шабаш, - сказал я. -Как бы под грозу не попасть.
Мы забрели у берега в омуток и вдруг почувствовали: что-то бьется в снасти. Выходить было некуда: коряги, кусты, лопухи. Резко вскинули шестиметровый бредешок над водой. В образовавшемся кошеле плескалась, как на батуте подпрыгивала, метровая щука. Сверху свели полы бредня, и втроем потащили его к песчаному откосу. Там под все усиливающуюся небесную канонаду переправили добычу в рюкзачок.
Нет, радостные мгновения я испытал не тут, не после удачного заброда и не после того, как добыча перекочевала в надежный мешок. Никакого душевного восторга я не испытал, да и можно ли было его испытать по столь незначительному поводу?
Мы свернули бредень и под мелким предгрозовым дождиком заспешили по лесной тропинке к месту, где были спрятаны велосипеды. А гроза неумолимо настигала нас. Гром, казалось, катился со всех сторон и разрывался оглушительными залпами прямо над нашими головами. Вскоре кругом зашумело, на тропке враз заплясали тугие струи дождя, одежда начала сыреть.
Заскочили под густую липу, но ливень через минуту достал и там. Чтобы как-то сохранить одежду хотя бы частично сухой пришлось раздеться до трусов, а рубашки и трико схоронить под изгиб ствола липы, куда дождь не попадал.
Гроза неистовала вокруг нас, дождевая вода вымыла наши начинающие остывать тела, а мы втроем, я и два моих двенадцатилетних сына, плясали вокруг липы, иногда выбегали под водопад, кричали что-то озорное, показывая, что не боимся ни черта, ни бога, ни природной стихии, потому что мы все вместе, и сходили на рыбалку не впустую, и скоро все закончится, и вновь будет солнце и тепло. Потом сыновья, чтобы согреться, прижались ко мне, отогревая то спину, то грудь. Они были хрупкими, один худенький, второй покрепче телом, но еще маленькие, еще слабые, еще требующие защиты. И я вдруг понял тогда, что это, наверное, в последний раз, что очень скоро они вырастут, станут другими, изменятся и внутренне и внешне, и уже ничего из сегодняшнего никогда-никогда не повторится, как не повторился миг моего детства, когда мы с отцом шли на первую в моей жизни рыбалку.
Вячеслав Арсентьев
п. Поназырево
Памяти деда
До меня – десять лет…
Как затихла война в сорок пятом.
Там остался мой дед.
В высшей доблести – павший солдатом.
Он учителем был.
На гармошке играл с колокольцем…
Но убит был! Убит!
И остался навек добровольцем…
Я ищу его след
В фотографиях лихолетья.
Там ему тридцать лет,
А сейчас бы уж было столетье!
Сколько пало их за меня
В этой страшной войне, вчерашней!
Он из вечного смотрит огня
Дед мой – павший.
Кукшинга
Памяти моих предков
и всем жителям деревни
посвящается
Тебя, Кукшинга, целовал Господь.
И вот стою у дедовской ограды.
Глоток водицы и ржаной ломоть
Из дома предков – выше нет награды!
А здесь, как прежде, на Петровки – пир,
Застолье с пирогами и окрошкой.
Но где ж, деревня, главный твой кумир,
Твой гармонист с заветною гармошкой?
Был Кукша на Руси такой святой,
Он обошёл все земли вдоль Ветлуги
И одарил своею добротой
И певчей силой всех людей в округе.
Жужжанье, стрекотанье, пересвист –
Гимн торжества и вечности природы!
Но целит прямо в сердце обелиск,
Заботливо ухоженный все годы.
Ничком в густые травы упаду.
Заплачет сердце о России с грустью…
Быть может, всё же времена придут,
Когда воскреснет к жизни захолустье?
Преследуют меня который день
Видения исчезнувших речушек,
Глазницы опустевших деревень
И взгляды сиротливые старушек.
Затворница, Кукшинга, в тишине
Ты, словно чётки, перечтёшь тропинки,
И только память оставляет мне
Читать твоих хранительниц морщинки!
г. Пермь - с.Павино
Семейные реликвии
«Экипаж, вольно! Разойдись!»
В последний раз он дал такую команду подчиненным ему танкистам почти тридцать лет назад – в сентябре 1982 года и с каждым по-дружески попрощался. Впереди была дорога домой…
* * *
День танкиста. Этот праздник отмечают десятки павинских мужчин, которые проходили свою армейскую службу в танковых частях. Конечно, празднуют не столь широко и помпезно, как наши бывшие десантники, пограничники или моряки, но всё же каждый в этот день мысленно возвращается в своё давнее или совсем недавнее армейское прошлое.
Один из них Иван Вениаминович Кулаков. Состоялся встреча с ним и его «дембельским» альбомом. Перенеслись мы на тридцать лет назад. Тогда в первые дни мая покидал он родные края, чтобы отдать Родине свой гражданский долг – отслужить, как надо, и вернуться. К тому времени у него уже были права сельского механизатора и пусть не очень богатый. но всё же опыт и навыки управления техникой. Да и внешний вид у призывника был самый танковый –ростом невелик, коренаст, крепок и очень подвижен. Такие в боевой машине тесноты почти не ощущают…
Служба у него началась довольно легко - хватало терпения на изнурительные, иной раз до седьмого пота, тренировки. Но в первые дни небольшой казус у танкиста Кулакова получился, который он до сих пор вспоминает с улыбкой. Причиной тому стали его первые армейские сапоги. В принципе-то обувь как обувь, с ней всякий деревенский хорошо знаком с детства. И портянки он тогда мог аккуратно намотать хоть с закрытыми глазами. Тут всё чики-брики, ни в чём комар носа не подточит.
Но сапоги нашему новобранцу попались особенные. Поначалу они ему самому даже понравились: кирзовые, аккуратные, лёгонькие, как игрушечки. В таких и многокилометровые кроссы нипочём и в свою боевую машину в таких можно птахой влететь. Нравился – оберегал, ласкал даже игрушечки эти, после любого многокилометрового тренинга пыль тряпочкой-бархоткой смахивал, чтоб новизной блестели, хоть на танцы отправляйся да «фройлян» молоденьких завлекай. А сапоги форс обозначают: носки будто зеркало блестят, голенища узкие-узкие, а потому сами по себе гармошкой становятся. И вот это очень не понравилось строгому старшине.
Вызвал он танкиста к себе и отчитал, как следует. Я, говорит, уже много лет служу, но сапоги гармошкой не нашивал, да и никто другой здесь так не носил. Непорядок, мол, в танковых войсках, и такого, как старший по званию, допустить не могу. И наказал по тем временам не столь сурово. Но сапоги пришлось подобрать другие – более просторные, чтобы ноги в них дышали.
Но не только по сапогам был замечен молодой танкист Кулаков. Его, грамотного, общительного и с твёрдым волевым характером воина, приметили с первых дней службы, через некоторое время направили на курсы, которые готовили квалифицированных командиров. И уже через пять месяцев армейской службы он стал не простым танкистом, а командиром экипажа боевой машины. В этой должности и прослужил до увольнения в запас. В сентябре 1982 года сержант Кулаков отдал своему экипажу последние командирские команды. И вернулся из Германии в родные края, которые, по его признанию, снились ему там, за границей. Но армейские друзья не забываются, иногда напоминают о себе.
Фотографии тех «танковых» хранятся в домашнем альбоме. Этот альбом для Ивана Вениаминовича Кулакова, как и для многих воинов запаса, один из самых дорогих документов. Знаю по многим встречам с воинами запаса. Довелось внимательно просмотреть множество армейских фотографий, десятки «дембельских» альбомов. Но этот выделяется не только изысканным любовным оформлением, но и последовательным содержанием. Десятки самых разнообразных фотографий рассказывают о буднях и праздниках армейской службы. Вот командир танка Кулаков и подчиненный ему экипаж готовят боевую машину к дальнему маршу с преодолением бездорожья, различных преград – в том числе и глубоководной реки. На другом фото – президиум армейского «совещания», в составе которого и наш земляк, представляющий на этой встрече отличный танковый экипаж.
Есть удивляющие фотокадры, они будто не из армейской жизни. На одном из них – будто не армейская, а гражданская жизнь. Танкисты изображены в необычном снаряжении – вилы да грабли при них. Это солдаты пришли на помощь к своим соседям по гарнизону – мирным немецким жителям. Весело сгребают и складывают сено. На другом снимке запечатлен новогодний праздник и традиционная для этого торжества ёлка.
В альбоме много-много портретов – как же не вспоминать друзей-сослуживцев, с которыми пришлось преодолевать все трудности армейской жизни, делиться радостями и приятными новостями из родных мест. Иногда приходилось и письма вслух для всех читать, да еще с добавлениями, пояснениями, шутками. Есть в этом собрании и пожелтевшие от времени документы. Вот повестка из Вохомского райвоенкомата о призыве И.В. Кулакова в ряды советской армии. А вот свидетельство об окончании армейских курсов по подготовке командиров танковых экипажей, почти во всех графах документа четко выведено «отлично». Завершает альбом, теперь уже ставший семейной реликвией, приказ об увольнении и портрет подписавшего его – Министра обороны тех лет Дмитрия Фёдоровича Устинова.
Итак, перевернуты страницы, к некоторым еще и еще раз возвращаемся, потому что воспоминания согревают, наводят на размышления о прошлом, настоящем и будущем. Малиновый бархат обложки, на нем чеканка из меди – танк и слова «Память о службе». А содержание под обложкой– годы особой и ответственной жизни, становление личности. И напоминание без слов для каждого ушедшего в запас: сохраняй готовность к защите Родины!
с. Павино
В День Победы
Девочка к подножью обелиска
Положила маленький букет,
Хоть в печальном поминальном списке
У малышки родственников нет…
Может, память мир к добру направит,
В честь войдут дела, а не слова.
Не пришел с войны малышкин прадед.
Память до сих пор о нём жива:
Раненный смертельно в поле мглистом,
На клочке истерзанной земли,
До конца стрелял он по фашистам -
И фашисты дальше не прошли.
В том селе, где шли бои когда-то,
Обелиск на площади стоит,
Имя победившего солдата –
на одной из потемневших плит.
В праздник заполощется тугая
Ткань российских флагов на ветру,
В День Победы девочка другая
Там придёт на площадь поутру, -
Как сестра, на первую похожа,
И, примерно, тех же самых лет,
Принесёт и бережно положит
У подножья маленький букет.
Может меньше станет войн на свете,
Может, зло сумеем победить,
Если чаще взрослые и дети
К памятникам станут приходить.
Ветеран
Всё чаще - палата в больнице,
Всё чаще – врачи на дому.
Ночами по-прежнему снится
Отчизна в огне и в дыму,
Зима сорок первого года,
Тот яростный бой под Москвой,
Когда от погибшего взвода
Один он остался живой.
С тех пор он живёт в круговерти
Мельканья имён и времён…
Ребята остались в бессмертье –
Дожил до безвременья он.
Привычно идёт к обелиску,
Где столько мучительных лет
Висят не вернувшихся списки,
А списков виновников нет.
Под флагом, пока незаконным,
В какой, неизвестно, стране,
Стоит с ощущеньем знакомым:
Как будто бы вновь на войне.
Он словно сквозь прорезь прицела
На мир непонятный глядит…
Врачи занимаются телом.
Кто душу его исцелит?
Герои тыла
Когда я вспоминаю то, что было
Так много-много лет тому назад –
Прошу меня считать героем тыла,
Но – оцените- не прошу наград.
Отца и деда на войну послали,
Забрали маму на лесоповал.
Крестьянские заботы и печали
Мы с бабушкой делили – стар да мал.
В избе морозом пахнет и угаром.
Покрыто льдом оконное стекло.
Хотя ещё загнетка пышет жаром,
Закрыли вьюшку: бережём тепло.
При свете керосиновой лампёшки,
Поблизости от тёплого шестка
Мы чистим, режем пластиком картошку,
Её колхоз привёз нам три мешка.
Ещё колхоз нас обеспечил рожью,
Картошку, рожь мы высушить должны.
Ни зёрнышка себе – избави Боже!
Продукты эти – только для войны.
Колхозные худые лошадёнки,
Про отдых позабывшие давно,
За сотню вёрст, на станцию Фалёнки,
Свезут картошку и свезут зерно…
В деревне мужиков – один безногий,
Да бригадир со скрюченной рукой.
Все ближние и дальние дороги
Достались бабам, скидки – никакой.
Я помню, как надев тулуп огромный,
Куме-соседке поручив меня,
Садилась бабка неуклюже в дровни,
Ругала матерно понурого коня.
Ещё я помню – из поездок этих
Гостинцы привозила на она:
Мне – слипшихся «подушечек» пакетик,
Себе – полштофа красного вина…
И старому, и малому на части
Рвала сердца проклятая война.
Я помню, что я плакал, хоть не часто –
Не помню, чтобы плакала она.
Но как-то раз, средь ночи, глянув с печки,
Сама – увидел – бабка не своя:
Горели на столе четыре свечки:
Четыре свечки – муж да сыновья.
Она глядела на огни сурово –
Старалась, видно, слезы удержать –
И… пела про какого-то Ланцова,
Который вдруг надумал убежать…
* * *
Самозабвенно, бестревожно
Звенят в селе колокола –
И верится, что всё же можно
Прожить без зависти и зла.
Что этот звон над храмом Божьим
Не оборвёт никто уже –
И всё просторнее и строже,
И всё спокойней на душе…
Хоть на Руси лихое время,
Жирует, торжествует гнусь –
Стою спокойно рядом с теми,
На ком стоит издревле Русь.
Они не дрогнут. Я не струшу.
Зло не пройдёт за рубежи,
Что шириной – в людскую душу,
А глубиной – в людскую жизнь!
г. Волгореченск.
Из письма
Спасибо за совет, который Вы дали при покупке книги Анатолия Смердова. Читал и восхищался его народным языком, интересными меткими наблюдениями народной деревенской жизни. Что же касается моих скромных изданий, которые дарю Вам, Михаил Фёдорович, - это не мемуары, и не воспоминания, а просто моя расширенная автобиография. Писал (и надеюсь писать и дальше) не для массового читателя, а для своих родственников, своих потомков, чтобы оставить им какой-то документальный след о нашей жизни.
Почитайте и Вы мои откровения-воспоминания. Мне кажется, в наших биографиях есть что-то общее6 ведь мы с одного года, оба деревенские. В одном из стихотворений к встрече со своими выпускниками-друзьями я написал такие строчки:
Мы с детства все опалены войной,
По горло с детства нахлебались лиха…
Тяжёлое детство, нужда торопили взросление, рано загорелось желание принести первый заработок в семью. Знаю, что и Вы многое испытали с детских лет. А я об этом пишу в своей первой книжке «Солоница – детство моё». Ну да ладно. Найдется время – почитайте. Всего вам доброго в жизни, в работе для других и успехов в творчестве. 20.07.2011. И. Прокофьев.
Примечание. При этом письме были ещё две объемные книги Игоря Александровича «В сиреневую даль», «С ручкой и блокнотом»
Игорь Прокофьев
ФРОНТОВИКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
Вторая половина сороковых годов была хоть и нелёгкой, но какой-то одухотворённой и праздничной. Победой завершилась война с фашизмом, с фронтов и из госпиталей в Некрасовское возвращались победители. Улыбки появились на лицах жителей, а шутки, смех, песни, музыка слышались всюду. Этого за годы войны людям очень не хватало, и они, казалась, спешили наверстать упущенное.
На Солонице мы знали немало укромных местечек, где можно было искупаться без посторонних глаз голышом, порыбачить пли просто разрешить свои вопросы без свидетелей. Даже на купалке — полуострове с мягким песочком напротив дома Шестёркиных, таких мест было несколько. И вот однажды, когда мы с двоюродным братом Сергеем и Геннахой пришли в одно из таких укромных местечек, там уже обосновалась кампания молодых парней. Было их четверо, один без ноги.
Вели себя они словно озорники-школьники: громко смеялись, о чём-то задорно спорили, кувыркались через головы, делали стойки на руках, а затем улеглись загорать в чём мать родила. Мы поняли, что это не просто парни, а люди, которые видели смерть на фронте, и вот они опять дома, на родной Солонице. Война позади, они её выдержали с честью и сейчас им позволено всё, даже вот такое экстраординарное поведение.
Почти ежедневно они приходили на нашу купалку. Расположившись рядом, мы наблюдали, как парни загорают, как купаются, слушали, о чём они говорят.
Самым смешливым и задорным из них был тот, у которого отсутствовала нога. Мы совсем не обижались, когда он нам говорил:
— Ну, мелкота! Дайте прыгнуть!
Тогда мы помогали ему взобраться на наш трамплин — доску, врытую в землю. На краю её он вставал на руки, вытягивал в струнку крепко сбитое тело с единственной ногой, чуть-чуть раскачивался и ласточкой уходил в прозрачную воду Солоницы.
Мы приносили парням по их просьбе пустые стаканы для водки и немудрёную закуску, обычно свежие огурцы или кислые незрелые яблоки. Благо в то время попасть в любой заречный огород было парой пустяков. Зазевавшихся хозяйки обычно сажали в погреб, а затем приглашали родителей. Но на моей памяти таких случаев были единицы.
Выпив водки, до поздних комаров, фронтовики пели песни. Мне редко приходилось потом слышать такое слаженное и умелое мужское пение. Голоса звучали негромко, но как-то проникновенно и сердечно. Как будто каждую песню парни выстрадали душой. За рекой на берегу собирались женщины, оставив свои домашние дела, кто-то приплывал к полуострову на лодках, рыбаки забывали про свои удочки. Столько чарующего и волшебного было в этом вечернем мужском пении. Каких только песен не звучало тогда над рекой! Особенно любили они «Катюшу» и марш из довоенного ещё кинофильма «Весёлые ребята» («Легко на сердце от песни веселой...»). «Варяг» за вечер раза три исполнялся. Многие русские народные песни тоже парни повторяли неоднократно. Слушатели аплодировали без остановки, и парни старались.
Исчезли они с нашей купалки так же внезапно, как и появились. Рассказывали, что кто-то уехал учиться, кто-то на работу в город, кого-то увлекли личные дела.
Мне потом рассказывали родственники, что, возможно, эта группа парней ещё в довоенные годы каждый вечер после танцев, которые проходили в те времена в санатории, собиралась у дома Гундоровых (на углу Советской и Курортного переулка), у так называемой «биржи» и до поздней ночи пела песни. «Биржа» одного за другим провожала ребят па фронт. И однажды некрасовцы прочитали на стене дома Гундоровых надпись мелом: «Последним на бирже был я. Тося». Вернулись с фронта не все певцы. Погиб и Тося — Анатолий Кульков, который последним уходил с «биржи» на фронт.
В запас
Веселье, смех, пожатье рук –
Вы встретились шумливо;
А хожу за кругом круг
Намеренно лениво.
У вас на праздничном столе
Застыло угощенье,
А у меня – патрон в стволе
Бывает, к сожаленью.
Моя задача в вихре звёзд
Строкой устава сжата:
Погибнуть, но не бросить пост –
Священный долг солдата.
И я прошу всего чуть-чуть:
По прежним годам судя,
Мой друг, скажи-ка что-нибудь
О нас, военных людях;
Скажи о том, что в снег и зной,
И в эту вот минуту
Шагает где-то часовой
По своему маршруту…
В запас и мне весною срок –
Забуду вой сирены,
Ну, а пока – шагнул и смолк,
И так – до самой смены.
В дороге
На коленях – чернь портфеля,
Карабин - у ног;
Скрыли снежные метели
Суету дорог.
Влез в сугробы с головою
Темногрудый лес,
И звучит во вьюжном вое
Торжество небес.
Запахнув полу шинели,
Я считаю дни.
До капели, до апреля,
До конца весны.
Позиция
Я не хочу карабкаться наверх
Мне здесь теплей
в простонародной грязи.
Верхи не часто принимают тех,
кто не имеет
ни деньжат, ни связей.
Мой дед погиб в пятнадцатом году,
Отец всю жизнь
крестьянствует в колхозе,
С каким же рылом я наверх пойду,
Коль сам в земле с пеленок
и в навозе?
навозный дух не каждому знаком,
Он долговечней
всех духов Парижа,
И я – не гений, чтоб дойти пешком
До академика.
Причём дойти без грыжи!
Я не хочу карабкаться наверх,
Среди своих мне легче ,
да и проще,
Верхи не часто принимают тех.
Чей верх – квартира
да незлая тёща.
1974 г.
* * *
Проваренный солнцем,
ветрами продут,
Я прошлой эпохи
товарный продукт.
Я не был во власти,
не сжёг партбилет.
И даже «дефолтом»
почти не задет.
Простой обыватель
с простою судьбой.
Я генную память
тяну за собой,
Мне нечем прикрыться,
мой взгляд – изнутри:
Ни рыба, ни птица
смотри, не смотри.
Я жил по ранжиру,
не лез наперёд,
Простой обыватель,
чье имя – народ.
Простые понятия
с детства хранил –
Не продал, не предал
и не изменил!
Нет, я не безгрешен –
я волею слаб.
Подвержен привычкам,
хотя и не раб,
Формально – свободен,
но в клетке из пут.
Ушедшей эпохи
товарный продукт.
2008 г.
* * *
Не сказать, чтоб я туда просился.
Только кто нас спрашивал тогда.
Я с женою толком не простился,
Успокоив: дескать, ерунда.
В путь собрался, проявив сноровку.
Чемоданчик свой упаковал…
На войну мне, как в командировку,
В те края, где я уже бывал.
Хоть под пули вроде не охота.
Но приказ – и в Африке приказ.
Скажет кореш: «Не грусти, пехота.
А уж мы помолимся за вас…
И потом на всех своих банкетах
Первым тостом стоя и до дна:
За друзей, которых рядом нету,
И за то, чтоб кончилась война».
Он ведь тоже пороху понюхал
И от смерти был на волоске,
Получив шальную пулю в брюхо
При зачистке в горном кишлаке.
И пускай теперь он на диете,
Всё равно поднимет свой бокал.
Потому что он за нас в ответе,
Потому что он нам обещал.
Ну а мне, наверное, икнётся
Где-то там на линии огня.
И какой-то снайпер промахнётся,
Только шапку срезав у меня.
А когда вернётся наша рота
Без потерь, как в книжках о войне,
Другу я скажу: «Встречай, пехота».
Он свою ладонь протянет мне.
Кровь-любовь,
или Моя эмигрантская
Клетка, попугай, окно.
Что бывает в мире проще?
Белый лист, чернильный росчерк,
Карты, красное вино.
Я сижу и чёрт со мной.
Незнакомый, злой, сутулый.
Вечность шубу распахнула,
Слышу: дышит за спиной.
Волчий бег, ночные страхи.
Стопка, две и вся любовь.
На душе, как на рубахе,
Запеклась чужая кровь.
Высохли слова и слёзы.
Горсть покинутой земли.
И могильные две розы,
Как занозы, расцвели.
Жду беды, в себя, как в яму
Чёрноё памяти, гляжу.
Нет, давно уже не прямо
Меж двуногих я хожу.
Рваным ухом, драным боком,
Чую, норовлю свернуть,
Чтоб в потёмках ненароком
Не пристукнул кто-нибудь.
Спрячу сор ненужных строчек –
Не поймёте всё равно.
Бред какой-то: карты. росчерк,
Клетка, попугай, окно.
* * *
Гася сигарету в бокале,
Пуская колечком дымок,
Вы очень небрежно сказали:
- Не стоит стараться, сынок.
Я птица большого полёта,
Не быть мне синицей в руках.
Ты вряд ли добьёшься чего-то,
Останешься ты в дураках.
Я стою гораздо дороже,
Сто лет тебе, парень, пахать.
Ты очень хороший, Серёжа,
Счастливо тебе отдыхать.
Порхнуло, как в форточку птица,
Проклятое счастье моё.
И что мне осталось? Напиться
За светлое имя твоё.
Я выпил четыре стакана,
Воняет клопами коньяк.
Осталась в душе моей рана,
Не вылечить рану никак…
г. Кострома
Племянник без надёжного тыла
Одинокая пенсионерка Екатерина Васильевна Соколова заскучала без телевизора - сломался да и всё. Пришлось приглашать племянника Леонида: может, кумекает что, всё-таки в городе жил. Два года назад Леонид развёлся с женой или она его уволила, вот и вернулся из Ярославля в свою почти уже забытую деревню.
Бывший слесарь-инструментальщик теперь похож на толстого мужика из одного рекламного ролика про пиво. Деревенские говорили про Леонида: «Хорошо жил в городе, вот и раздобрел». Екатерина знала: в детстве племянник заморышем был, ну и, жалеючи с давних лет, напекла пирогов-загибников, чтобы посытнее.
Увидев на столе пышные пироги, племянник одобрительно хмыкнул:
- Кучеряво живёшь, тёть Кать. Парят еще пирожки, горяченькие.
- А ты тоже, кажись, под паром с утра…Эх, Лёня, Лёня. Бросал бы ты свое парованье, - с трудом произнесла Екатерина Васильевна и получилось так вместо пированья.
- С радости принял сегодня, тёть Кать. Жениться надумал…
- На ком это?
- Да на Светке Валентины Паниной из Усолья. Как тебе невеста?
- Светка – устарок, разведёнка, характером в мать, такая же балаболка. У неё скоро сын второй из армии вернётся, он что скажет?
- Это- тема. Ладно, тёть Кать, замнём перспективу покуда. А другие как живут? – начал он по своим соображениям разговор о других, уплетая тёплый пирожок под разбухающие щёки. – Ты послушай вот. Знаешь, что в Светкиной деревне на днях приключилось. К старухе Анне Соловьёвой один духарик завалил и требует: «Гони, бабка, деньги, вино, еду и квас для запивки…» Та в слёзы: «Что ты, что ты, милок. У меня в избе и мыши-то перевелись – поживиться нечем. Духарик голос повышает, орёт уже благим матом и перочинным ножиком помахивает: «Подавай, карга, что требую, а то искромсаю тебя на куски!» Ладно, говорит бабка, есть у меня заначка. Полезла в голбец, а там темень. И грабитель наклонился, чтобы вглядеться, оценить объемы заначки. Старуха изловчилась и шандарахнула мужика чем-то увесистым..Кое-как выбралась на улицу и двинула к старикам Володиным на телефон…
- Господи, господи… Что творится на белом свете совсем рядом от нас. А я не знала. –Перекрестилась Екатерина Васильевна. – Задержали бандюгу или на свободе ещё?
Куда он денется. – Усмехнулся Леонид, крякнул, животик поглаживая. - С пробитым кумполом далеко не убежишь. Дело понятное: на всякой тропе свои капканы. С кем не бывало. И со мной всякое может быть – на кого нарвёшься. Одинокому нет привета. Тоже без тыла живу, потому жениться надо Это богатых показывают – у них всё с пук сходит, а за нами наблюденье ведется.
- Нынче не по своему живут, а по чужим придумкам равняются, Лёня, и себя теряют. Ты приходи почаще, если холодно или голодно, как же тебе без хорошей жены, без этого тыла твоя жизнь будет опасная и напрасная….
Когда на экране появилась картина и шершавый голос постепенно ожил, настроился, Леонид встал посреди избы горделиво - руки в боки, голова чубатая ещё, но с проплешинами – это заметила Екатерина Васильевна и поинтересовалась:
- Лёнь, ты тут про женитьбу-то на полном серьёзе мечтал?
- Ляпнул, не знаю зачем. Какой из меня жених, тёть Кать. – Он вздохнул. – Ирина родная, жена-то бывшая, вот тут занозой сидит. - Леонид приложил широкую ладонь к груди против сердца. – Любили мы друг друга. а нужда накатилась – я и сломался… По дочке сохну под Новый год исполнится шестнадцать
- Может, всё ещё наладится. Что-то неуютно стало всем, разведенцев-то сколько по округе. Или это правителям не видать?
- Развинтилась не только жизнь семейная И моя в том числе. Это ведь не «телик», не сразу отремонтируешь. Новые марки для яркого цветного показа везут под новые запросы. – Потухшим голосом произнёс Леонид, опять вздохнул и - к двери со словами. – Спасибо, родная тётя. Одной тебе про меня дума приходит. А сколько нас таких без надёжного тыла вдруг оказалось… Но ведь и хорошие были мужики, работящие, мастеровые, смелые и с головой способной…
На экране кружились в конкурсном танце юные пары…Но Екатерина Васильевна глядела через окно на племянника, понуро уходящего в осеннюю непроглядность…
Мантуровский район.
* * *
Тогда, на площади Петровой...
А.С.Пушкин
И ты на площади Петровой
во фрунте гвардии стоишь,
поручик, не хватает лишь
диктатора, фигуры новой
для этой площади, куда
сошлись Республики дороги,
где обмороженные ноги
не чуют под собою льда.
Уже не чуют, ибо долог
четырнадцатый день зимы.
«Картечью усмирять умы!
Картечью!» - новый идеолог
повелевает... Над Невой
гремят декабрьские раскаты.
Что Петербург без этой даты,
равновеликороковой?..
«Поручик, ваше имя?»
«Муза».
«Мадам, вы были на плацу?!
О, нет! Ужели вам к лицу
мундир бунтовщика, француза,
цареубийцы?..»
«Генерал,
прошу вас - более ни слова...
Велите подавать оковы.
Велите ж, черт бы вас побрал!»
Пять петель. Остальными суд
решает заселить сибири.
Но цепь, прикованную к лире,
во глубину сибирских руд
уносит Муза-каторжанка.
Греми, железо! Ибо струн
не слышно будет тем, кто юн
сейчас. И гордая осанка
сибиряков да устоит
среди немилости, да будет
мечом руда, что дед добудет,
да будет мир цепей разбит!
21,23.11.1983.
УСАДЬБА
Вот она - моя судьба:
двухэтажная изба,
чья-то бывшая усадьба,
где родиться суждено.
Мама, выгляни в окно!
Под окном — хмельная свадьба.
Гимнастерка на отце.
Ты выходишь. На крыльце
обступают фельдшерицу.
Бабки, хворые, родня –
все напомнят про меня:
мол, смотрите... И родится
через год в усадьбе той,
где больница, наш герой,
он же - мученик сюжета.
Это - первая глава,
где рассыпаны слова
по дубовому паркету.
18.8.1982.
* * *
Царь-пароход причалит к пристани
в губернском городе во сне.
Рожденные соцреалистами,
мы втянем голову в окне.
А за окном тысячеликое
лицо Россиюшки стоит.
И государь, как все великое,
имеет самый трезвый вид.
Хотя устал он от Распутина
и камарильи, по всему.
Мы, стриженные все под Путина,
уж не завидуем ему.
Мы знаем: впереди - эрцгерцоги,
масоны, розы Люксембург...
И левизны болезни детские.
И город - Екатеринбург.
Но ждет на выставке купечество
и полицейские чины.
Два императорских величества
сыграть историю должны.
Раздать часы по назначению,
одобрить города меню...
Империи часы последние
и я за пазухой храню.
Идут. Идут и даже тикают.
Лишь стрелки погнуты кирзой.
Да государь, как все великое,
в телеге корчится босой.
10.6.2001.
* * *
От бака мусорного к баку
бредет с котомкой нищета,
и гонит палкою собаку,
и гонит палкою кота.
И ворошит она клюкою
цивилизации плоды
в надежде выудить съестное,
забыв, наверно, вкус еды.
Она картон сует в котомку,
пивных бутылок пару штук
затем, чтобы потом потомку
присниться вздернутой на сук.
Он отмахнется от кошмара
и не поверит в этот мир,
где и бомжи, и стеклотара,
и в кружке Эсмарха чифир...
Но этот мир - стучал клюкою,
и кашлял, кутаясь, и нес
котомку, коркою сухою
рот затыкая, полный слез.
17.3.2001.
* * *
Ничего не осталось от деда –
ни избы, ни серпа, ни письма...
Только я да сестренка. Да где-то
брат, двоюродный, впрочем, весьма.
А ведь был и картуз, и фуфайка,
и печать сельсовета была...
Почтальонша по имени Файка
вдовым сделала четверть села.
А с безвестными - и половину
осиротила, бланки нося.
Все рубахи отцовские - сыну,
кроме белой, что в слезыньках вся.
А теперь и рубахи истлели,
и отец мой, что их доносил.
Продержали отца в черном теле,
а другого он - и не просил.
Разве что перед смертью у ЖЭКа
попросил он балконную дверь...
То ли ЖЭК не нашел человека,
то ль... Поди в этом ЖЭКе проверь.
На отцовском кресте - обе даты.
А у деда - ни дат, ни креста.
Неизвестные наши солдаты
ждут в земле на восток поезда.
1.12.2000.
* * *
С.Потехину
Уродилась клубника на грядке.
И картошка - по вкусу жуку
колорадскому. Значит, в порядке
жизнь, и боженьке ты ни гу-гу
про задворки ее и помойки
не шепчи при огарочке, спи...
Пусть другие живут в новостройке,
привязав кобеля на цепи.
Ты - юродивый. И не по чину
строить сауну здесь, на земле.
Пусть купает другого мужчину
стая женщин в соседнем селе.
Ты омоешься в этой речонке,
от русалок прикрыв срамоту.
Мама здесь полоскала пеленки.
(Поклониться бы надо кресту.)
Здесь отец куролесил когда-то
с балалайкой. Недолго, но зло.
Что еще оставалось солдату,
чтоб забыть штрафника ремесло?..
На рассохшейся той балалайке
ты играл бы в четыре руки
молодой и красивой хозяйке,
уминая ее пироги.
Не судьба. На полати бобыльи
нынче мало охотниц найдешь.
Вот клубника - она в изобилье.
Говоришь: «Налетай, молодежь!»
Но приходит алкаш-забулдыга
и, клубникой заев самогон,
говорит: «Написал бы ты книгу!..»
(Про деревню, где ты и где он.)
Говорит: «Ты кумекаешь, паря.
И папашу я помню твово».
И - лицо проступает на харе,
с человеком находит родство.
И, слезу рукавом вытирая,
говорит: «И мамашу знавал».
Тень качнется у двери сарая.
Ухнет филин на весь сеновал.
И заноют у дерева корни,
хоть распилено на чурбаки.
И почуешь: то - голос не дворни, -
работящие сплошь мужики.
Но в глазах не видать укоризны.
Видно, ведомо каждой душе
что-то горше отныне, чем тризна,
что-то слаще клубники уже.
4.8.2000.
* * *
На бывшем погосте - черемухи куст,
остаток вишневого сада.
Могила Жадовской. На бронзовый бюст
смотреть, может быть, и не надо.
Тогда не увидишь, что гипсовый он,
что курицы возле могилы
кудахчут, что храм позади разорен,
что пропит и крест, и стропила.
А колокол - тот, что ее отпевал?..
А те, что покоились рядом?..
Кирпич осыпается. В этот провал
Жадовская гипсовым взглядом
ночами взирает - одна посреди
чужого и странного мира.
И сердце из гипсовой рвется груди.
И плачет безрукая лира.
28,31.7.2000.
* * *
Это вам не Купер Фенимор.
У того - зарыты томагавки.
А у нас остались до сих пор
Жилин и Костылин на удавке.
А у нас Гуниб еще не взят,
хоть Шамиль у нас и похоронен.
Эшелоны молодых ребят –
к Тереку. А Терек-то - бездонен!
И репей торчит из-под земли,
удивлявший, помнится, Толстого.
И земля, которою прошли,
через нас просеяться готова -
сквозь глазницы наших черепов,
сквозь грудные клетки при наградах...
Воевал здесь Лермонтов, Петров,
Сидоров, не дока в газаватах...
Все напрасно... Гиблая земля.
И торчат из той земли кинжалы,
ятаганы, «Мухи» и «Шмеля»
нитротолуоловые жала.
И куда бы сапоги ни шли –
смотрит нам в затылок полумесяц.
... Провожают взявшего Шали
мама в черном и одна из сверстниц.
4.3.2000.
* * *
Генахина тельняшка за окном
минует дом, в котором «Бакалея»,
и входит в дом, в котором «Гастроном»,
от этикеток водочных хмелея.
Сжимает якорь плавленый сырок,
наколка ГЕНА держит поллитровку...
И тапочки домашние порог
находят, описавши стометровку.
Стакан граненый - вспоминает тост,
трезубец вилки - загарпунил мойву.
И в голове сменяется норд-ост
зюйд-вестом возле пристани Удоева.
Там бакены качали пацана,
не пахли перегаром одногодки...
Там за трескою в очередь страна
вставала возле бочек от селедки.
И нес конверт мамане почтальон –
со штемпелями Дальнего Востока.
Вот это - явь. Все остальное - сон.
Да и не сон, наверное, - морока.
Генахина тельняшка под столом
храпит на рейде возле Шикотана.
И матерится клетка со щеглом.
И мухи рожи бьют на дне стакана.
28.2.2000.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ… НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ…
БАЛЛАДА
ОБ ИОСИФЕ МОНТРЕЗОРЕ,
РУССКИХ МУШКЕТЁРАХ
И ДОБРОВОЛЬЦАХ
ЕРЕВАН - КОСТРОМА
От автора:
Вы об этом никогда не слыхали и нигде не читали. Впервые в русской литературе — об этом бессмертном, но, увы, забытом подвиге.
1. Наши дни. Армения. Недалеко от Спитака.
В придорожной закусочной
Маг орёт,
У парнишек безусых
Идёт пивоглот,
На машинах пронёсся
Взвод солдат,
У буфетчика С`оса
Мангалы чадят…
А над всей мешаниной
Орёл висит,
Очень невозмутимо
Идут часы.
И словечки простые
Вокруг звучат:
- Хашлам`а-то застыла…
- Добыл деньжат…
- Мать совсем постарела…
- Давай ещё…
- Провернём это дело…
- Ночью ноет плечо…
…Но совсем недалёко, -
Две минуты пройтись,-
Там стоит невысокий
Простой обелиск:
Скромная пирамида
Тёмно-серых камней –
Неказистого вида
Память давних людей.
Сколько раз ни пытались
Память эту стереть,
Камни вновь появлялись,
Камни вновь возвышались,
Чтобы песню пропеть.
Несказанно высокий
Голос этих камней
Будто отзвук далёкий
В Лету канувших дней.
Нежный, будто подснежник,
Чистый, словно родник…
…Эстафета от прежних.
Эстафета от них…
И сквозь буден реальность
Так и видится мне
От меня очень дальний
Человек на коне.
А за ним словно тени
Невозвратных времён,
Поднялись привиденья
Под сенью знамён.
И на лицах суровых
Как немеркнущий свет –
Нерушимое слово,
Незабвенный обет,
А в глазах их печальных
Так и вижу я стон,
Вижу звон погребальный,
Величальнейший звон.
Стойте, люди! Смотрите!
Тонких нитей не рвите,
Что идут через время прямо в наши сердца.
Не забудьте, что если
Сын отца позабудет, -
Это будет для сына
Началом конца.
2. 1799 год. День неизвестен. В итальянском походе.
Адъютант Семён Ставраки
Суворову сообщил:
- В последнем бою, в атаке
Монтрезор смертью храбрых почил.
Александр Васильич, вы знаете:
Сей поручик – мой верный друг,
Но он вправду достоин под знаменем
Свершить последний свой круг.
Человек он отчаянной смелости,
Александр Васильевич!
Был…
И при всей своей иноземности
Он Россию очень любил.
Я не знаю, как быть, поверьте,
Мысль одна мне в голову бьёт:
Он оставил жену после смерти
Да ещё сыновей-сирот…
Я бы их приютил, бесспорно,
Но я холост. А тут – семья…
…И ответил ему Суворов:
- Нет, возьми-ка ты их в сыновья!
Стань вторым отцом парнишкам,
В Петербург в обученье пошли,
Чтоб они своим умишком
До простой до мысли дошли,
Что Россия для них – Отчизна,
И что так должны они жить,
Чтоб о смерти их или жизни
Можно было песню сложить!
3. 1804 год. 14 августа. Возле Эривани.
Девятнадцатый век. Четвёртый год.
В Закавказье идут бои.
Генерал Цицианов вперёд ведёт
Против персов полки свои.
Только после победы в Гяндже
Эривань взять не так-то легко:
Ведь солдаты в сраженьях устали уже
И до главных сил далеко…
Да ещё на тылы налетает перс,
Захватив все дороги окрест,
И теперь Цицианов один, как перст,
А солдатам надобно есть.
Хорошо, — армяне кто мог, — помог
Добровольцами и едой,
А не то, — дело худо, видит бог,
Надо выход искать любой…
Генерал приказал:
- А позвать ко мне
Того юнца-храбреца,
Который в двадцать лет честно сумел
Идти по стопам отца.
…Офицер по вызову сел на коня,
Примчал во весь опор.
В середине августа, на закате дня
Состоялся такой разговор:
- Надо пробиться скорей в Каракл`ис,
Туда, где наш гарнизон.
Пробейся, майор, и с подмогой вернись,
Ведь перс в Эривани силён.
… А ещё Цицианов сказал:
- Монтрезор,
Вы славно сражались в Гяндже.
По крови француз, но уже давно
Вы россиянин в душе.
Ну, а я – грузин, княжеский сын,
Но под флагом российским в строю
И так же, как вы, — защитник Руси,
И её я так же люблю.
Поймите, майор: приказ есть приказ
И надо его выполнять.
Но дело не в этом: сейчас без вас
Перса нам не сломать.
Не о чинах я пекусь теперь,
Жажда славы меня не гнетёт, -
Хочу избежать больших потерь.
А кроме того – под сардаром живёт
Близкий, христианский народ.
Надо спешить. Ведь осада слаба
И крепости нам не взять.
На сколько же лет армянина в рабах
Придётся нам оставлять?!
… И вот генерала команда дана,
Мушкетёрский создан отряд:
Пять офицеров, сто девять солдат.
И лёгкая пушка. Одна.
И тёмною ночью, душною ночью
Ушли за подмогой они.
Махнул на прощанье заветный платочек,
Вдали исчезли огни…
5
4. 1804 год. 15 августа. Браво, мушкетёры!
По дальним дорогам
От горных отрогов
Враги окружают,
Врагов очень много!
Тревога! Тревога!
Тревога! Тревога!
Дробит барабанщик
Рассветную рань:
- Солдаты, хотя и прошли вы не много,
Но нету дороги назад, в Эривань!
Скорее! Скорее!
Сомкнёмся в каре мы,
Мушкеты наставим
И залпом: пали!
Не трусь, мушкетёры,
Мы перса заставим
От русских отрядов
Держаться вдали!
… И снова атака.
Грохочут копыта
И в крике саднящем
Коверканы рты:
-Погибни, собака,
От сабли шиита,
Удар мой разящий
Почувствуешь ты!
- Не дрогнем, ребята!
Держаться теснее!
Забиты заряды?
Зажечь фитили!
Хотя басурманы
Орут страшновато,
Но мы-то не струсим!
Внимание! Пли!
5. 1804 год. 17 августа. Добровольцы.
Ещё через день затрещал барабан,
Но ложной тревога была –
Одиннадцать добровольцев-армян
6
Скакали к ним из села.
Светилась в глазах у них вечная грусть…
Монтрезору сказал старшой:
- Мы вместе с тобой поскачем, рус,
А надо – так вместе в бой!
… Недолго д`ела ждать им пришлось.
Стычки – одна за другой.
Бросались враги, как псы на кость,
На мушкетёрский строй…
6. 1804 год. 21 августа. Ловушка.
Шесть дней и ночей отбивался отряд.
Шесть дней и ночей шёл вперёд.
Шесть долгих дней и ночей подряд
Длился тот славный поход.
И когда Апаран был уже за спиной,
И был позади Памбак,
И остался один переход дневной,
Вновь показался враг.
-Теперь,- Монтрезор сказал, - держись,
Прижми к плечу плечо.
Нет у нас больше шансов на жизнь,
Больно уж горячо!
… Меж гор в горловине долины зажаты
Стояли солдаты, молчали солдаты.
И каждый, предчувствуя свой удел,
Бельё почище надел…
И сказал Монтрезор:
- Здесь есть среди нас
Одиннадцать поселян.
Могут они уйти сейчас,
Пока не пошёл басурман.
Ещё есть время. Ведь вы царю
Не присягали, друзья,
Идите скорей, я вам велю,
Медлить больше нельзя!
И ответил Аваг:
- Господин, ты прав,
Нас не держит воля царя.
Но ведь перс армянскую землю попрал,
Это ведь наша земля!
И если на ней русский солдат
Из-за наших врагов кровь прольёт,
То кровь прольет родной наш брат –
Так считает армянский народ!
… Таков на приказ ответ был дан.
Остался единым отряд:
Одиннадцать добровольцев армян,
Пять офицеров,
Сто девять солдат.
…Шесть тысяч врагов вы шести сотнях шагов,
Смерть заглянула в лицо.
Прикрылись шеренгой блестящих штыков
Сто двадцать пять храбрецов.
7. Наше время. 21 августа. Обычный день.
- Монтрезор, Монтрезор, сынок,
Я бы вам чем смог бы – помог,
Но меж нами две сотни лет
И помочь невозможно, нет…
Монтрезор, Монтрезор, майор!
Отчего вы прячете взор?
Отчего на ресницах слеза
Озарила ваши глаза?
Впрочем, сам я знаю ответ:
Вам исполнилось двадцать лет…
В русской армии этот чин
Был для опытных, зрелых мужчин.
Вы в бою добыли его,
В жизни так и не знав ничего…
Нет, не надо, майор, вспоминать,
Что земли вам родной не видать.
Нет, не нужно думать о том,
Как далёко от вас ваш дом…
Впрочем, кто вы, майор? Француз?
Я клянусь, - решать не берусь,
Потому что уже сто лет
Россияне отец ваш и дед,
Потому что, майор, ваш отец
За Суворовым шёл, наконец,
И отправился в вечный поход,
Трёх оставив мальчишек-сирот.
Где-то в горных, глубоких снегах
Упокоен его прах.
Сыновьям же наследство есть:
Слава, доблесть, верность и честь.
Где же Родина ваша, майор?
Ах, нелепый пошёл разговор,
Потому что и мне сейчас
Стал родным, как Россия, Кавказ,
Потому что отец мой и мать
Научили меня уважать
Хлеб и соль другой стороны.
… Как вас много, России сыны,
Тех, кто искренне предан местам,
Где трудиться доводится вам,
Где свою вы встречали любовь,
Где порой проливали вы кровь…
Я спрошу вас, России сыны:
Вы о Родине видите сны?
Мне вот снились порой города,
Те, в которых не жил никогда,
И как тайный генный укор
Снится часто крутой косогор –
Две берёзы на взгорке стоят,
Две девчонки пасут гусят…
Вы, майор, не видали во сне
Орлеан, Жанну д`Арк на коне?
8. 1804 год. Ультиматум.
- О, как эти русские всё же смешны!
Их этот вздёрнутый нос!
Сейчас станут их штаны
Цвета их же волос!
- Смотрите, гонец наш к ним помчал.
А жаль. Сдадутся теперь.
- А я о хорошей рубке мечтал,
Я жажду мяса, как зверь!
- Какая забава для тех, кто не трус!
Горсточка наглецов,
9
И командир у них – не урус,
Но тоже гяур, в конце концов!
- И если сабли у нас остры
И если аллах за нас,
Потешим себя остротой игры
Всего на какой-нибудь час.
- От будущей крови ноздри дрожат.
Скорей налететь бы я мог,
Скорей бы услышать, как кости скрипят
Об мой закалённый клинок!
…Прискакал на белом коне гонец.
В усмешке сощурен глаз:
- Сдавайся, урус, а не то конец
Будет для всех для вас.
Александр-царевич велел сказать,
Что покорным оставит жизнь.
Непокорным же не на что будет пенять –
Их ждут наши ножи.
На вас ни один не пойдёт заряд,
Мы тратить не будем слов:
Изрезан будет каждый солдат
На тьму кровавых кусков.
А командир ваш, - царевич сказал, -
Будет мне пятки лизать
Прежде, чем выжечь ему глаза
И с живого шкуру содрать.
А ежели сдастся, - тогда почёт.
Ведь он офицер, дворянин.
На сторону Персии пусть перейдёт
Наёмник, француза сын.
- Скажи царевичу, подлая шваль,
Что в плен никто не пойдёт,
Что будем мы драться. И очень жаль,
Что он этого не поймёт.
Предатель – по духу отвратен бойцам,
Продажных отвергнет честь
И благородство плюёт в подлеца,
Пока оно ещё есть!
Скачи обратно и так спроси:
За сколько продался ты сам?
Я знаю грузин, люблю я грузин,
Но ты не грузин, Александр!
Ты предал свои родные места,
Ты предал и свой народ,
Который от ига персов устал,
И он тебя проклянёт!
Суворова имя тебе не к лицу,
Ты с Македонским не схож.
Иуда – имя всегда подлецу,
Хоть сотню он сменит кож.
А что до крови… Да, я француз.
Наёмник? Нет, волонтёр!
Но бог ведь мой не Аллах, - Иисус
Издревле и до сих пор.
И так же, как веру я не сменю,
Не сменю полумесяцем крест,
Вот так я не выдам Россию свою,
Смерть в бою готов я обресть!
…Ускакал гонец на белом коне,
Только топот копыт в тишине…
И второй раз в отряд гонец прискакал,
Вновь и вновь приказ повторял.
И услышал короткий и ясный ответ:
- Русские не сдаются. Нет!
9. 1804 год. 21 августа. Первая атака.
…От топота копыт пыль по полю летит…
От топота копыт… От топота копыт…
Какая пытка! Пытка! Пыт…
Как ужасом клинки сверкают!
Как кони пасти разевают!
Блистают бляхи в удилах!
Лавиной горной нарастает:
- Алла-а-а-а-а!
Ах, как трудно не дрогнуть в бою,
Не дрожать за шкуру свою,
Не тронуться с места,
Умом не тронуться.
И стрелять, стрелять по коннице…
По коннице-покойнице,
Потому что лихой налёт
Был расстрелян отрядом в лёт.
Даже Васька-пушкарь успел
Пару ядер послать в груду тел.
И всё время покуда отбой не был дан,
Беспрерывно гремел барабан:
Тревога! Тревога!
Тревога! Тревога!
Надейся на друга,
Не только на бога…
…А рядом дорога
Спускалась полого
И до Каракл`иса
По ней так немного,
Но жить им осталось
Тоже немного…
Тревога! Тревога!
Тревога! Тревога!
10. 1804 год. 21 августа. Пятая атака.
В горном горниле августа в полдень
Солнце бьёт пострашнее клинка.
Хоть бы кружку воды вместо ордена!
Но вода теперь далека…
Далека ты, водица волжская,
Далека ты, Днепра вода…
И солдату наград не положено,
А вокруг – такая беда…
Снова кони пошли врассыпную,
Снова храп лошадей и визг,
Снова персы каре атакуют,
Снова в небо штандарты взвились.
В этом грохоте чёрном не стыдно
Услыхать шелест смерти шагов,
В дымном облаке молнии видно –
Это отблески русских штыков.
Разлетелась дикая свора –
Потным вихрем сомнут, загрызут…
- Веселее гляди, мушкетёры!
Так легко они нас не возьмут.
Барабан не жалей, барабанщик,
Пуля – дура, а штык – молодец!
Нет, конец не пришёл настоящий,
Не пришёл нам ко…
11. 1804 год. 21 августа. Песня о пуле.
Ах… Зачем ты меня полюбила!
Ах, зачем моё сердце нашла,
Ах, зачем мою жизнь загубила,
Ах, зачем через сердце прошла?
Полюбила горячей любовью,
Полюбила до смертной доски,
И земля окропилася кровью
От любовной от этой тоски…
12. 1804 год. 21 августа. …надцатая…
Двадцать первое августа. Три часа.
Ни воды, ни еды – хоть умри.
И мушкетный припас закончится
Тоже где-то часа через три.
Добровольцев трое погибло,
Три десятка солдат полегло.
Но врагов скольких гибель постигла, -
Не считай, сосчитать тяжело.
Разве может рука человечья
Написать на бумаге пером,
Сколько тел навечно увечит
Равнодушным металлом ядро,
Как, разрубленный с верха до н`иза,
Распадается русский солдат,
Как с обрывком предсмертного визга
Люди с сёдел высоких летят…
Поскользнувшись в кровавой луже,
Человек на мгновение сник, -
И уже никому не нужен,
Словно в землю воткнувшийся штык.
И в объятьях смертного братства,
Друг у друга горло сжав,
По земле продолжают кататься
Два солдата двух сильных держав.
А земля эта вовсе чужая
И тому, и другому. Но здесь
Лишь одни друзей защищают, -
Их свободу, право и честь.
В дом чужой ворвались другие
Наводненьем, чумой, саранчой…
И столетия тяжкими гирями
Над армянской висели страной.
Лишь поэтому те мушкетёры
Из российских далёких краёв
Мысль о смерти считали вздором
И не тратили лишних слов.
Если думать, что штык, воткнувшись,
Разворотит кишки врага,
То, таких антимоний наслушавшись,
Не убьёшь врага никогда.
Ну, а ты не убьёшь, — он тоже
Не простак и тоже силён,
Так что думать о смерти не гоже –
На бессмертье солдат обречён.
13. 1804 год. 21 августа. Как пели песни.
Двадцать первое августа. Вечер.
Солнцу в небе не близко до гор.
Только смертной печатью отмечены
Все, кто жив ещё до сих пор.
Дотерпеть три часа с половиной –
И укроет их ночи тень.
Почему же такой ты длинный,
Этот летний нещадный день?
- Скоро, братцы, снова полезут…
Сколько нас-то осталось?
Всего?..
Нам досталось в кольце железном
Не щадить живота своего.
Что ж, умрём. Но не примем позора!
Пусть потомки потом говорят
Про последний час Монтрезора,
Про его мушкетёрский отряд.
А не скажут… Ну, что ж… Под богом
Все мы ходим. Конец один.
Но средь нас нет душонок убогих, -
Русь и братьев мы не предадим!
Что молчим? Запевайте песню!
Запевай-ка и ты, Аваг,
По-армянски, чтоб слышали в Персии:
Армянин – наш друг, а не враг.
И Аваг запел:
Тот день пришёл,
Тот день настал,
С небес кровавый дождь хлестал
И стаи коршунов из туч
За ратью рать, за ратью рать
Летели гнёзда разорять…
И встали против них орлы
И долго бились те орлы.
Одни с победой прилетали,
Другие камнем вниз упали…
И те, кто с битвы не пришёл,
Кто смерть свою в бою нашёл, -
Окаменели на века…
Весна пришла, боль далека,
В скале да в памяти орлиц
Хранится облик гордых птиц.
Ты к камню молча приглядись,
Ты к камню сердцем прикоснись, -
Услышишь дальний тихий зов
Погибших молодых орлов…
И грянул хор:
- Солдат`ушки, браво-ребят`ушки,
Ну, откуда вы такие?
- Мы такие в матушке-России, -
Вот откуда мы такие!
- Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваше знамя?
- Наше знамя, - честь, что вечно с нами, -
Вот где наше знамя!
- Солдатушки, браво-ребятушки,
В чём же ваша сила?
- Наша сила – кровь, что нас сроднила, -
Вот, в чём наша сила!
…Пропеты песни. Стоят живые,
Обняв друг друга, готовясь в бой.
Бойцы-армяне, бойцы России
С одною славой, с одной судьбой.
14. 1804 год. 21 августа. Всё кончается.
Тревога! Тревога!
Тревога! Тревога!
Устал, барабанщик?
Осталось немного…
Ну, сколько же можно
Рубить и колоть,
Вгрызаясь металлом
В живую плоть!
Рука тяжелеет,
Промокли мундиры,
Фитиль не жалеют
Орлы-бомбардиры
Да только кончаются и фитили…
Последним зарядом!
Пли!
Потоками крови
Залита лощина,
А горы от горя
Собрали морщины
И плачут, и плачут,
Скорбят родниками,
А капли – на камень,
А капли – на камень,
А души возносятся
К райским чертогам…
Тревога, тревога!
Тревога, трево…
- Почему замолк барабан?
Ладыгин, немедля проверьте!
Мушкетёр Пилипенко Иван
Должен быть в бою выше смерти!
Барабан пробили? Ну, что ж…
Позовите сюда солдата.
Промедление смертью чревато:
Чуть промедлишь – уже не найдёшь.
Да, и с ним позовите Авага,
Если жив он, конечно, ещё.
Человек сумасшедшей отваги,
У меня на него расчёт…
…А, вот и оба явились.
Слушайте мой приказ!
Данною мне силою
Смерть отменяю для вас.
Нет ничего в том странного:
Мы все погибнем здесь,
Вы же должны Цицианову
О сраженьи доставить весть.
Пусть там на нас не надеются,
Пусть подмоги не ждут
И вдоль дороги сигнальные
По ночам пусть костры не жгут…
Силы слишком были неравными.
Расскажите, как бились мы,
Как по очереди умирали мы
От рассвета до самой тьмы.
Пусть о нас обо всех помолятся,
А когда-нибудь в этих местах
Пусть берёзы русские склонятся,
Прикрывая наш общий прах…
Всё. Понятно? Теперь идите.
Притворитесь, на поле лежите,
Словом, делайте, что хотите,
Только помните: надо уйти.
Ну, а нам, чтоб закончить битву,
Чтобы с честью закончить битву,
Надо нам в штыковую пойти.
И иного нам нет пути!
15. 1804 год. 21 августа. Колыбельная
- Спать пора… Спать пора…
…Перепёлки, не кричите
И солдат не разбудите.
Посмотрите, - на мундирах
Алы розы расцветают,
А солдаты командира
Словно саван укрывают…
- Спать пора, спать пора…
…Спят солдаты в бранном поле,
Спят солдаты поневоле…
Почему же вы заснули?
Почему вдали от дома?
Почему вам песня пули
Навсегда теперь знакома?
- Спать пора, спать пора…
…Колыбельная пропета,
Кто не спал,- заснул навеки…
Ночь склоняется к рассвету
И бегут всё так же реки…
Только розы увядают,
Только розы побурели,
Только в`ороны летают,
Только души отлетели…
- Спать пора… спать пора..
16. 1804 год. 21 августа. Всё только начинается.
И когда над землёй
Будто траурный флаг
Опустился ночной мрак,
Между дымных костров,
Между вражеских снов
Проскользнули Иван и Аваг.
Ловким зверем в тиши,
Пластуном в камыши,
Как бегущий меж пальцев песок…
Но Иван, конечно, в горах бы пропал,
Если б брат Аваг не помог.
Ах, хотя бы глаза не видали,
Как в убитых сабли втыкали,
Проверяя, - не жив ли ещё,
А потом и в огонь бросали,
Если кровь из раны течёт…
И сознанье того, что они ушли,
А другие уже в раю,
Пострашнее было для их души,
Чем смертельная рана в бою.
Эту скорбную весть,
Эту тяжкую весть
И пропоротый барабан
Понесли словно тяжкий голгофский крест
Доброволец Аваг и Иван.
От села до села
Шла о г`оре молва,
На земле становилось темней.
Старики находили святые слова,
А отцы целовали своих сыновей
И молча седлали коней…
17. Наше время. На краю Разданского ущелья. Эпилог.
Здесь проходили русские полки
И с ними шли армяне-ополченцы.
Здесь перед боем чистили штыки,
В рубаху чистую спешили приодеться,
Смотрели на сардаровский оплот,
Глядели на угрюмую твердыню
И думали, что завтра бог спасёт,
А штык не выдаст брата-хрестьянина…
…Когда на штурм пошли высоких стен,
Когда рванулись в минные проломы,
Никто не думал: боже мой, зачем,
Зачем война так далеко от дома?
И ссыльный декабрист, и армянин
Плечо к плечу рубились в страшной сече.
Здесь были только «мы»,
А там – «они».
Но всем вполне хватало русской речи.
Одним, чтоб выжить в праведном бою,
Чтоб друг успел придти к тебе в подмогу,
Другим , - чтоб шкуру сохранить свою,
Молясь по-русски вражескому богу.
И вот – конец. Оплот сардара пал.
Над дымной крепостью вознёсся голос медный
И ополченец встал на пьедестал,
С солдатом русским разделив победу!
ПРОСТОИ РАССКАЗ О ТРУДНОЙ ЖИЗНИ
Большим было поколение двух первых десятилетий двадцатого века, именно оно и было основной живой ударной силой на фронте и в тылу. Мужскую половину скосила война, а женской - хватило испытаний, невзгод и работы сполна. Недаром существовала горькая поговорка: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Представительница того поколения Н.П.Афанасова живет сейчас в д.Сосновка, у дочери.
Надежда Прокопьевна вспоминает: «Родилась я здесь же, в «Дружбе», в д.Монетово. Из детей я старшая, трое нас было. Мать умерла рано, жили потом с мачехой. С девяти годов на колхозной работе: возили навоз, управляли сенокос, рвали лен, вязали снопы после жнейки. Поучиться довелось только четыре года, а потом наравне со всеми работала в колхозе.
Началась война. В августе сорок первого года вызвали в сельсовет. Председатель объявил: «Поедешь с другими девками в Ленинград, оденьтесь получше». Было мне девятнадцать лет, умишка мало, все хорошее и одела, даже туфли, да на дорогу взяла два мяконька. Девки из Ключей постарше были, поопытнее, поехали в сапогах, фуфайках, да с собой муки набрали. Всего из района отправляли две «тысячи человек, в основном молодежь, больше девушки.
Привезли в поселок Ивантеево. Ленинградской области, на окопные работы. С раннего утра до позднего вечера рыли противотанковые рвы по три метра в глубину и ширину. Слышала, на тех сооружениях немца и задержал и. Кормежка была такая: 400 граммов хлеба да баланда из капусты с крапивой. Одета так легко была не я одна. Жители из поселка были эвакуированы, искали мы по домам старые сапоги, калоши. Когда совсем холодно стало, выдали фуфайки и портяные рукавицы. Как все это выдержала и не болела, теперь удивляюсь.
Домой отпустили в декабре. Неподалеку от станции Валдай поезд разбомбили. Сказали нам, чтоб добирались до дому, как сумеем. Хорошо, что был мужчина с нами из Конницы, он и довел через леса и болота до Вологды, а то хоть пропадай. В конце декабря послали меня на курсы трактористов вместе с другими девушками. Весной сорок второго уже работала на тракторе, а всего вышло десять лет, все в Вохомской МТС. Самое первое мое поле было между деревнями Марково и Сосновкой. Работала на колеснике ХТЗ. За весну сорок третьего вспахала 160 гектаров, сэкономив горючего 120 кг, - наградили медалью.
Вступила в партию и была в ней 50 лет. Три года была бригадиром тракторной молодежной женской бригады. Обрабатывали земли у деревень Щипицино, Пономареве, Кулебаново, Чучино, Титовцы, Свинки, Бызово. Работали на трех тракторах в две смены. Буксировали при уборке прицепные комбайны «Северный», а потом обмолачивали на молотилках».
Через два года после войны встретила Надежда и своего суженого, переехав к нему в починок Кекурский (был он за рекой Леком, уже Хорошевского сельсовета), потом жили в «Заре», в деревне Огарково. Василий Васильевич Афанасов работал начальником агрохимического отряда, существовавшего тогда при сельхозтехнике. Участник и инвалид войны, несколько ранений и контузия. Война и укоротила его век, восемнадцать лет, как нет.
- Почитай и деток всех в борозде родила, - говорит Надежда Прокопьевна. - Четверо их у нас, с 48-го по 55-й годы рождения. Дочка Валентина уже на пенсии, а все работает в
«Дружбе» ветеринаром, Миша и Вася в Вохме живут, а младший, Коля, погиб несколько лет назад.
В шестьдесят девятом году переехали мы в Вохму. До девяностого года, уже будучи на пенсии, работала в больнице санитаркой. Внуков у меня девять, а правнуков семь. Дочке стараюсь быть не в тягость, она ведь тоже без мужа осталась. Ноги стали вот плохо слушаться, помогаю, что могу: варю, мою посуду, стираю, глажу.
Хранит Надежда Прокопьевна все вырезки из газет, где есть упоминание о членах ее семьи. Сама награждена четырьмя медалями, знаками ударника и победителя социалистического соревнования. Женщина она жизнелюбивая и активная, со здравым умом и хорошей памятью.
Людей этого могучего поколения все меньше. Пожелаем же ей и другим здоровья и долгих лет жизни на рад ость детям, внукам и правнукам.
2004г.
СОРОК МЕСЯЦЕВ ВОИНЫ ЕФРЕЙТОРА ИВКОВОЙ
«На нашу землю пришла шестидесятая весна Победы, и великий день 9 Мая вновь соединил нас в едином порыве радости и скорби, торжества возрождения и горечи утрат о погибших. Мы низко кланяемся всем за ваш боевой и трудовой подвиг, гордимся, что живем рядом с вами - людьми, вписавшими самую священную страницу в историю Российского государства».
(Из Благодарственного письма руководства области ветеранам войны и труженикам тыла).
Двенадцатого апреля труднейшего 1942 года двадцатилетняя Клава Ивкова из д.Киричата была мобилизована на военную службу как грамотная и активная комсомолка. «По весенней распутице и хляби долго везли в телегах длинного лошадиного обоза до станции Шабалино, - вспоминает она. - Наша команда девушек была немалая. Потом привезли в Вологду, определили в войска противовоздушной обороны, там и служила в зенитной батарее. С июля 1943 года перевели в Карелию. Наш зенитно-ар-тиллерийский полк занимал позиции на берегу реки Кемь, на скалах, естественных укрытий мало, а в камне не окопаться. В батарее стояли орудия калибра 35 миллиметров, на каждом семь номеров боевого расчета, я на прицеле. Состав был уже смешанный - и мужчины, и женщины. Паек был северный и для военного времени нормальный. Хлеба выдавали 800 граммов, питание трехразовое. День по военному и уставному расписанию. Подъем в 6 утра, отбой в 11 вечера, один час личного времени. Боевые дежурства, боевые тревоги, были и налеты немецкой авиации. Несколько вражеских самолетов за войну наш полк сбил».
Демобилизовали ефрейтора Ивкову только 22 июля победного 1945 года.
В красноармейской книжке Клавдии Афанасьевны все скрупулезно зафиксировано писарем: «Выданы: винтовка, ложка, кружка, котелок, сорочка, гимнастерка, юбка, ремень, чулки, ботинки, берет, шинель». В графе награждений внесено: «Нагрудный знак «Отличник ПВО», медаль «За оборону Заполярья». Иной может и возразить: «Ну и что? Не в штыковую атаку ходила и не в разведку». Но война и служба у каждого своя была, и от личного вклада зависел ее исход. Такой нагрудный знак абы кому не выдавался, его нужно было заслужить. Медаль, кроме военных успехов, учитывала еще и северный стаж. А попробуйте прожить 1180 дней и ночей в полевых условиях войны, по уставу и распорядку, - мало не покажется. Все это предназначено было мужчинам, а выпало девушке.
Сейчас Клавдии Афанасьевне 82 года, живет одна. Так сложилось, что сестры и брат уехали, а отец после войны сказал: «Ты, Клава, на стороне досыта нажилась, с нами и оставайся». По ее замыслу и под непосредственным руководством был сорок лет назад построен новый дом, а отец прожил без малого сотню лет, под ее опекой. Работницей в колхозе была уважаемой, все дояркой. Человек скромный, никогда ни у кого ничего не просит, справляется сама, довольствуясь тем, что есть. Вот:и сейчас говорит:
- Да я всем довольна, пенсия 2800 руб., да еще добавили, за глаза хватит. Дрова еще все сама раскалываю, грядки, картошку тоже обихаживаю. Не без болячек, но все тяну. Помощь? Пока могу двигаться - не нужны няньки. Ремонт дома? Да на мой век его еще хватит. Текла тесовая крыша, так социальный работник Надежда Дмитриевна Мучкина и председатель кооператива Анна Вениаминовна Шадрина помогли.
Дом и родные места - ее главный мир. Ни телевизора, ни радио, а вот газеты Клавдия Афанасьевна уважает. На столе солидные папки «Вохомской правды» и «СП-неделя». Несколько лет назад через соцзащиту ей, как одинокой и участнице войны, предлагали однокомнатную квартиру с удобствами в Костроме, потом комнату в доме ветеранов в Вохме. Категорически отказалась: «Никуда от Киричат не поеду, здесь каждый кустик и человек свой».
2005 г.
На память
Старая фотография
На фотокарточке солдат в пилотке
И женщина в косынке кружевной;
У деда отпуск Фронтовой, короткий,
У бабки праздник, отнятый войной.
Из сорок третьего глядят спокойно
На внучку, что сегодня старше их.
Свой век недолгий прожили достойно
И крепко спят в тени берёз густых.
А мама мне поведала недавно
(До старости таила грех земной),
Что дед гулял с соседкой, рыже Анной,
Здоровой, краснощёкой, озорной.
Всё бабка знала, всё перетерпела,
Ничем не прогневила мужика…
Я так её по-бабьи пожалела,
И так обида сделалась горька.
Как будто я сидела у окошка,
В ночи шаги старалась уловить,
Укачивая младшего, Серёжку,
Моля у Бога силы, чтоб простить.
Кусочек жизни с пожелтелой фотки
Вдруг властно, живо встал передо мной –
Два дорогих лица: солдат в пилотке
И женщина в косынке кружевной…
Десятка
Зима стоит, каких давно не бывало. Снега, метели, заносы. Колхозный бульдозерист расчищает дорогу от центральной усадьбы только до деревни. А если в деревне – просит с дому по десять рублей в месяц, может, на топливо или на пиво, кто его знает. Все согласны.
Деньги небольшие, да и нельзя иначе. Случись что, ни «скорая», ни пожарные не подъедут, не помогут.
Только Александр Иванович Тетерин, самый справный житель долго бурчит, а потом складно доказывает, что обязаны улицу расчищать и без дополнительной оплаты, и денег не даёт никогда ни в какую складчину.
- Сквалыга, супостат и жмот, -старухи, побаиваясь, тихо ругают его. И все почему-то вспоминают, как прошлой зимой в жестокие морозы у Тетериных погибла собака – гладкошёрстный английский сеттер – её хозяева не пустили в тепло, чтобы дом охраняла…
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА
Я не помню божественней мига,
Я не знаю торжественней дня:
Режет батя ржаную ковригу,
Осторожно к себе прислоня.
Нож солдатский сурово и нежно
Оставляет на корке следы,
И впервой в ароматную свежесть
Не врывается дух лебеды.
Как волнуется нож-торопыга
В узловатых руках старшины!
Режет батя ржаную ковригу.
Он сегодня вернулся с войны…
* * *
Суровое, нетопленное детство.
В тетрадках мерзли буквы и слова.
Мы, огольцы, чтоб как-нибудь согреться,
Черемуху рубили на дрова.
Звенел топор жестоко и серьезно,
Мальчишеские души леденя.
И рассыпались щепки, словно слезы,
Чтоб сохраниться в сердце у меня.
* * *
Не раз мы вспомним со стыдом,
Как, сняв и выбросив кольчуги,
Разворовали крепкий дом,
Чтоб после выстроить лачуги.
К себе тащили по бревну,
Кричали, что досталось мало.
И постепенно шли ко дну
Под грузом общего развала.
Все развалилось, расползлось.
(Не доверяй, сосед, соседу!)
Неуправляемая злость
Сегодня празднует победу.
И что ты там ни говори,
Не убедишь меня в обратном, —
Пусть и зачислишь в звонари
Времен, ушедших безвозвратно.
И снова — храмы на костях.
Опять — богатства пахнут кровью.
Страшусь — потомки не простят
И не ответят нам любовью.
Да и не стоит отвечать
Глупцам, хулящим день минулый.
Плевком иудина печать
Наш злобный лик перечеркнула.
Да, наша совесть нечиста.
Мы перед Русью виноваты.
Неужто нет на нас креста?
Неужто нет в душе Христа?
А что же есть тогда, ребята?..
* * *
Я кормил комаров
В амгуэмской дали
У пастушьих костров
Возле края земли.
И навстречу ветрам
Я по тундре ходил,
Из реки Омваам
Воду свежую пил.
На ее берегах
В иступлении злом
Меня била пурга
Своим жестким крылом.
Не один перейти
Мне пришлось перевал.
Падал я по пути,
Только снова вставал.
И сильней во сто крат
Становилась рука.
И летел мой чаат
На оленьи рога,
Жег мне руки огнем,
От натуги дрожал,
Что казалось: на нем
Я всю Землю держал.
Ей упасть не давал
И с орбиты свернуть.
В холода укрывал
Ей кухлянкою грудь...
И готов я опять
Из уюта — в пургу,
Чтобы вновь услыхать
Песню нарт на снегу...
Вновь кормлю комаров,
А со мной пастухи
У дымящих костров
Сочиняют стихи.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Здравствуй, речка Межа!
Здравствуй, старый Егорий
И задумчивый лес на крутом берегу!
Улыбнитесь мне снова, багряные зори!
Я без вашей улыбки прожить не могу.
Чтоб на отчий порог опуститься устало,
Через много тревог мне пройти довелось.
Нити прошлых дорог по земле разметало.
Стала реже копна поседевших волос.
Голубая звезда загорится лампадкой
Над моей головой, от волненья дрожа.
И, на блудного сына сердясь для порядка,
Заворчит добродушно старушка Межа.
Пожурит и уйдет, опираясь о берег,
Вдоль полей и лесов голубою каймой.
Припадая к воде, я надеюсь и верю,
Что все те, кто ушел, возвратятся домой.
* * *
Мы через вёрсты и века
Повсюду ищем виноватых
И часто судим свысока
О людях в робах полосатых.
Порой бездумно можем мы
Ударить их обидным словом,
Но от сумы и от тюрьмы
У нас никто не застрахован.
Такая жизнь у нас, друзья, -
Одни сплошные перекаты.
Сегодня он. а завтра я –
Хозяин старого бушлата.
совсем не трудно стать в наш век
Владельцем волчьего билета.
но зэк – он тоже человек.
Прошу вас: «Помните об этом».
* * *
Я в далёкой лесной стороне
С тёмной ночью один на один,
Но не надо рыдать обо мне –
Кто кого – мы ещё поглядим.
Сомневаетесь – хватит ли сил
Одолеть беспроглядную тьму.
Я ещё и не то выносил,
Я привыкнуть успел ко всему.
Что зловещи бывают огни
Дорогих и любимых очей,
Что случаются светлые дни
Беспрогляднее тёмных ночей.
Что висит над моею судьбой
Мнч дамоклов державных князей,
Что нельзя никакой ворожбой
Воротить уходящих друзей,
Что великий могучий язык
Нынче отдан на откуп врагу.
Ко всему я, ребята, привык,
Но смириться никак не могу.
* * *
Мой ученик вернулся из Чечни.
В глазах смешались радость и усталость.
Прошёл он через воды и огни,
А медных труб, простите, не досталось.
Лихая чаша выпита до дна -
Осилена военная дорога.
А ордена? Да что там ордена!
Живым домой вернулся, Слава Богу.
С чужою пулей встречи миновал,
Не стал добычей вражьего осколка.
Боюсь, чтоб не сразило наповал
Его волною злого кривотолка.
НО сё же верю – обойдёт беда:
Осилит он людские пересуды.
Докажет всем: не зря ушёл туда,
Не зря живым вернулся он оттуда.
СЛУЖИЛИ ДВА ТОВАРИЩА
Однажды узнал: в Караваеве живет боец Ярославской добровольческой коммунистической дивизии Павел Константинович Сорокин. Сообщаю о том другому добровольцу - Борису Павловичу Короткову, пожалуй, единственному ныне оставшемуся в живых костромичу. Признаться, не ожидал, с какой радостью он воспримет мои слова.
- Нам обязательно нужно с ним встретиться. Надумаешь ехать, звони: вместе поедем.
И вот мы в гостях у старожила: Павел Константинович родился в Караваеве и сюда вернулся с войны инвалидом второй группы. Не отдохнув и трех дней, пошел заведовать конефермой. На эту должность его поставил директор Аркадий Жолниренко, всю войну прошедший в той же дивизии. Своего односельчанина он хорошо знал по службе и по работе в довоенное время.
БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ
Оба они родились в 1924 году: Павел - в июле, Борис - в октябре. В один год окончили школу. Первый начал работать в совхозе, другой из Костромы поехал в Ярославль поступать в фабрично-заводское училище. Потом стал слесарем на заводе "Пролетарская свобода". Как только началась война, завод перешел на выпуск мин.
- В конце октября, - вспоминает Павел Константинович, - нас собрали в райкоме комсомола...
- Нас тоже, - вторит Борис Павлович. - Рассказали про обстановку на фронте, о решении создать дивизию из добровольцев. Желающих попросили написать заявления.
- Правильно. Только добавлю: сказали, чтобы работали на своих местах, никуда не отлучались: вскоре повестки будут рассылать.
Одиннадцатого ноября костромских добровольцев на буксире перевезли через Волгу, и пешим ходом команда направилась в Песочное. Приблизительно в те же дни призвали и Бориса. Ярославцев погрузили в вагоны и довезли до станции Космынино. И тоже пешим строем ребята пошли в лагерь, через Осиновую Слободу, где им организовали короткий привал.
Может показаться странным, но судьба свела их в один полк - 1350-й, хотя полки именовались костромской, рыбинский и ярославский. Далее интересно было наблюдать за ветеранами. То и дел слышалось: "А помнишь?": где стоял штаб дивизии, каким жидким супом кормили добровольцев - два кубика свинины на котелок. Приходилось крошить в него всю дневную норму хлеба и есть тюрю. Что касается обучения, то нынешним новобранцам оно и в дурном сне не приснится. Сорокаградусные морозы стояли не только Подмосковье, но и по всей России. Мальчишки, наспех обмундированные в шинели без подкладки, в ботинках с портянками да обмотками по десять и более часов находились в поле. Окапывались снегу, ходили в "атаку" по целине, долбили мерзлую землю, отрыва окопы в полный профиль.
До автоматизма доводили сборку-разборку трехлинейки на свежем воздухе, а затем учились бить врага прикладом и колоть штыком. Ночные сны в сырых землянках прерывались "тревогами» и многокилометровыми маршами. Оба ветерана удивляются, как такое могли вынести? Но они довольны: эта закалка помогла вынести все трудности, какие выпали на их долю.
НА ПЕРЕДОВУЮ
В одном полку Борис и Павел прослужили недолго. Доброволец Коротков вызвался в разведчики.
Молодцеватый лейтенант в новенькой форме оглядел невысокого щуплого солдатика:
- Сколько тебе лет? - задал первый вопрос.
- В октябре исполнилось семнадцать, - по-уставному ответил Коротков.
- Спортом занимаешься?
- Имею первый разряд по лыжам.
Стаценко, командир формируемой разведроты, с удивлением взглянул на добровольца.
- Ну-ка, пожми мне руку, - сняв перчатку, предложил он.
Нет, от рукопожатия мальчишки он не скривился, но остался доволен: "Подходишь, - сказал. - Будешь разведчиком".
Более того, взял его своим ординарцем. Пришлось Короткову из родного полка перейти в дивизионную разведку. Изменился уклад жизни. Начались занятия по рукопашному бою, многокилометровые лыжные марш-броски.
Вспомнили ветераны, как перед отправкой на передовую всех солдат отправили в Кострому, мыться в баню.
- Потом - в эшелон и под Москву, - вспоминает Сорокин.
- Станция Одинцово,- уточняет Коротков, - это западнее Москвы.
- Потом старые солдаты начали называть деревни и села, в которых приходилось бывать. Оказалось, бывали они в одних и тех же населенных пунктах, только в разное время. Боль каждого - Горболеватка, Акуловка. Только печи русские остались, за которые приходилось не раз отбивать атаки, самим контратаковать. Правда, Короткову больше пришлось ходить по тылам.
Ярославская дивизия, которой присвоили номер 234-я, долго "топталась" на месте. Случалось, прорвут где-то оборону, немцы подтянут силы, танки, самоходки и контрударом вытесняют наших. Потом выяснилось: противостояла им дивизия "Мертвая голова", которой немцы "затыкали дыры". Стоило бы ярославцам прорвать оборону и углубиться, как мог сразу же пасть захваченный немцами Смоленск. Поэтому фашисты с упорством обреченных обороняли большак Белое-Пречистое.
Наибольшие трудности дивизия переживала с конца марта по середину мая 1942 года. В распутицу продукты практически не подвозили. Впрочем, и зимой было не легче. Бойцы вспомнили, как обоим пришлось по разу съездить в Москву за хлебом. Шесть грузовиков хлеба дивизия съедала за сутки. Так что за ним ездили каждую ночь.
- Набрал я в карманы хлебной трухи, - говорит Борис Павлович, - сам до отвала наелся и товарищей накормил. Потом животы у всех скрутило: хлеб пекли на солидоле.
- Я помню, как буханки распиливали ножовкой, - вторит ему Павел Константинович. - Собирали с плащ-палатки до единой крошки и тоже делили поровну.
- Первым из дивизии выбыл Сорокин. С приходом весны бойцов начал косить тиф. От недоедания и вшивости болезнь распространялась с неимоверной быстротой. Подхватил заразу и Павел. Лечился сначала в Калинине, потом в Москве. Когда попал в команду выздоравливающих, ему предложили идти на курсы младших лейтенантов. После курсов он был направлен в 371-ю стрелковую дивизию, входившую в пятую армию.
Схожим путем попал в военное училище и Короткое. После выполнения боевого задания в тылу врага (взорвали склад авиабомб) разведчики возвращались через свое минное поле. В цепочке вторым шел Борис, за ним - Слава Иванов, костромич. Он не заметил растяжки, мина взорвалась. Перед смертью Вячеслав успел сказать: "Нашла все-таки смерть, а вчера шутили, что нас никакая холера не берет". После войны Борис Павлович в день гибели друга обязательно приходил к его матери с букетом цветов. Царапнул осколок и Короткова, распоров спину.
В ОДНОМ ГОСПИТАЛЕ
Медсанбат, эвакопоезд: Москва, небольшая станция Васильеве в Татарии, недалеко от Чистополя, где располагался госпиталь. Здесь сержанта Короткова быстро поставили на ноги. Ему тоже, когда долечивался в команде выздоравливающих, предложили идти учиться, но не на курсы, а в училище, откуда он вышел лейтенантом.
- Младший лейтенант Сорокин к тому времени уже командовал взводом. Пятая армия, освободив Смоленск, вошла в Белоруссию. Готовилась операция "Багратион". Чтобы сбить противника с толку, нашему командованию приходилось идти на хитрость. Вдали от мест сосредоточения "ставили" муляжи танков и орудий.
- Моему взводу, - рассказывает Павел Константинович, - пришлось из хвороста "отливать" пушки, стягивая портянками "стволы". Днем и ночью вокруг стояла охрана. Не прятались, когда над нами летала "рама" - немецкий самолет- разведчик. С вечера до утра жгли костры. Нас бомбили. Но никто из бойцов не пострадал.
- В нужное время взвод Сорокина опять ушел на передовую. Наступательные бои шли на территории Белоруссии. Каждое село, каждую деревню приходилось брать с боем, терять воинов.
Для Сорокина последним оказался бой за станцию Богушевская, что на линии Орша-Витебск, в марте сорок четвертого. Немцы защищались ожесточенно. Не раз и не два поднимал взводный своих солдат. При очередной атаке, едва командир выпрямился, чтобы сделать рывок, его правый бок и руку прошила пулеметная очередь. Через месяц он оказался в том же госпитале на станции Васильеве, где двумя годами раньше лечился Коротков.
- Надо же такому быть! - удивились фронтовики.
- Вспомнил Павел Константинович, как, малость окрепнув, они строем ходили в Чистополь на рентген. Лечился он более полугода, научился даже татарскому языку.
Тяжелую рану получил и Коротков на берегу Десны. Среди ночи при артналете взорвался склад с минами. Лейтенанта засыпало в траншее. Когда его откопали, он был без сознания, вся гимнастерка сочилась кровью. Жизнь еле теплилась. Только в апреле сорок четвертого офицер вышел из госпиталя. Попал в Наро-Фоминск, в запасной полк. И все-таки на третий день после Победы был в Берлине, оставил и надпись на рейхстаге: "Я парень с Волги. Не дошел, но долетел. 12.05.45 г. Б. Коротков, г. Кострома".
Гражданская жизнь у однополчан оказалась разной. Борис Павлович более шестидесяти лет проработал зубным техником. Павел Константинович с перебитой рукой побывал в бригадирах, комендантах, снабженцах. На пенсию вышел далеко за шестьдесят. В последние годы на День Победы он носил знамя к памятнику погибшим караваевцам, где проходят митинги. Хозяин вышел на улицу проводить нас. В последний момент Борис Павлович обратил внимание на номер дома.
Мать честная! - удивился. - И я живу в доме № 25. Вот как наши судьбы скрестились.
Приукрашивать стыдно…
Из обращений к читателям и редактору альманаха
* * *
Удалось издать скромную книжечку «Водопад»…Учитывая безумство нашего времени, я это событие считаю для себя, безусловно, большой удачей…Потребовалась большая для меня сумма, как-то всё же выкрутился. А медлить больше никак нельзя – последние сроки…Быстро бегущее время понуждает поторапливаться. Еще мечтаю издать стихи о целинном периоде – оно в моей судьбе трудом прописано…
Очень надеюсь, что наша мать-Россия в конце концов сумеет защитить свои кровные интересы и обеспечит своему трудовому терпеливому народу достойную жизнь. Не склонен пророчествовать, но думаю, что это произойдёт ещё не завтра. Буду рад, если и вы разделите мои мысли, надежды, переживания. Что касается вообще моего поэтического труда, то я, Михаил Фёдорович, стопроцентно верю в Вашу в этих вопросах компетентность. Эта моя давняя убежденность основана не на пустом месте. Ещё лет пятнадцать назад, будучи в Костроме, я прочёл одну Вашу статью, и хотя я парень вроде бы туповатый, но кое-что все-таки дошло, даже между строк почувствовал и понял.
Ещё хочу Вам сказать, что за последнее время в моём сознании произошли значительные подвижки… Говорю об этом в связи с тем, что в сборнике есть стих, посвящённый Губернатору Слюняеву И.Н. Всё же имею давнее убеждение в том, что в стране должны руководить умелые администраторы, независимо от партийной принадлежности. Ведь они, если это честные люди, не могут выйти из рамок действующих нормативных актов…
* * *
Нынче писать о себе довольно затруднительно. Приукрашивать стыдно, очернять тоже не годится, а моё стремление отыскать «золотую середину» успешно закончилось полным провалом! И всё-таки я попытаюсь выразить своё собственное мнение о себе, без значительных недомолвок, преувеличений и прочих искажений.
Родился в 1938 году в деревне Ивановское Нейского района, в те годы Ярославской области. Был девятым ребёнком. А десятым, последним у родителей, был мой брат, рожденный в 1940 году. Отец Смирнов Егор Алексеевич, служащий, по специальности мастер-маслодел, мать – домохозяйка.
Старшие братья мои уехали учиться. Самый старший (1919 г. рождения) учился в ЛМВУ – Ленинградском военном медицинском училище им. Щорса. Второй (1922 г.р.) учился в Чухломе в зооветеринарном техникуме. Третий (1925 г.р.) тоже учился и был на броне, но когда началась война, он, после гибели среднего брата, ушёл на фронт добровольцем и тоже погиб в сентябре 1943 года. Отец был контужен во время непрерывных бомбёжек города Тулы. Это в его жизни была вторая война, во время первой мировой он был контужен, да ещё и тифом переболел. Единственная сестра наша (1927 г.р.) во время войны была мобилизована и, не смотря на детский возраст, трудилась на одном из оборонных предприятий г. Ярославля.
О том, как и чем жили мы в войну, помнится многое, но писать об этом нелегко и без слёз не получается. Многое нашло отражение в моих стихах. Достаточно прочесть стих «Русская печь», чтобы в этом убедиться. Сейчас, когда заходит разговор о здоровье, вижу. что некоторые молодые люди не намного бодрее меня. Вот им и говорю: «Вы посмотрите чего жрёте. Это же всяческая дрянь! Мясо, колбаса, котлеты, ветчина! И всё это иностранные суррогаты. Так над собой издеваетесь по чьей-то воле. А я всю войну питался экологически чистым продуктом: крапива, щавель, лебеда, клевер, ягоды – и то не всегда. досыта».
После войны мы переехали в Павлодарскую область, где вскоре начался подъём Целины. Это по тому времени было грандиозное дело, дорогие мои.. Его надо видеть собственными глазами.! Я просто счастлив, что мне лично довелось принимать участие. Порой мне кажется, что если бы в моей жизни этого не случилось, то жизнь моя была бы пустой, скучной и совершенно неоправданной, несмотря на то, что мы с женой воспитали пятерых детей. У нас три внука и три внучки. Внуки уже отслужили в Армии, домой вернулись сержантами. Младшая внучка в этом году заканчивает учёбу в техникуме…
В человеке считаю основным достоинством Честь! Люблю здоровый юмор. Презираю пошлость, ханжество, лицемерие. Но во всех этих человеческих качествах множество различных оттенков и по разным ситуациям они проявляются. Так что точную оценку тому или иному поведению давать трудно, а иногда просто невозможно. Потому и судят нас и о нас по критериям, выработанным общественным сознанием, эгоистично опираясь исключительно на «собственный аршин». Желаю Всем Счастья, Добра, Справедливости, Благополучия!
Ваш Николай Егорович Смирнов. 11.04.2011. г. Нея.
СЕРГЕЮ ПОТЕХИНУ
Мчатся в бездну жизни вехи,
Скачут с ловкостью блохи,
А поэт Сергей Потехин
Пишет чудные стихи.
В них достаточно нагрузки
Для ума и для души,
Ведь написано по-русски,
Как задумано в тиши.
Перед нами мать-природа
Раскрывает маков цвет.
Смотрит в душу сын народа
Замечательный поэт.
И стихи плывут по росам,
Льются прямо на косу,
Пряно пахнут сенокосом.
Плачут иволгой в лесу.
И улыбкой, и словами,
И морщинкой на челе,
И солёными груздями
На обеденном столе.
Беззаботным жеребёнком,
Хвост задрав, промчатся круг.
И застенчивой девчонкой
Хороводят средь подруг.
По субботам в царстве пара
Машут веником с битьём,
А при виде гонорара
В брюхе свищут соловьём.
Но какие злоключенья
Жар поэзии таит?
Знаю я твои мученья
Как мучения свои.
Да не всем известно это,
Друг ты мой, Серёжа-свет,
Не легка стезя поэта,
А другой дороги нет.
Но об стенку лбом не бейся,
Не чеши затылок свой.
Над собой, как я, посмейся,
Посмеюсь и я с тобой.
* * *
Живу я в Нее, к ней привык.
А вот люблю? Едва ли.
Эх, кабы знать, за что кулик
Своё болото хвалит?
О чём за печкою сверчок
Поёт самозабвенно?
О чем тоскует старичок,
Вздыхая откровенно?
А я вот лаю, словно пёс,
Ругаю нашу Нею.
Я сам в стихах её вознёс,
В душе её лелею…
Литературное объединение
г. Солигалич
* * *
Приехал в Солигалич. Давненько не бывал, а всё узнаваемо и давние встречи помнятся. Привлекательный город: историей почти в семьсот лет, географическим расположением, храмовой архитектурой по особенностям ландшафта, причудливой зимней тишиной и размеренностью повседневных житейских движений в разветвлениях улиц и тропинок. Общение с незнакомыми людьми выстраивает доверительную ауру. Горожане эти не зашторены расчетливым практицизмом. Бездушие цивилизованной урбанизации не опутало их паутиной эгоистичной спеси. Это и на расстоянии по письмам чувствовалось…
В 2009 году администратор Николай Михайлович Касаткин писал и звонил мне с вопросами – вот что удивило! – о том, на какой организационной основе может работать литературное объединение, просил о внимании писателей к новым авторам. Сама провинциальная жизнь востребовала связь периферии с культурными центрами, отторгнутыми затяжными реформенными обстоятельствами. Помнятся давние писательские маршруты по всем районам – была устойчивая заинтересованная связь с учебными заведениями, учреждениями культуры, даже с производственными коллективами. Не только преподаватели русского языка и литературы знали всех костромских писателей и живущих в районах одарённых поэтов и прозаиков.
Солигаличане издали своей первый хорошо оформленный альманах «Под родными звёздами», несколько сборников. Вскоре получаю объемную рукопись членов литературного объединения «Светица». Желают они участвовать в областных семинарах, готовы приехать на юбилейную литературную конференцию, согласны участвовать в поэтическом конкурсе. И смогли дважды приехать. Костромичи имели возможность услышать оригинальные выступления Евгения Кусова, Сергея Малегина, Татьяны Русовой и Лонида Чилипенко. Четверо из пятнадцати. Первый «десант» в областной центр вызывает ответный интерес: а как там живут, общаются с читателями, о чем пишут и размышляют другие. Пора всмотреться, вчитаться, чтобы понять особенности дарований, подкрепить организационно и административно атмосферу творческого земляческого общения…
Приехал «осваивать» вдохновляющее пространство. Общаюсь с городом, природой и людьми. Радует обстоятельная беседа с главой администрации Ольгой Николаевной Чичелиной. В домашних условиях – с руководителем объединения. Удивительный, неугомонный человек при богатом инженером и служебном опыте этот Леонид Леонидович. Деликатный энтузиаст и философски сосредоточенный лирик после многих странствий вернулся в родной город, эстетично обустроил свой дом не ради личных интересов только: родине надо помогать и Словом и добрыми делами. Такие личности и хорошо выстроенные встречи с читателями, вечерний творческий семинар укрепляют в размышлениях на перспективу. Замечаю: здесь знают и слушают каждого автора по особенностям судьбы и литературному дарованию…
- Всё проходит, всё меняется, только справедливая память неизменна…- И, помедлив, продолжал: - Много перенёс наш народ, много пережито, но в документах мало значится.
Суровый человек старается убедить и утешить. А мне при угасающей надежде трудно спрашивать: может быть, кто-нибудь что-нибудь и помнит, на запросы отзовётся?…
Мы стояли у окна, видя памятную дорогу из-за реки к приземистому деревянному райвоенкомату – не такая торная, как прежде, на другом берегу едва проглядывает тропой, да и она скоро исчезнет, в нежилых деревнях потеряется. Это чувствовалось и взаимно понималось в трудном молчании. Расстались, не прощаясь…
На другом зарастающем берегу, когда упрямым, но прерывистым ходом я миновал четыре растерзанные отчуждением и беспамятством нежилые деревни, перед следующей настигла меня лохматая взбудораженная гряда облаков, ведущая за собой повторную устрашающую непогоду. Постоянно казалось: кто-то цепко следит. будто бы читает мысли, предугадывает каждое движение. Страшно было оглянуться, но и впереди подозрительно качались, потрескивали кусты, взмётывались пугливые птицы, прошмыгнул тенью какой-то зверь или, может быть, коварный человек… Даже в детстве не приходилось так настораживаться на привычной тропе. Не робость охватывала холодом, не страх за собственную жизнь, а нечто большее, вселенское, непредсказуемое…
Под страшной вечерней грозой в частых ослепительных всплесках молний высветился давний солнечный день, опечаленный прощанием.. в давнем прошлом и вдруг подумалось: «Вот не станет меня – и не будет моей памяти, все невысказанное исчезнет, словно ничего и не было, не происходило, не терзало наши судьбы…» У памяти свои законы, свои права…Здесь, на открытом увале среди лесов, укорачивая своё реальное будущее, я существовал в прошлом…Подступила пора осмысливать невольно узнанное, пережитое детьми военного времени для осознания своего предназначения.
Потому казалось мне позволительным цитировать строки из пролога к своему роману «Вольному воля» - надеюсь: меня слышат и поймут, что говорю не о погоде и природе, а склоняюсь к истокам каждой творческой судьбы – все они выстраиваются без прогулочной лёгкости… С таким вступительным словом я начинал один из поэтических вечеров. Говорил прозаично не только для связи между напевными выступлениями, а чтобы напомнить: художественное Слово соединяет века, осмыслением трагедий окликает души, одаривает доброй памятью, чувствами любви к родине, достоинства и национальной гордости.
В новое тысячелетие входим по наставлениям Александра Сергеевича Пушкина, он советовал писателям «повиноваться принятым обычаям в словесности своего народа». Помня о Пушкинской эпохе, через серебряные годы и оптимистично трагический 20 век идём в нашу простую, может быть, наивную, но естественную речь о том, что знаем, любим, что тревожит, радует или печалит .. Каждый из нас надеется, что будет правильно понят. «О чём писать? На то не наша воля!. Тобой одним не будет мир воспет!» Сегодня предпочтение новым голосам - я узнавал их, как редактор, издатель без финансовых возможностей. И потому строками неизвестного автора из города Неи открывал встречу.
Михаил Базанков
Город Солигалич
Литературное объединение «Светица»
Елена Веселова Стихи
Павел Дудин Стихи
Владимир Крылов Стихи
Евгений Кусов Стихи
Татьяна Русова Стихи
Наталья Скворцова Стихи
Надежда Степанова Стихи
Николай Тихомиров Стихи
Ольга Уланова Стихи
Леонид Чилипенко Стихи
Людмила Юрьева СтихиЛЮБЛЮ Я ЖИЗНЬ
Люблю, когда в морозец лёгкий
Легко дышать, легко шагать!
Скрипит снежок искристый, колкий,
Куда ни взглянешь – благодать!
Люблю, когда кружат снежинки,
Танцуют, вьются надо мной,
Они похожи на пушинки
От одуванчиков весной!
Люблю смолистый запах ёлки,
И мандаринов сладкий вкус!
Люблю детей, гостей, обновки,
Друзьями верными – горжусь!
Люблю я аромат арбузный,
От дров, наколотых зимой.
Люблю в холодный вечер вьюжный
Сидеть у печки огневой.
Природу русскую, простую,
До глубины души люблю!
Люблю я жизнь, и Русь родную.
Люблю всё то, чем я живу!
Елена Веселова
ТВОИ ГЛАЗА
Мне б обнять тебя за плечи,
Снизу вверх взглянуть в глаза…
Жду, надеюсь я на встречу,
Да обида так свежа …
Мы, возможно, будем вместе,
Но виниться не спеши,
Чтоб понять друг друга – прежде
Взгляд увидеть разреши.
Что в глазах твоих увижу –
Боль, любовь или испуг?
Если зов души услышу,
Белой птицей стану вдруг!
На плечо тихонько сяду
И растаю, как туман,
Но получишь, как награду,
Сил прилив! Прощён обман!
И разбилась в пыль преграда,
Что стояла, как стена!
Как немного в жизни надо –
Верность глаз твоих одна.
Будешь думать, это снится:
Тихо-тихо над прудом,
Две счастливых белых птицы
Кружат в вальсе под дождём…
Мне немного в жизни надо,
Глаз родных сиянье рядом…
Елена Веселова
СОСНОВЫЙ БОР
В сосновый бор вхожу, как в храм,
Где купол – небо голубое.
Как дышится спокойно там!
Не воздух – снадобье густое!
Вдохну всей грудью, глубоко,
Смолистый аромат с кислинкой…
Качнутся ветви тяжело,
И луч пробьётся паутинкой
На зелень трав из моря света,
Сверкнёт алмазами в росе…
Заворожит убранство это
Величием во всей красе!
Луч заиграет по стволам,
Как будто отлитым из меди.
К янтарным бусинкам- слезам
Листок-платок подносит ветер.
Здесь торжествует птичий хор!
Как в храм, вхожу в сосновый бор
С молитвой, верою, надеждой!
Здесь остаётся всё, как прежде…
Елена Веселова
ПРОВОДЫ ОСЕНИ
Где сосны, будто балерины,
На тонких ножках поднялись,
Там в вальсе плыли две рябины
Под звон рубиновых монист.
Когда разбойник ветер свистнул,
Кружась, по лесу полетел
И холодом колючим брызнул –
Деревья силой все раздел.
А платья пёстрыми клочками
Бросал небрежно по траве,
Потом, смеясь, шуршал шелками
На серой сломанной скамье.
Вдруг дождик длинной паутинкой,
Чуть видной, потянулся вниз,
И чистой каплею-слезинкой
На ветке жалобно повис,
Где танцевали вальс рябины
Под перезвон цветных монист,
Где сосны, будто балерины,
На тонких ножках поднялись…
Елена Веселова
ПОДРУГЕ
Заходи ко мне, подруга,
Загляни на огонёк.
Залита дождём округа –
Скоротаем вечерок.
Посидим, повспоминаем,
Как бывало сотни раз,
И, конечно, помечтаем…
Пусть всё сбудется у нас!
На плите забулькал чайник,
Засвистел, как часовой,
Он сегодня тут начальник –
Пышет жаркой головой!
А тугие струи метко
Бьют, тревожа вороньё,
И болтается на ветках
Клёнов мокрое бельё.
Дождь набатом бьёт по крыше,
От железа стоит гром,
Длинноногий просто вышел
Прогуляться босиком.
Он запрыгал и зашлёпал,
Пузыри пустил в ручьи.
С каждым часом реже топал,
Будто прятался в ночи…
Приходи ко мне, подруга.
Обещали дождик с юга…
РЕКА ИЗ ДЕТСТВА
Где белые сны-облака,
Течёт голубая река.
К той речке тропинка ведёт,
Там тайна забытая ждёт.
Там чистый, промытый песок,
Твой звонкий звенит голосок.
Вода там, под стать ключевой,
Там детства народ кочевой.
Та речка прозрачна до дна,
Застыла над ней тишина.
И лишь соловей тот покой
Тревожит весной над рекой.
Красавицей речка слывет
И косы из тины плетет.
Счастливое солнце волной
Играет в полуденный зной.
Там рыбы хватает для всех,
И горе – не горе, а смех.
Пылают костры у воды,
И нет там ни зла, ни беды.
Но память о прошлом, как крик,
И речки меняется лик.
И, может, покинет наш край,
Забытый, потерянный рай.
Его не найти, не сыскать.
Порою охватит тоска.
И белые сны-облака,
Несёт голубая река.
Павел Дудин
ДО СВИДАНИЯ, ДРУГ
Ну зачем ты следишь за часами,
Смотришь всё из под согнутых рук?
Будят синюю даль над лесами
Журавли голосами разлук.
Серебрится росой паутина,
Бабье лето о чём-то грустит.
И волнуют нарядом рябины,
Ветер листьями клёнов сорит.
На опушках алеют осины,
Златом косы берёза плетёт.
Осень правит свои именины,
И нам щедро дары раздает.
Так тревожится памятью сердце,
До свиданья, до встречи, мой друг.
Здесь твоё босоногое детство,
Юность здесь выходила на круг.
Жизнь разносит, кидает, бросает,
Будут вёсны и кружева вьюг,
Но услышишь вдали над лесами
Журавлей с голосами разлук.
Павел Дудин
ДОРОГА К МАМЕ
По дороге метелица
Гасит свет фонарей.
Снег кружится и стелется
Тенью грусти моей.
Там, за добрыми снами,
В этом кружеве вьюг,
Все следы мои к маме,
К ласке стареньких рук.
Только в мгле непроглядной
Затерялись года,
И дороги обратной
Не найти никогда.
Затерялася где-то
В жизни прошлой она.
Там ждала до рассвета
Моя мать у окна.
Павел Дудин
ЖУРАВЛИ ИЗ ДЕТСТВА
Там всё та же дорога
К речке быстрой ведет,
И знакомая верба
Распустилась, цветёт.
Всё из нашего детства,
Те же дали, поля.
Где растила, лелеяла
Нас родная земля.
Там кричит, пролетая
За собою зовя,
Журавлиная стая
В свете вешнего дня.
Эху некуда деться
Над простором полей.
Он ведь тоже из детства
Этот клин журавлей.
Те поля опустели,
И зарос сенокос.
Лишь летит по апрелю
Клин, знакомый до слёз.
Павел Дудин
ЛЕТО
По опушкам земляника,
Запах солнечных полян.
Ветерок устало никнет,
Я сегодня летом пьян.
Так хочу под шелест тихий
Трав нескошенных уснуть.
С ними спутать свои вихры,
К лету красному прильнуть.
Чтоб проснуться под туманом
И под скрип коростелей,
В том краю, навек желанном,
Среди клеверных полей.
Павел Дудин
А КРОМЕ ЭТОГО
А кроме этого, я жив.
Дышать совсем не разучился.
Весенней памяти разлив
В ноги туманом закурился.
И слов не надо, всё в душе,
Одна, одна лишь милость:
Вздохнув на утренней меже,
Смотреть, природу сердцем слыша.
А кроме этого, весна.
Не та, не первая, былая.
Та выпита уже до дна,
А эта – тихая, святая.
А кроме этого, Одна,
Которая добрей и строже.
Мила, как первая весна,
И всех дороже.
БЕЛАЯ СИРЕНЬ
Ах, сирень, сирень,
Сирень белая,
Ты мне голову не кружи…
Лучше где сейчас
И что делает
Моя милая, подскажи.
Припев:
Ах, эта белая сирень!
Цветет, бушует
В майский день!
И голосистый соловей
Нас песней радует своей.
Дума – думушка
Вязью вяжется,
Слово просится
На листок…
Ах, сирень, сирень,---
Всё мне кажется
Белым облачком
Твой кусток.
Припев.
Время тихое
Серебристых рос,
Слышу сердце лишь
Как стучит…
Ах, сирень, сирень,
Ветерок принес
Нежный запах твой
Из ночи.
Припев.
Ах, сирень, сирень,
Сирень белая,
Ты мне голову
Не кружи…
Ночкой белою - соловьиною
Чувством трепетным
Дорожим.
Припев.
Владимир Крылов
ВИДЕНИЕ
Мне привиделось, или приснилось,
Или было всё то наяву –
Ты, словно в сказке, явилась –
До сих пор я никак не пойму.
Солнцем осиянная, у стога,
Раскинув руки, ты стоишь,
Как у подножья горного отрога
И кажется – вот-вот сейчас взлетишь.
Душистый стог – все ароматы лета
Вобрав в себя, тебе их отдаёт…
И мнится мне – в лучах дневного света
Ты устремляешься в полёт.
Душой и сердцем памятуя
Завет родных лесов, полей,
Тебя воспринимаю, как святую,
Как символ Родины моей.
Владимир Крылов
БОГИНЯ
Богиня моя, богиня!
Я на тебя молюсь!
С первой встречи доныне
Твоей красоте дивлюсь!
Верю – счастье меня не покинет…
Сердце мое поёт:
«Богиня моя, богиня,
Да святится имя твоё!»
Владимир Крылов
* * *
Берегите своих матерей,
И любовь и тепло им дарите,
Больше ласковых слов говорите.
Берегите своих матерей!
Это мама дарует нам жизнь,
Колыбельные песни и сказки,
Дарит нам свои нежность и ласки.
В сердце с ней ты вставай и ложись!
В неоплатном долгу перед нею
Каждый, кто в этом мире живёт,
Пусть хоть даже безгрешным слывёт
Или многим богатством владеет.
Берегите своих матерей!
Владимир Крылов
ОСЕНЬ, ОСЕНЬ…
За моим окошком с ветки клёна
Осень сорвала последний лист.
Ах, какой красавец был, зелёный,
А теперь он гол и неказист.
Надевал багряные одежды…
Он кого хотел очаровать?
Пусть живут в его душе надежды –
После зимней спячки оживать.
Обнажённого любовно обвивая,
Хмель его пытается согреть.
Друга никогда не забывая,
Вместе по весне листвой шуметь.
За моим окошком с ветки клёна
Осень сорвала последний лист.
И теперь грустит он, оголённый,
Слушая разбойный ветра свист.
* * *
Земляки, не судите поэтов,
Что их мысли порой далеко.
Им и так от досужих наветов
В этой жизни совсем не легко.
Иногда же услышишь такое,
Что с реальностью нет ничего:
«Тот в загуле, а этот в запое,
Тот вообще не от мира сего,
У поэтов сплошные пороки».
Но безгрешен Господь лишь всегда!
Как в поэмы слагаются строки,
Вам не скажет никто никогда.
Хрупкость рифмы стремясь не нарушить,
Сочиняя стихи обо всём,
Мы свои обнажённые души
К вам в раскрытых ладонях несём.
Это нам заповедано Богом:
Сердце выстудить в звёздной росе.
Не судите поэтов так строго,
Ведь они ж не такие как все!
Евгений Кусов
ЗОЛОТО ОСЕНИ
Золото осени, золото осени
Смёрзлось, слежалось и стало коричневым,
Будто обиделось, что его бросили,
Но ведь нельзя быть таким уж обидчивым,
Что не берут. Ну, а нужно кому-то ли?
Разве что осень в письме посылается.
Тихо вокруг. В паутинах запутали
Ветры всё то, что в пути попадается.
Будь это мысли, осенние листья ли,
Или дождинки – слезиночки скорые…
Ветры осенние душу очистили,
Тихо с собою веду разговоры я.
Лишь для тебя разговоры те скучные.
И, убегая от этого холода,
Парком иду я, где свалено кучами
Золото осени, мокрое золото.
Евгений Кусов
МОЛИТВА
Горит вечерняя лампада,
Пред нею женщина в мольбе:
«Мне ничего, Господь, не надо,
Лишь помоги в моей судьбе.
Мне, Боже, ничего не нужно,
Подай мне капельку ума,
Чтоб драгоценнейшего мужа
Ценить умела б я сама.
И чтоб желанья не явилось
На мужа родного кричать,
Даруй спокойствие и милость
И научи меня прощать.
И от упрёков злых, ненужных
Твоя рука пусть оградит,
Когда на девок незамужних
Глазеет этот паразит!
И чтоб неласкового слова
Муж от меня не слышал мой …
Вот он вчерась напился снова,
Домой пришёл – свинья-свиньёй.
На водку деньги все истратил,
Потом куражился всю ночь,
Терпенья мне даруй, Создатель,
Чтобы всё это превозмочь.
Творец всевидящий и милый,
Смиренья дай мне на года…
Но только не давай мне силы:
Прибью ведь гада я тогда!!!»
Евгений Кусов
ДЕТСТВО
Стоит лишь оглядеться,
Слышу, куда ни беги:
Тихо за дверью детство
Шепчет сказки другим.
Шепчет о маленьком Кае,
О принце на небесах.
Медленно замолкают
Сказочные голоса.
Месяц, когтями тонкими
Царапая облака,
Выскочит жёлтым котёнком
Снегов молоко лакать.
Прыгай ко мне в ладони!
Что ж ты опять молчишь?
Вечер на подоконник
Бросил сказки-лучи.
Дай я тебя поглажу,
Видишь, весь мир во сне.
Грустью пушистой ляжет
Сказка на белый снег.
Месяц, котёнок рыжий,
Что же тебе говорить?
Вешай, пожалуйста, ниже
Звёздные фонари.
Евгений Кусов
* * *
Забегу на полоску заката,
На судьбу посмотрю свысока.
Закурлычет душа виновато,
Шевельнётся под сердцем тоска.
Если вдруг замаячит удача
В этой жизни холодной и злой,
Улыбнётся душа и заплачет
Самой чистой и светлой слезой.
Вспомню нежные руки на шее,
Как от этого пела душа…
И шепну потихоньку душе я:
Побредём-ка домой не спеша.
На полянку, тропинку любую
Из заката я спрыгну в траву.
И слезинку-звезду голубую,
Убегая, на землю сорву.
И багряно закат догорая,
Мне до дому звенит по пути:
На земле, кроме Родины, рая
Не найти… Не найти… Не найти!
Евгений Кусов
* * *
Скоро я забуду, скоро оттоскую,
По тебе любимой, милой, дорогой.
И себе подругу я найду такую,
Что и в целом мире не найти такой.
И глаза зелёней, и рука нежнее,
И любить наука – Богом ей дана
Но всегда меж нами: между мной и ею,
Будешь постоянно только ты одна.
И не отмолчаться, и не откреститься,
И не отвернуться, не забыть вовек.
До каких пор будешь ты ночами сниться,
Так любимый нежно милый человек?
Евгений Кусов
ПАМЯТИ
БЕЛЛЫ АХМАДУЛИНОЙ
Точнее мне сравненья не найти,
И мысль зовёт, влечёт и хороводит:
Поэт не умирает, но уходит
В свой звёздный сон по Млечному пути.
Когда-нибудь, не броско и не вдруг,
Её души прекрасная основа
Появится и растворится снова,
Как струн умолкших долгожданный звук.
Я слушаю, дыханье затаив,
И пью стихов живительную прелесть,
И гонит прочь с души и мрак, и ересь
Такой певучий твой речитатив.
И сквозь года, поэзией дыша,
Останешься ты в памяти народной,
Как та «… крестьянка, что рукой холодной
Даст путнику напиться из ковша».
КРИЗИС ВОЗРАСТА
А со стены часы-
ходики
Напоминают мне,
тикая,
Что время вдаль бежит,
вроде бы,
Да вот за ним иду
тихо я.
И намекает мне
вкрадчиво,
Став нелюбимым вдруг,
зеркало,
Что каждый день такой
значимый,
И в том винить совсем
некого.
А память всё твердит
шёпотом,
Что забывать нельзя
прошлого,
Но надо созревать
с опытом,
Ведь много было мной
прожито.
Вдруг сердце застучит
бешено:
«Пора тебе уж быть
мудрою!»
Да вот послать бы всё
к лешему,
Какой смогу – такой
буду я.
Мне дышится легко
вечером,
Ведь не должно всё быть
солнечно,
И словно по пути
Млечному,
Шагаю по тропе
полночи.
Когда наступит час
утренний,
Я в душу посмотрю
пристально,
Подскажет голос мне
внутренний,
Что обрету ещё
истину.
Татьяна Русова
РАЗМИНУЛИСЬ
Как часто свой наряд меняет небо,
То серый носит плащ, то ярко-синий…
Ты даже точкой обозначен не был
В сплетеньях на моей ладони линий.
Мы никогда с тобою не встречались,
И в лабиринтах городов и улиц,
В восторге дня или в ночной печали,
И мы, и наши судьбы разминулись.
Возможно, любовались листопадом
Одним и тем же мы с тобой однажды,
Но не совпали просто наши взгляды,
Ведь лишь собой тогда был занят каждый.
А может быть, в одной реке купались,
Да только не в одно и то же лето,
Заре, наверно, оба улыбались,
Встречая всё же разные рассветы.
Одни и те же слушали метели,
И звёзды были общими над нами,
И у костров мы оба души грели,
Но каждый о своё, пожалуй, пламя,
Одновременно, может, пили кофе,
Да только, видно, в разных ресторанах.
Так почему же дождик постоянно
Рисует на моём окне твой профиль?
Зачем он это? Разобраться мне бы,
Ведь мы с тобою даже не знакомы…
В который раз окраску сменит небо,
Коль снимет светлый плащ – наденет тёмный.
Татьяна Русова
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Красивы новогодние шары,
Но убирать сегодня нужно ёлку,
Снимать лисичку, зайчика и волка,
И складывать в коробку до поры.
А как же в доме было хорошо,
Когда гирлянда весело горела!
И не было мне никакого дела,
Что старый год куда-то там ушёл.
Смотреть хотелось только лишь вперёд,
И верить в блеск сверкающих игрушек,
И радоваться грохоту хлопушек,
И ждать, что сказка скоро к нам войдёт,
Возможно, в двери, может быть, в окно,
Шепнёт на ухо: «Можно к вам погреться?»
Но бал прошёл. Мы убираем детство
С гирляндой и звездою заодно.
Достанем это только через год,
Откроем тихо, трепетно и робко…
Но неуютно детству там, в коробке,
И мне уже не хочется вперёд.
Татьяна Русова
ОДНАЖДЫ ЛЕТОМ
По одной из солнечных тропинок
Я до речки утром добегу,
Жёлтеньких нарву в воде кувшинок,
И в траве улягусь на лугу.
Насладившись сладким пеньем птицы,
Я сплету венок свой, не спеша,
А душа, уставшая томиться,
Запоёт под шелест камыша.
Эта песня будет звонче смеха,
Веселей журчанья родника,
Станет вторить ей упрямо эхо,
Понесёт течением река,
Да ещё подхватит тёплый ветер
И умчит в далёкие края.
С головы до ног вся в ярком лете
Возвращусь домой под вечер я.
Пусть природа через год подскажет
Повторить душевный тот разгул.
А венок мой ночью мягко ляжет
Вместе с платьем на уснувший стул.
Татьяна Русова
ЧУЖОЙ РАЗГОВОР
На землю, не спеша, спускалась ночь,
И небо становилось ярко-звёздным…
«Не будь гадалкой – просто не пророчь».
«И без гаданий ясно – слишком поздно,
В одну ведь реку дважды не войдёшь,
Коней на переправе не меняют».
«Неправда, и с годами ты поймёшь –
Жизнь по местам сама всё расставляет,
И всё ещё возможно, лишь поверь,
Коль ты захочешь, всё сама изменишь».
«Но в прошлое давно закрыта дверь,
И чашку уж разбитую не склеишь».
«О, Боже, всё такая ерунда,
Один раз в жизни допустил промашку,
Но между нами были города,
И мы не били даже эту чашку».
«Да, мы не били, это ты разбил,
И не надейся, что забуду скоро».
Всё дальше, дальше ветер уносил
Обрывки из чужого разговора.
И было вовсе мне не всё равно,
Что даже пусть нелепо и случайно,
Но в дом через открытое окно
С прохладой вдруг влетела чья-то тайна.
Звезда в траву упала за забор,
За ней куда-то сразу месяц сгинул,
Услышанный невольно разговор
Я поддержала б лишь наполовину.
* * *
Разметались косы по плечам,
Белая метелица кружится.
Белоснежный чистый сарафан
Льдинками, как блёстками, искрится.
Как красива в танце заводном
Снежная красавица – девица.
Что ни шаг – лишь снег летит кругом,
Искорками льда блестят ресницы.
Необычна после пляски ночь.
Затихает ветер, снег ложится.
И красавица – Мороза дочь –
В ледяные сани с ним садится.
Лес махает ветками сосны
Вслед весёлой, ветреной девице.
Долго будут беспокоить сны,
Долго будет грустью он томиться.
Наталья Скворцова
* * *
На плече твоём лежит рука,
Радость на лице её искрится.
Как же так – ведь я люблю тебя
И твоя улыбка часто снится.
Боль пройдёт, останется лишь память.
Правда, память горечи полна.
Как же душу от тоски избавить,
Если в ней любовь ещё жива?
Наталья Скворцова
СУЕТА
Мы с тобою случайно встретились,
Поздоровались, посмеялись.
Как-то мельком в судьбе отметились –
Разошлись, а следы остались.
Мы чужими навек останемся
И дождями разлук прольёмся,
Не соскучимся, не измаемся,
Просто встретимся – разойдёмся.
Наталья Скворцова
ВЕСЕННЕЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ
Рано утром солнце золотится.
Вспыхивают искры на траве.
Хочется, как хочется влюбиться
И побыть с тобой наедине.
Несмотря на непохожесть мыслей,
Несмотря на то, что мы близки.
Хочется, так хочется влюбиться
Пусть дымком подернулись виски.
Жизнь идёт, что суждено – свершится.
Мы с тобой по-прежнему честны.
Хочется, как хочется влюбиться –
Но зачем, ведь у меня уже есть ты!?
Наталья Скворцова
НАДЕЖДА
Имя – как пульс,
Два удара и снова,
Я не коснусь –
Я ещё не готова.
Нет, не смогу,
И не надо ответа.
Я не хочу
Быть одной до рассвета.
Имя стучит,
Отзывается болью.
Память кричит –
Рана сыпана солью.
Не уходи,
Подожди, я согреюсь,
Не торопи,
Я ещё всё надеюсь.
* * *
Как зимний день и чист, и светел!
Пронизан белым цветом весь.
Он словно изнутри подсвечен,
Мерцает снег и там, и здесь.
В лесу молчат деревьев кроны,
Ветвями ловят тишину.
И только изредка вороны
Чертой прорежут вышину.
Скользят лучи по снежной глади,
А в отражении лучей
Горят алмазов мириады.
И каждый вроде бы ничей.
Плывёт задумчивое солнце
В густом небесном молоке,
Блестит в мороженых оконцах,
Почти на крыше – чердаке.
Лениво вьётся дым над крышей,
Такой же белый и густой.
И поднимаясь выше, выше,
Взгляд увлекает за собой.
Как зимний день и чист, и светел!
Парит серебряная взвесь.
День тишину сегодня встретил,
И погрузился в неё весь.
Надежда Степанова
МАРТ
Ну, здравствуй, март прозрачно-синий!
Свод неба ярко-голубой.
Заметней стала чёткость линий.
Снег потерял блеск прежний свой.
Гуляет ветер на просторе.
Покой зимы уже забыт.
На потемневшем косогоре
Берёзок рощица шумит.
Их ветки, словно, в шоколаде
И платье белое к лицу.
Берёзки в свадебном наряде,
Их юный март ведёт к венцу.
Ах, юный март – мальчишка шалый,
Заметен след твой в каждом дне;
Осколки лужиц, снег подталый
И тёплый ветер в голове.
Надежда Степанова
ОДА ЖИЗНИ
Я жизнь люблю, как любят соловьи,
Что майской ночью не дают уснуть.
В сад прилетят и до утра поют
О верности, надежде и любви.
Я жизнь люблю, как маленький росток,
Который, покидая своё семя,
Дрожит от ветра, но пронзает время.
В желании выжить он не одинок.
Я жизнь люблю, как утра свет – земля.
Как ветер вольный – широту полей.
Со вздохом первым до последних дней
Я жизнь люблю, и в этом жизнь моя!
Надежда Степанова
ЮНОША И СОЛОВЕЙ
«Прилетай соловушка
В мой притихший сад.
Там цветов весенних
Нежен аромат.
Расскажи соловушка,
Где ты был вчера?
Чей ты сон отпугивал,
Трелью до утра?»
«Был я там, где ивушка
Над водой стоит.
Где трава высокая
На ветру шумит.
Видел там я девушку,
Словно сон нежна.
Ей всю ночь насвистывал,
Что вокруг весна.
Ей всю ночь рассказывал
С ивовых ветвей,
Что земля проснулась,
Ночь стала светлей.
Но грустила девушка,
Не сомкнула глаз.
Шелестела ивушка,
Слушая рассказ».
«Покажи соловушка
Тропку к той воде.
Расскажи, соловушка,
Девушка та где?
Этой ночью лунною
К ивушке пойду.
Девушку ту юную
В сад свой приведу».
Надежда Степанова
МНЕ НЕ ЖАЛЬ
Боролась долго жизнь моя
С необъяснимым чувством боли,
Понятным только ветру в поле
И малой искорке огня.
Давно уж смолкнувшие речи
Ещё тревожат мой покой.
Ещё мне кажется порой,
Что время ран моих не лечит.
Полёт прервавшийся внезапно
В паденье всё ж не перешёл.
И кто-то, может, превзошёл
Мою реальность – светлым завтра.
Уж перепеты мною песни,
«Мотив не тот, и слуха нет» –
Мне кто-то крикнет это вслед,
Но молод век, что мне ровесник.
Не устыжусь, не стану биться,
Не мне жалеть ушедших лет.
Не по годам мой разум сед,
Но лёгкость чувств ещё струится.
Я повторюсь, не жаль мне время,
Не жаль мне выбранных дорог,
Но жаль – родимый мне порог
Уж обветшал и тихо дремлет.
КОСТЁР НА СЕЛЬМЕ
Что случилось вокруг,
почему в небе клочьями просинь?
Почему в шумных чащах
так дружно затих птичий грай?
Это осень пришла,
это снова разлучница-осень
Ярко-рыжей лисой
посетила наш северный край.
Все дороги в грязи,
и трава пожелтела на бровках,
Тянет жутью холодной
с лугов и пустынных полей.
И как сто лет назад,
за три моря к далёким зимовкам
С громким криком «прощай»
пролетает косяк журавлей.
Что ты, осень, творишь?
Листья падают, падают в Лету.
Не твоя ли вина –
лес бездымный пожар распростёр.
Но бессильны слова,
и опять в знак прощания с летом
Жгут мальчишки сегодня
на Сельме последний костёр.
Николай Тихомиров
В БОРУ
Иду-бреду по лабиринту сосен,
На белый мох прикалываю взгляд.
Мне в целлофан задумчивая осень
Спроста суёт подсолнечных маслят.
Иду-бреду, довольный малым чудом,
Готов, как девушку, обнять сосну.
Минорной гаммой трогает пичуга
Плывущую над бором тишину.
Николай Тихомиров
* * *
Небесный царь из золотой корзины
За дальним лесом выплавил закат.
В росе холмы, овраги и низины,
И белой рощи жёлтый листопад.
В тумане спит старинная дорога.
Нагнулся месяц к омуту попить.
Ошибок нет в творении у Бога,
И край родной нельзя не полюбить.
Николай Тихомиров
ИВАН-ДА-МАРЬЯ
Там в синеве, за свалочною гарью,
Где раньше птиц встаёт седой рассвет,
Среди купав цветут Иван-да-Марья,
Иван-да-Марья мой любимый цвет.
Не знаю я, где встретились впервые,
И сколько вместе прожили они,
Но знаю: дни видали голубые
И серые они видали дни.
Союз их чист. В нём не было обмана
И нет. На что цветам обман?
Как любит Марья преданно Ивана,
Как любит Марью преданно Иван!
Совсем не зря мне зависть душу гложет,
В какие бы ни шёл, ни ехал я места,
Любовь их смерть разбить лишь только может,
В том сила их любви и красота.
Свети же, день, на все четыре дали,
Мой скромный стих в полёт благослови.
А ты цвети, цветок моей печали,
Неброский символ искренней любви!
Николай Тихомиров
КРАЙ РОДНОЙ
Вечер на Костромке
До чего хорош!
Светит месяц тонкий,
Как садовый нож.
В вековечном мире
Месяц не зачах.
Я несу четыре
Года на плечах.
Чтоб с такой поклажей
Легче был поход,
Меня батя даже
За руку ведёт.
Коростель пророчит
С выступом зари.
В поймах звонко точат
Косы косари.
Кроткие овечки
Ходят у полей,
В перекатах речки –
Всплески голавлей.
Соловьи спесивы,
А закат пунцов.
Ох, как ты красива,
Родина отцов!
Лишь теперь я знаю
Под сердечный зов:
Здесь к родному краю
Родилась любовь.
ПАМЯТЬ
Можно забыть о плохом,
можно хорошее вспомнить,
Истина скрыта в ней –
памяти не солжёшь.
Память – кувшин без дна,
полностью не заполнить,
Память – как эхо дней,
вряд ли назад вернёшь.
Сколько ещё нам с ней
по свету кочевать,
Сколько дорог и троп
нужно ещё пройти.
Счастье мы ищем с ней,
память не даст соврать.
Сколько же нужно сил,
чтобы его найти?
Горе разлук, обид
память в себе хранит,
Проблески счастья в ней,
радость случайных встреч.
Память – мой друг и враг,
внутренний мой двойник,
Может она одна
тайны мои сберечь.
С ней кану я во мрак,
только маяк погаснет,
Может быть кто-то в ней
вновь меня воскресит.
Чтоб ни случилось, знай,
жизнь всё равно прекрасна,
Память её в себя
всю до конца вместит.
Ольга Уланова
МОЛИТВА.
Я упаду на колени перед иконкой старой,
Маленькой, полустёртой. Молча, зажгу свечу.
Мне до сих пор не ведом страх перед Божьей карой,
Просто сказать спасибо Богу за всё хочу.
Сколько я раз просила помощи, сил, терпенья,
Имя Его бессчётно всуе срывалось с губ.
Вовсе не ради рая, грешной души спасенья,
Вслух я читаю «Отче…», слушая сердца стук.
Я не молю о счастье или любви взаимной,
Всё это год за годом я познаю сама.
Я научусь терпенью, я научусь быть сильной,
Ну, а любовь, как манна, Богом уже дана.
Дышит иконка светом, тьму разорвав собою:
Я, перед ней склонившись, тихо одно твержу:
«И да свершится имя, и да прибудет воля…»
И от себя «спасибо» искренне я скажу.
Ольга Уланова
КОЛОДЕЦ
Тёмной ночью, когда не спиться,
Поднимаюсь, одевшись наспех,
Я к колодцу иду напиться
Той воды, что всех соков слаще...
По знакомой до боли тропке,
Что натоптана мною с детства,
Как воришка, ступаю робко
И стараюсь во тьму всмотреться.
Силуэты берёз и сосен
Словно призраки, в ней застыли,
В небеса кто-то жемчуг бросил
И швырнул драгоценной пыли.
Я к колодцу иду напиться,
И не жажда тому виною –
Прикоснуться хочу, умыться
Не водой – красотой земною...
Ольга Уланова
ИСПОВЕДЬ ВОЛКА
В дымке тумана леса утопали,
Ночь во владенья вступила свои.
Первые капли на землю упали,
Грома раскаты раздались в дали.
Тихо по тропке звериной ступая,
Не озираясь, уверенно, смело,
Волк удалялся всё дальше от стаи,
Старый, матёрый и пепельно-серый.
Шкура промокла, отяжелела,
Сердце, пульсируя било в висок.
Волк уходил-уносил своё тело,
Зная, что это последний бросок.
Брал он когда-то лося и барана,
С гончими псами отчаянно бился.
Тщательно после зализывал раны,
Щедро добычей с семьёю делился.
Выл на луну он морозною ночью,
Выжить пытался голодной зимой.
И не ропща на судьбу свою волчью,
Гордо терпел он и холод, и зной!
Он не вернётся - знала вся стая.
Каждая самка и каждый щенок...
Взглядом печальным его провожая,
Все понимали – настал его срок.
Чёрная птица с осины взлетела...
Волк заскулил, словно в горле комок.
Старый, матёрый и пепельно-серый,
Пусть не вожак он, но всё ещё волк!!!
Ольга Уланова
* * *
Хочу я в поле выбежать босая,
Вдыхая терпкий аромат цветов,
Когда в туманной дымке утопает
Печальный звон задумчивых сверчков.
Я прислонюсь спиной к стволу берёзы,
И буду вместе с ней встречать рассвет.
Затем, смахнув рукой с травинок слёзы,
Нарву цветов себе большой букет.
Прижму к груди ромашки с васильками
И буду слушать, как журчит ручей.
И от росы озябшими руками
Вплету в венок я несколько лучей.
Я долго-долго вслушиваться буду,
Как в роще песнь выводит соловей,
И никогда я в жизни не забуду
Всю прелесть милой Родины моей!
ЛИЦА
Всё чаще всматриваюсь в лица,
Читаю их,
Как пожелтевшие страницы
Забытых книг,
И тех, что в детстве мы учили,
Как дважды два,
И тех, что сами сочинили,
Познав едва,
Что мир обманчив был и прежде,
Ещё притом
Всегда встречает по одежде,
А ум – потом.
И тужились благоговейно,
Как под венцом,
Мы пусть неискренне, но верно
Держать лицо.
Но гаснут свечи. Мендельсона
Окончен марш.
Жизнь, беспощадная персона,
Сдувает фальшь.
А мы уже другие маски
Надеть спешим,
Себе рассказываем сказки,
Душой грешим,
В самозабвении играем
Чужую роль
И в суете не замечаем,
Что гол король.
А маски в нашу плоть врастают –
Не снять, не смыть.
Года из памяти стирают
Цветные сны.
И жизнь сама рукой умелой
На склоне лет
Наш дорисует чёрно-белый
Автопортрет,
Где явит выпукло и зримо
В чертах лица
И истинного херувима,
И подлеца.
Леонид Чилипенко
ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ
Светлой памяти моих родителей
Мы – земледельцы. Мы древние люди.
Кто говорит, что нас завтра не будет?
Что истекло наше время, и ныне
Моду диктуют кумиры иные?
Мы не кумиры. Но кто эти судьи,
Что самочинно вершат наши судьбы?
Мы от рождения дети природы,
А не каприз переменчивой моды.
Мы от земли. От лугов её, пашен.
Разве для них приговор чей-то важен?
Им всё равно, какой веры и масти
Те короли, что сегодня у власти,
Что позабыли, откуда их корни,
И кто кого одевает и кормит.
Мы земледельцы. Мы дельные люди.
Может, земля нас за это и любит?
Ей по душе хлеборобное дело,
А не торговля лишь собственным телом
В пьяной стране, где уже понемногу
Молятся идолу рынка, как Богу.
Нет, мы не боги. Обычные люди.
Труден наш хлеб, ибо жребий наш труден.
В грубых мозолях усталые руки.
Только без нас этот мир просто рухнет.
Значит, вне времени наши дороги.
Значит, мы боги, мы всё-таки боги!
Значит, мы были, мы есть и мы будем, -
Да, земледельцы. Да, вечные люди!
Леонид Чилипенко
* * *
Отмеряны земные рубежи.
И сказано: «В начале было Слово».
Но в дебрях полуправды, полулжи
Его находишь и теряешь снова.
И бродишь, одинокий, в темноте,
В плену красивых слов – их тыщи, тыщи.
И вроде бы достойные отыщешь,
Но повернёшь на свет – да всё не те, не те…
А истина – она, брат, такова:
Ты только сердцем прикоснись, послушай –
Простые, откровенные слова
Уютно и легко ложатся нам на душу.
Леонид Чилипенко
ЭЛЕГИЯ
Пустынны небеса над мертвым полем,
Где птиц не слышишь голоса, где боле
Ни пахаря не встретишь, ни косца.
За обмелевшею рекой на взгорье
Пустые избы скорчились от горя
В предчувствии безвинного конца.
Здесь жизнь давно покончила с собою.
И лишь в полуразрушенном соборе
Дрожит от ветра паутинки нить.
Связавшая собой Вчера и Завтра,
Но оборвись она сейчас внезапно,
Как страшно нам Природа станет мстить!
Я не судья. Я не хочу отмщенья.
Я у Всевышнего прошу прощенья
За всех за нас – и мёртвых, и живых,
Не помнящих ни племени, ни роду,
Пришедших в никуда – во чью угоду?
О, люди прегрешений, что же вы…
Мне не найти разумного ответа.
В ночной пейзаж луна холодным светом
Засохшие вписала тополя…
В глухую дверь стучать – не достучаться.
Немым устам кричать – не докричаться.
Пустое небо. Мёртвые поля.
Леонид Чилипенко
* * *
Что-то опять на дворе непогодится.
Да все одно, выбирать не приходится,
Хочешь, не хочешь – прими.
А за окном листик огненно-радужный
Солнечным зайчиком лета – ну надо же!
К стёклам чуть тёплым приник.
Жмётся к домам одинокая улица.
Небо в изодранных клочьях сутулится.
Ветер то влажен, то льдист.
Ты улетел из тумана осеннего,
Ты у людей своё ищешь спасение
Сорванный с дерева лист.
Мы же бессмертны: бродяги, послушники,
Слуги лукавого, совести узники
Жили всегда, ибо жизнь –
Это извне, это нечто из вечного.
Что из того, что погода изменчива?
Солнечный зайчик, держись!
А может и нас откровения времени
Благословят разрешиться от бремени
Лет на последней тропе.
Но, уходящие, мы не прощаемся,
Мы прорастаем и вновь повторяемся
В людях, деревьях, траве…
И не беда, что сегодня распутица.
Всё ещё будет и всё ещё сбудется,
С нами, без нас – не горюй!
Волей Господней и дух наш, и сами мы
Богоспасаемы, богоспасаемы.
Истинно всем говорю.
Леонид Чилипенко
Осень
Унылая пора! Очей очарованье!
А.С. Пушкин
Давняя муза поэта!
Вновь при свечах вечера,
Осень, прощальный бал лета,
Ах, золотая пора!
Тихие звёздные ночи…
Только осенний наряд
Что-то недолгим был нонче –
К ранней зиме, говорят.
Нехотя тащится мимо
Всё череда серых дней.
Сумерки у камина
С памятью наедине.
Падает снег и не тает.
Возится мышь за стеной…
Осень моя золотая,
Что ж ты прошла стороной?
Леонид Чилипенко
* * *
С. Девятову
Не бывает талант одинок,
И коль воздан он людям от Бога,
Не бывает таланта немного,
Хоть и робок его огонёк.
Хоть и робок его огонёк,
Но светить бескорыстно и щедро
Суждено ему свыше. И тщетно
С ним расстаться, шагнув за порог.
И пускай путь тернист и далёк –
То в сугроб, то из полымя в пекло,
Лишь бы только, сгорая до пепла,
Где-нибудь заронить уголёк.
Леонид Чилипенко
* * *
Я лишь орудье Господнее, горло, рука.
А. Власов
Я лишь орудье Господнее - горло, рука.
И потому так отчаянно – кто камень бросит? –
Так нескончаемо слово моё и строка
Всё упираются в вечные наши вопросы.
Хоть аксиомы просты, да ответы не те,
И не в чести, говорят, ныне чистое слово,
Ежели мы, растворяясь в мирской суете,
Не отличаем уже семена от половы.
И по традиции добрые сказки любя,
Денно и нощно внимая речам фарисея,
Люди мои, ну спросите однажды себя –
Помним ли мы двадцать третью главу от Матфея?
Помним ли мы, что, исполнив заветы Христа,
Бремя и славы земной, и грехов наших бремя
Рано иль поздно расставят по должным местам,
Но не история, а расстоянье и время.
Где изначально по воле Творца нам дано
Вечное слово, что сеется в строчки и строфы,
Только прошу Тебя, Отче, всего об одном –
Я не хочу, чтобы их диктовал Мефистофель.
И остается со мной эта вечная боль,
Эта печаль, эти долгие думы сегодня.
И до конца не исполнена нужная роль,
Что уготовлена каждому волей Господней.
УТРО СЕЛЬЧАНКИ
Утро сельчанки розово-белое,
С ярким рассветом, с парным молоком.
Лето-художник рукой загорелою
Красками пишет широким мазком.
Встала хозяйка, закинула руки,
Белой косынки связала концы,
Выросли дети, приехали внуки,
Долго, как в городе, спят сорванцы.
Блюдо клубники, чаёк в самоваре,
Белые яйца, стакан молока –
Много хорошего день ей подарит,
Это зимой в деревеньке тоска.
Летнее время - быстрая речка
Так побежит - успевай, догоняй,
И сенокосное время не вечно,
Розовый надо косить иван-чай.
Утро в деревне розово-белое:
Речка, багульник, душистый покос…
Женское счастье, ты прилетело бы
Белою бабочкой розовых грёз.
Людмила Юрьева
* * *
Зачем же белые цветы
Вселяют лучшие надежды,
Накинув снежные одежды,
Даря иллюзию мечты?
А под окном грустит сирень,
Намокла, опустила плечи,
Но, говорят, ещё не вечер,
Наступит новый светлый день.
И может снова повезёт:
Придёт тепло под гроз рычанье,
Неся своё очарованье,
Наступит время без забот.
Сегодня только лишь пролог,
Шумит уж поросль молодая
И одуванчик- чудо мая
Желтеет лентой вдоль дорог.
Ах, эти белые цветы!
Пусть у деревьев ветки гнутся.
Я так хотела обмануться,
Жаль, что о том не знаешь ты.
Людмила Юрьева
* * *
Вьюга стучится в окно
Нынче хозяйкой по праву.
Скучно, печально, темно.
Где же деревья и травы?
Всё замело, нет следа,
То, что вчера было мило.
Кажется, снег лишь вода.
Нет, в нём волшебная сила.
Белое платье зимы,
Кружево пало на плечи.
Тонким берёзкам, увы,
Не закружится беспечно –
В вальсе лихая метель
Позаметала тропинки,
Только зелёная ель
Вдруг отряхнула снежинки:
«Я не согласна с тобой,
Вьюга – лихая подруга.
Будет снежок голубой,
Ветры подуют и с юга,
Завтра пройдёт снегопад,
Танец исполнен красиво,
Иней - твой белый наряд
Каждая ветка носила»
Лентой позёмка блестит,
Снегом присыпаны ели,
Ветер-разбойник свистит
С вьюгой – проказницей в деле.
Музыка ветра, зима,
Левой рукою и правой,
Вьюга бросает сама
Пальцы над белой октавой
Людмила Юрьева
УНЫЛЫЙ ПЕЙЗАЖ
Облетела осина,
Отгорела рябина.
То, что осень любила,
Проливной дождик смыл.
Осень, как не просила,
Ветром лист уносило,
Снегом землю не крыло,
И пейзаж был уныл.
В самом деле не знаю,
Где зима озорная?
И от края до края
Хмуро, слякоть и грязь.
В декабре неуютно:
Где ж морозное утро?
От тумана лишь мутно.
Как в унынье не впасть?
И черны да и редки
Тянут голые ветки
Деревца—малолетки:
Ты накрой нас, метель!
И нелепо красива,
Вскинув пышную гриву,
Зеленеет на диво
Меж деревьями ель.
Людмила Юрьева
ВЕРУЮ
Верую. В Россию нашу верую.
Верую в разливы рек и ширь полей.
Никакой мне не измерить мерою
Красоты волнующей твоей
Здесь у нас березовые косы
И предположить я не боюсь,
Верю: будет новый Ломоносов,
И Есенин новый славить будет Русь!
Верую. С колен ты встанешь гордая,
Слезы смоешь ручейками родников.
Все пороки, что тебя уродуют,
Победит всесильная любовь.
Пусть растёт на поле твоём золото,
Синь лесов зовёт к себе, маня….
Верю: будет зелено да молодо,
Будет так! Пусть даже без меня.
Людмила Юрьева
НАПИШИ
Напиши, очень жду, напиши для души,
СМС-ка – мой частый гость,
Между нами дороги, дома, этажи...
На мобильник послание сбрось.
Мы простились недавно,
В любви поклялись,
Только что-то шагаем врозь.
Ты тревогой, заботой со мной поделись
Или камень в меня брось.
Почему ты молчишь?
Может что-то не так?
Мне осталось гадать на авось.
Ты же знаешь, что друг я тебе, а не враг,
Иль тебе я, как в горле кость?
Для меня лучше правда,
Чем сладкая ложь.
Не люблю неприкрытую лесть,
Если встретил другую, пойму, что ж,
Важно то, что на свете ты есть.
Родная речь
Из мест родных я часто уезжаю,
И может мир чужой меня увлечь.
Но я тебя повсюду отличаю,
Моя родная костромская речь.
Кому-то ты не нравишься, конечно.
Мол, ты проста, наивна и смешна…
Но простота порой бывает
внешней –
Вдруг обернётся мудростью она.
Твоё простое, искреннее слово –
Оно идёт от сердца, от души…
И, может, кто-то из великих снова
Творит в лесной неведомой глуши.
В столицах пусть звучат слова
чужие,
От них язык родной не уберечь.
Духовное сокровище России
Храни, родная костромская речь!
г. Нея.
* * *
В траве деревня потерялась,
Куда ни глянь, везде бурьян.
Крапива под окно пробралась,
Где созывал народ баян,
Где песни пели под гармошку,
Под балалайки – три струны.
Там нет ни тропки, ни дорожки,
И все дома обречены.
Подался в город тот, кто молод.
А на погосты – старики.
Нет перспективы…В город…В город…
И нет деревни у реки.
Лишь ласточки – народ крылатый,
Им наших мыслей не понять,
В сарай, домой, с краёв богатых,
Как прежде, будут прилетать.
* * *
Завтра осень… падает листва,
Надо мной кружит оторопело.
Всё не так давно…Ещё вчера…
А сегодня напрочь отболело.
Яркая рябиновая гроздь
Лишь обманет губы горьким вкусом.
Мимо пролетело, не сбылось -
Обожгло пронзительною грустью…
Шустрый добродушный паучок
Укрывает травы паутинкой.
И прощально кружится листок,
Собирая с платьица дождинки.
Осень… Осень… Золотой аванс
Я зажму в ладонь неторопливо.
Это шанс…Последний нынче шанс…
Чуть о нём я в спешке не забыла.
* * *
Судьба твоя мне стала безразлична.
Не вспоминаешь - Бог тебе судья.
Я выживаю мудро и привычно,
Не ожидая больше от тебя
Ни радости, ни муки безысходной.
Я выстрадала, видно, до конца
Всю непричастность к твоему пути. Угодно ль?
Не посылаю более гонца
С вестями о себе, не жду посланья
И не ищу в толпе случайных встреч.
Лишь только песни - песни ожиданья –
Я продолжаю в памяти беречь.
Я ведаю: однажды их услышав
Не от меня - другой - ты вдруг поймешь,
Как сладко оступаются на крыше,
И в Вечность свою душу окунёшь.
* * *
По одной линейке мерю
Страх и совесть, смерть и боль.
Мне уже не то, что верить, -
Жить-то боязно. Уволь!
Отмолил бы перебором
Звонких струн мои грехи.
Я ушла бы без позора –
Только ночи коротки,
Только светит слишком ярко
Одичавшая луна.
Я тебе судьбы подарком
Прямо в руки отдана.
Не отпустишь. А напрасно! –
Приневолить жить нельзя.
Я рисую чёрной краской
Снегопады февраля.
* * *
На рассвете встань, росой умойся
И в далёкий отправляйся путь.
О судьбе своей не беспокойся –
Всё равно придёт когда-нибудь
Твой черед оставить дом родимый,
Где знакома каждая стена,
Где благоухает куст жасмина,
Выросший у самого окна.
Не жалей о том, что покидаешь –
В мыслях заберёшь ты всё с собой.
Первым трудно уходить, но знаешь –
За тобой последует другой.
* * *
Любовь - обнаглевшее чудище –
Тупое, слепое - жуть!
В любую секунду готовое
За тобой увязаться в путь.
Поймает, нещадно скомкает,
Сломает ко всем чертям.
Отбиться мечтаешь, глупенький?
Не сможешь! Какое там...
Помучает, всласть натешится
И бросит в грязи лежать.
Немало минует времени,
Пока ты сумеешь встать.
Подымешься весь в отметинах,
С ядом-огнём в крови,
По земле опустевшей кинешься
Новой искать любви.
* * *
Бесконечно забавные роли
Я играю сама пред собой,
Заворожена радужным роем
Бренных слов и тоской неземной,
Забывая, что тщетны попытки
Облекать в драгоценность одежд
Из созвучий и строчек напевных
Пустоту без любви и надежд.
* * *
Горизонтом по тонким нервам,
Бездорожием по глазам Бью
наотмашь тебе. Ты - первый,
Чьи проклятия не отдам
Никому за любую плату –
Я возьму их с собою в путь
Провожать тебя до заката,
Обречённая не вернуть.
* * *
Руины. Ветер. И песок,
Везде, где раньше жили люди.
Теперь их нет. И никогда,
Их никогда уже не будет.
Чума? Нашествие? Беда
Иная? Неужели важно?
Погибли все: с судьбой смирясь,
Сопротивляясь ли отважно -
Неведомо. О том молчат
Свидетели былого – стены
Сооружений величавых
Когда-то. Вечно неизменна
На этом свете только смерть,
Всё остальное - преходяще.
Упомянуть забыла жизнь?
Не верится душе скорбящей
В нетленность жизни. Город этот
Любому преподаст урок:
Властитель - смерть. В её владеньях
Руины, ветер и песок.
* * *
Пока ты жив - умей бороться.
И пусть другие говорят:
«Как мало в жизни остаётся!»,
Ты знаешь - нет пути назад.
Да, не по нашей доброй воле
Мы все пришли на этот свет,
Но только разве это повод,
Чтоб отказаться от побед,
Открытий радостных и счастья,
От упоительной любви?
Что б не пророчили ненастья,
С косой старуху - не зови!
Пока мы живы - есть возможность!
Возможность чувствовать и петь.
Зачем томиться о нездешнем?
Ещё успеем умереть!
* * *
Крупицы бытия в твоих ладонях
Мерцают светом вымышленных звёзд.
Как редко мы сгибаемся в поклоне!
Но чаще ли подняться в полный рост
Решаемся? Мы ведаем потери
И не ведём сомнениям учёт,
Но, кажется, ещё немного верим,
Что раз душа болит, она растёт.
ПАМЯТЬ СЕРДЦА
Сашка никогда не знал своего отца. Когда жива была мама, она рассказывала, что отец погиб на фронте, погиб, освобождая от фашистов далекий город Прагу. Случилось это после объявления великой победы русского народа, когда наши войска пошли дальше на запад, спасать от фашистской чумы чужедальние города и села. В незнакомом чешском городке настигла отца вражеская пуля. Не суждено было увидеть ему, какой сын родится у него сразу после войны. Еще мама рассказывала Сашке о своей любви к отцу, как выхаживала она, медицинская сестра полевого госпиталя, раненого майора, как назвал он ее своей любимой, как обозначен был их союз командиром части перед тем, как отправиться выздоровевшему отцу снова вперед, освобождать от горя многострадальную землю.
Мама, после отъезда отца, недолго проработала в госпитале. Она пошла вслед за ним на фронт, то тут, то там узнавая о крупных боях, в которых участвовала его часть. Сашка слушал и пытался представить родителей молодыми, такими, какие были они на пожелтевшей фотографии, что висела над кроватью бабушки, выше коврика с пейзажем. Мама и папа стоят рядом, оба в военной форме, их плечи слегка касались, но им никогда уж не суждено было встретиться после войны.
- Но может они встретились на небе? - говаривала бабушка, утирая глаза концом белого платочка, что покрывал ее поседевшую голову. Мама умерла от какой-то болезни, когда Сашке было семь лет. Так и стал он жить с дедом и бабушкой в их домике с садом, на окраине Царского Села, а образ молодых и счастливых родителей словно крыльями задевал его мальчишескую жизнь и прогонял набегавшую грусть. Бабушка каждую субботу чисто мыла горенку, постилала на стол свежую крахмальную скатерть; но глаза ее туманились, наполнялись слезами, когда протирала она тряпочкой фотографию молодых и поправляла дрожащей рукой бумажные цветы, прикрепленные к раме. И не было у нее утешения большего, чем молчаливыми словами поговорить, глядя на фото, с доченькой и ее мужем. Ей, старой женщине, нужно было бередить себя изнутри, чтоб никогда не стерлись в памяти голос и улыбка их; и счастливые лица молодых говорили ей о том, что даже в нечеловеческих условиях войны можно любить и быть любимыми. Но как же не долго было их счастье! И разве можно его измерить, его протяженность?
Дед всякий раз кряхтел, видя осветившееся тихой печалью лицо бабушки, он разделял с ней неизжитое горе и был уверен: связь с умершими не прекращается, помогает этому любовь, только любовь. Дед гордился своей дочерью и зятем, сожалел, - Уж лучше бы он шел тогда дорогами войны и пал от пули, а не этот молодой, не знакомый ему майор. Дед так свыкся с его счастливым фотографическим лицом, что сам себе казался причастным тому далекому времени. Он, старый человек, придумал себе идею, хранил и согревал ее в душе: внук вырастет непременно похожим на родителей и еще - история дочери будет иметь продолжение. Его вера, мысль были столь велики, что старик дал себе слово не умирать, пока не узнает что-то очень, для всех троих, важное. Он говорил, - Я старый человек, проживший долгую жизнь, а потому это знаю. - Старик накапливал в себе памятные, с дочкой, события, вынимая их из самых заветных уголков прошлого. Он научился молиться, как делал когда-то его отец и уверовал в то, что Бог помогает людям. К нему, наконец, стали приходить слезы, но это не были слезы немощи или бессилия, это было осознание величия всего сущего под Божьим взглядом! Он спрашивал себя по ночам, лежа в постели и, вглядываясь бессонными глазами в темноту, - Что со мной произошло на этом пути, чего я лишился? - Старик был уверен, что ему уже никогда не будет стыдно за дочку и зятя, хотя история человечества не оставит памяти об этих красивых молодых людях. Они жили, любили, боролись с лютым ворогом за отечество, за стариков и детей, как сотни, тысячи таких же сынов и дочерей России. А то, что человек сам накапливает в себе добро, или зло, изо всех своих сил - это старик понял всем опытом своей долгой жизни.
Однажды осенью, когда Сашка играл с дружком во дворе, в их калитку постучал молодой человек, назвался корреспондентом ленинградской газеты, справился, здесь ли проживают нужные ему люди, Василий и Евдокия, и внук их Александр. Дед вышел навстречу незнакомцу, что-то всколыхнулось в его сердце радостное и тревожное одновременно, как бывает, когда очень долго ждешь. Его душевная напряженность, сознательно поддерживаемая годы, давала энергию для жизни. В характере старика уже давно соединились черты детской наивности и старческой чистоты, которые нельзя было назвать иначе, чем прекрасностью человеческой, где мудрость, кротость и волнение идут рядом.
Дед протянул руки человеку, ввел его в дом, усадил за стол, под лампу с абажуром. Бабушка и внук в ожидании застыли рядом. Что же незнакомец? Он извлек из портфеля целую пачку пожелтевших от времени газет и журналов, бережно разложил их под лампой. О, это были не простые газеты, а реликвии, которым нет равных! Все газеты сообщали об одном - о Великой победе русских в горестной всенародной войне! Все они были датированы маем 1945 года! И со всех пожухлых страниц смотрело на них одно счастливое лицо. Это была молодая женщина в гимнастерке и узкой юбке; она стояла на подножке открытой, возможно трофейной, машины и, сорвав с головы пилотку, размахивала ею. Ветер растрепал пряди ее волос, голова была слегка запрокинута, одна рука прижата к груди. Но лицо, какое это было лицо! В нем было все - радость, обещание будущего, спокойного материнства - в нем было ликование ПОБЕДЫ! Старики низко-низко склонились над столом, со слезами на глазах они гладили листы, узнав на фотографии свою дочь - Машу. Это была встреча с нею, встреча, которую старик вынашивал столько лет, столько лет ждал он дорогого часа.
Корреспондент рассказал, как долго искал он их, рассказал, что замечательная фотография обошла в мае 1945 года множество отечественных и зарубежных газет: Берлин, русская девушка-воин узнала в эту минуту о провозглашенной Победе над фашистом и сердце ее просто не вмещало радости. Дед с бабушкой знали одно: в ту минуту их Маша носила под этим самым сердцем дитя - будущего Сашку! Жизнь продолжалась, прорастала новым побегом. А фотография для всех стран и народов стала символом России - победительницы, символом женщины - матери, олицетворяющей собой жизнь.
Вот такую историю услышала я от Александра, друга нашей семьи. Он выучился, стал художником, достаточно знаменитым при его скромности. Деда и бабушки давно нет в живых, они обрели покой сердца, поставив внука на ноги. Сам Александр дорожит памятью о своих родителях, впервые поведал историю с фотографией кому-либо, а со стены ему улыбается лицо матери - счастливая женщина размахивает пилоткой.
Привет из Магадана
* * *
Мне снятся вновь луга под Костромой,
Изба с крыльцом и тёмный сеновал,
Комариком звенящий. как струной,
- Я тех краях ни разу не бывал –
Ворота, палисадники, скамьи,
Коровье стадо и пастуший кнут…
Там жили-были прадеды мои.
Там и теперь Бахваловы живут.
Своим родством с крестьянами горжусь,
А навещать - не стану, не совру.
Кто я для них? И вдруг я окажусь
Незваным гостем на чужом пиру?
Д… Круговерть скитаний и разлук
Ветвящийся побег наш увела
Так далеко, что не протянешь рук:
«Мы с вами - ветви одного ствол!»
Ещё больнее: через столько лет,
В один из отпусков очередных,
Поехал бы…а там уже - и нет
Моих однофамильцев и родных.
* * *
Смотрим шире и судим тоньше:
Европейцы с недавних пор.
Всюду словно один и тот же
Нескончаемый разговор:
Про тусовки, приколы, бизнес,
Про скандалы и торжества.
У заморских банкиров кризис –
А у нас болит голова.
То – какую невесть хворобу
Занесёт мировой транзит…
Прорубили окно Европу.
Как теперь из него сквозит.
* * *
Ладишь наскоро, махом –
Вкривь да напоперёк.
Все старания – прахом.
Все богатства – не впрок:
Знай на ветер усилья.
На поживу лихве…
Эх, Россия, Россия
Без царя в голове!
* * *
Напрасно ждать земного рая.
Всё безысходней времена.
Заворожённо вымирая,
Галлюцинирует страна.
В мозгу туман, в крови отрава,
Лукавцы хлеще татарвы:
Добро хоть не лишили права
Ношенья головы.
Встреча через 15 лет
От редактора
Первая публикация Бориса Дроздова в нашей писательской газете и первый сборник «Охотничий ужин» (1996) убеждали: пришел поэт. О себе сообщил:
В 1992 году, повинуясь тяге к перемене мест, выбрал по карте Кологрив – удивительно живописный, уходящий корнями в глубину истории исконной Руси город с богатым культурным прошлым, неповторимой природой. Здесь и продолжаю работать хирургом.
Конечно, по роду деятельности времени на стихи остается немного, и поэтому очень приятно доброе внимание Костромской писательской организации и администрации Кологривского района, особенно Виталия Николаевича Аникина и Павла Николаевича Кудельникова, к моему творчеству. Без их искренней помощи и материальной поддержки этой книге не суждено было бы появиться.
Но получилось длительное молчание. Через пятнадцать лет получаю второй сборник – радуюсь: не потерялся, сказывается поэт, окликает короткой запиской с дополнительной информацией: «женат, есть сын Антон, работаю в Кологривской ЦРБ врачом общей практики с 2007 года. В книге вся информация обо мне».
Зачем? Этот вопрос возникнет сразу, как только будет открыта эта книга - зачем в 54 года снова издавать сборник поэзии? Заработать стихами и раньше было нельзя - уж слишком на большого любителя этот вид творчества, и мифическая «известность» интересна лет эдак до 30... Что-то изменить в этом мире? - нахальная мысль, хотя всегда тлеет надежда... Итак, зачем? Да просто потому, что есть ты, читатель, - пусть и немногочисленный, но верный друг «и размер уложенной» речи. И есть стихи, за которые мне не стыдно. Да, они могут нравиться или нет, но равнодушным тебя, как мне кажется, не оставят.
Комментировать свой труд бессмысленно - всё в стихах, но немного «географии» необходимо для понимания: отец геолог, мама - преподаватель биологии, а потому основные впечатления детства - дороги и удивительная природа Алтая и Кузнецкого Алатау. По окончании Новосибирского мединститута работал на юге Васюганья в Северном районе. За жизнь повидал многое, но не встречал ничего величественнее и прекраснее Васюганских Болот! Сейчас живу и работаю в Кологриве - древнерусском городке (3 тыс. жителей!), славном своим историко-культурным прошлым. Хирург, я одно время совмещал работу с судмедэкспертизой, поэтому не удивляйся, читатель, некоторому смещению понятий...
Искренне благодарен Дмитрию Витальевичу и Сергею Витальевичу Аникиным за финансовую помощь в издании книги.
Вот, пожалуй, и всё, что необходимо «от автора». А теперь – в путь...
* * *
Я проснулся и... жив! И уже хорошо.
Всё, что было вчера - безвозвратно ушло.
И забудем! И пусть отдыхает душа.
Новогодняя ёлка ну как хороша! –
В колкой зелени лап затаились шары.
Зажигалкой взмахну - многоцветье игры…
Я проснулся. Светает - синеет окно.
Всё, что было вчера - было очень давно –
Год назад! Я на землю ступаю, дрожа...
Я живу! Я свободен! Ликует душа...
* * *
Скрежета не слышно... Далеко
Трактор захлебнулся в снежной пене.
Наклонюсь, потрогаю рукой
Синие изломанные тени.
В этой оголённой тишине,
В этом, сердце охватившем, крае –
Если кто и вспомнит обо мне,
То уже при встрече не узнает.
И зачем друг друга узнавать,
Опалённых временем и бытом?
Сжалься, неземная благодать, -
Помнить всё и... всё считать забытым...
* * *
Фантазировать легко,
ОбъЯСНЯТЬ - ДЛИННО И СЛОЖНО.
Скажем... где-то за рекой
День тонул в пыли дорожной.
Посох смолкнул, сторожа,
На плече котомку с хлебом.
И, от близости дрожа,
Край земли касался неба.
Было радостно шагать!
Теплый ветер мысли путал...
Не хотелось вспоминать
Наговоренного утром.
Не хотелось бередить
Чувств обидой и тревогой.
А хотелось просто плыть
Сонной солнечной дорогой...
ОСЕННЯЯ ПРОГУЛКА
Дождь лил вчера,
А завтра будет снег...
Но день, разъединивший две стихии,
Так тих, так светел!
И как будто нет
Ни нищеты,
Ни горя,
Ни... России.
Тропа лесная подойдёт к реке –
Пустынный берег, жухлая осока...
Уснувшие покосы вдалеке,
И облака, плывущие высоко.
И так спокоен,
Так приветлив путь,
И так легко, волнующе и грустно,
Что плачу я.
И сотрясают грудь
Простые человеческие чувства...
* * *
Я хирург и поэт -
Я спасаю сердца
И любовь разделяю на атомы.
Вам не спится?
Не сходит тревога с лица? -
Заходите,
Обслужим бесплатно!
Обезболим
Раствором заученных фраз,
Смажем кожу
Надеждой на лучшее,
И не дрогнув отнимем
У сердца ту часть,
От которой страдают живущие.
Вы проснётесь,
Вдохнёте желанный покой.
Через месяц окрепнет
Болевшее сердце...
Вы поймёте,
Что это была не любовь -
От любви ещё нет
Радикального средства!
* * *
Я слишком правильно живу, -
Порой становится противно...
По залу модному хожу –
Какие странные картины.
В неверном свете витражей
Меня встречает у полотен
Эпоха двойственных людей,
Период Чейза с... Паваротти!
Как сочно торжествует плоть –
Чума двадцатого столетья!
(Своей души не побороть –
Она заложница бессмертья).
Но в эротической пыли
Вдруг поразит, едва заметный,
Пейзаж отравленной земли,
Свет умирающей планеты.
Но все спокойны, все жуют
И освежаются прекрасным...
Все тоже правильно живут...
Ужасно!
* * *
Гордиться будем, в грудь себя бия,
И вспоминать, как шли медвежьим строем,
Дорогой двоевластья и вранья,
Припудренного наномишурою?
Народ не разучился выживать –
Он жить ещё не пробовал. И значит –
Чиновно-исполнительная «знать»
Не перестанет «подданных» дурачить.
Да, прошлого померкли маяки,
Но тем мрачнее новая эпоха,
Где новой демократии ростки
Неотличимы от чертополоха!..
* * *
Писать о том, что снег зимой
До крыш, а летом душит зной,
Что лес за Унжей синь - стеной,
Конечно, надо.
Но вряд ли этим удивишь
Москву, Лас Вегас и Париж –
Вокруг своих красот и крыш...
Не хватит взгляда!
И ладно... Дел невпроворот –
С природой бьюсь, как весь народ
Погода, цены, огород,
Зигзаги власти...
Нечерноземный древний край –