На правах рукописи

Фаина Соломатова

Голубок, крылом махни

Повесть

 

За всю службу Ольга Матвеевна ни разу не присела, хотя скамейка стояла рядышком.

- Христос воскресе! – провозгласил священник.

- Воистину воскресе! – радостно воскликнули прихожане.

 
- Слава Богу! Как хорошо-то! Пасху встретила. Воистину воскресе, - приветствовала и отвечала знакомым Ольга Матвеевна. Целовалась с подругами.

 

- Бабуся, ты молоток! И о скамейке забыла, - похвалил внук Андрей бабушку, когда они усаживались в машину. – Я оказался прав: в большие праздники надо ездить в Шангу, а то в городе затопчут.

- Затоптать – не затопчут, а натолкают. Всем хочется в Пасху в Храме побыть.

- Теперь, бабуся, собирайся в Солдаткино. Через пару дней отгулы у меня начинаются, так что я в полном твоем распоряжении. Быт и грядки обустрою в лучшем виде. Не впервой. Да, бабушка, а можно я с собой Дашу захвачу?

- Я-то не против, Андрюша. А родители Даши не будут против?

- Нет. Они же знают, что мы скоро узаконимся…

- Лучше, Андрей, раз у вас все решено, подайте заявление. И милости прошу в Солдаткино. Так всем спокойнее, и мне не думается, и Дарья увереннее себя почувствует.

- Ум хорошо, плюс два: мой и Дашкин – ума палата, - рассмеялся Андрей. Он был доволен таким решением.

 

Через пару дней они отправились в Солдаткино. Ольгу Матвеевну усадили на заднее сиденье. Впереди молодые – Андрей и Дарья. Выехали рано утром, чтобы к вечеру быть в деревне. Вначале ехали молча. Город еще спал. Изредка проезжали машины, встречались редкие пешеходы.

- Бабуля, если устанешь, можешь прикорнуть. Батя подушку с пледом на этот случай положил, - предложил Андрей.

- Трясётесь надо мной, как над дитём малым! Отоспалась за зиму до самого не хочу.

Андрей включил музыку. Мелодии были непонятные, кричащие. Он выключил приёмник.

- Прости, бабуля, кассету забыл с твоим любимым репертуаром. Оплошал.

- Да не извиняйся. Я сейчас больше тишину люблю слушать. В Солдаткино наслушаюсь, как соловушка поет. Утром, как по расписанию, под окошко прилетает. А вот скворцов в том году не было…

- Бабуля, а почему деревню Солдаткиным назвали? Я как-то краем уха слышал от отца версию, да забыл, - признался Андрей.

- Назвал так твой прадед Матвей. Мой отец. Он служил в царской армии двадцать пять годков. Была такая обязанность: из каждой семьи кто-то должен отслужить такой срок. Отец был в семье последним ребенком и не женатым. Ему и выпало стать рекрутом. Послужить царю и Отечеству. Домой вернулся за несколько лет до революции. Отцу было в ту пору сорок пять лет…

Ольга Матвеевна замолчала.

- А дальше? – робко поинтересовалась Даша, - если Вы, конечно, не устали.

- Можно и дальше. Только рассказчица я неважная. Знаю всё со слов родителей. Многое забылось, но кое-что помню. Давно живу на белом свете…

- Возвратился со службы отец в своё село, а там многое изменилось. Кого-то нет уже на этом свете, а кто-то без него родился и уже жених или невеста. А на службе долгой солдатской больше всего мечтал о семье. О любимой жене и детках. Сильно опасался, что его мечты не сбудутся. Годков-то уже сколько!

Ходил на вечёрки, присматривался, но никто не тронул душу. Девки ладные, как картинки, хороши, а вот чтобы в жёны привести – не мог себе этого представить. «Устарел. Ушло моё время, - грустил отец, в очередной раз возвращаясь с посиделок, - видно, в бобылях стану жизнь докуковывать»…

- Как познакомились мои родители, а твои, Андрей, прадед Матвей с прабабкой Натальей, хорошо запомнила…

Троицу в то время гуляли в деревне Мараксино. Отец отправился туда в одиночку. Бывшие товарищи уже давно семейные, а перестарку с малолетками как-то не с руки. Сердце у парня чувствовало, что сегодня что-то должно произойти… Матвей не знал, хорошее или плохое, но что-то должно случиться… И сон накануне был такой сладкий! Такое ему привиделось, что целый день Матвей и оклематься не может: ходит, как пьяный, и улыбается.

- Мать, сегодня Матвей дома ночевал? – спросил с ухмылкой отец Матвея.

- Дома сын спал. А что?

- А я грешным делом подумал, что в чужаках. Целый день, как шальной, бродит. Улыбается, будто кот сметаны нализался.

… Ходил Матвей по праздничной улице. Народу полно! Поют, пляшут, почти около каждого дома круг. Гармони заливаются. Веселится народ. А Матвей в толпы людей зорко вглядывается. И как молния прошлась по парню, с головы до пят искра проскочила! Девку увидел. Та подруг по обе стороны прихватила. Как привязанный, бродил за девками Матвей. Смотрел на них, глаз не спускал! И те заметили, что парень на подругу пялится, толкают ее: смотри, мол, парень на тебя глаз положил. Шушукаются, дескать, кто такой? Откуда им знать Матвея, коли он на далекой стороне службу верную нёс?

Когда стемнело, на улице стало еще шумнее, из домов весёлые гости вышли на волю. Смех и говор людской усилились. Парни пытались затащить Матвея в дом. Матвей не пошёл. Он боялся потерять из виду приглянувшуюся ему девку. На ходу хлебнул пива из братыни. И осмелел парень. Взыграло ретивое! «А, была – не была!» Выхватил девушку и оттеснил к палисаду. Подруги захохотали и убежали. Матвей крепко держал незнакомку за руки. Девушка не вырывалась, а спокойно и с интересом смотрела на парня.

- Как звать-то тебя? – спросил Матвей.

- Наталия, - смело ответила девушка.

- А я Матвей Первушин из Заветлужья.

- Знаю, что солдат, - улыбнулась Наталия.

- Вот и познакомились… - Матвей сильно прижал девушку к груди. Наталия не отстранилась. Покрепче Матвей обхватил девушку и впился в губы. Они потеряли счет времени, не слышали ничего вокруг. Матвей теснил и теснил Наталию к изгороди…

- Охолонь маленько, а то меня задушишь да огород спихнёшь. А за пазуху не лезь, там не про твою честь… - Наталия пыталась вытащить руку парня.

- Пойдем, Наташа, на огородец. Там постоим немного, - предложил Матвей.

- Может, еще у стога полежим немного? – расхохоталась девушка.

- А что, можно?.. – Матвей подхватил Наталию на руки и попытался открыть воротца.

- Куда попёр! Когда женишься, тогда и таскай, куда захочешь! – Наталия рванулась и освободилась из рук парня.

- Сильная! – удивился Матвей.

- Тятька с мамкой голодом не морят, боюсь, как бы у мужа не оголодать, - рассмеялась Наталия.

- Да я с тебя пылинки сдувать буду и харчем не обижу. Только бы женой стала… - Матвей опять обнял девушку.

- Коли невмоготу, так сватов засылай.

- А ты согласна?! – обрадовался Матвей.

- Не согласна была бы, не навалилась бы…

- А мне до осени не совладать, - пригорюнился парень.

- А мне не отбиться. Сватайся. Больно хорошо милуешься. Поглянулось шибко…

- Давай ещё на прощание разок, - и Матвей впился в девичьи губы.

 

Заиграла кровь у парня. Как шёл, какое шёл, летел с гулянки, - ничего кругом не замечал! Дома скинул праздничную одежду, схватил косу и айда в луга! Принялся махать траву-мураву. А перед глазами стоит Наталия, зовуще улыбается. Манит, зовёт, а близко не подпускает. «А у палисада-то как ко мне прильнула. Жаром вся пылает, а сердце готово из груди выпорхнуть».

Накосился. Вспотел. И отправился на реку. Плюхнулся в воду, нырнул, а Наталия и там к себе манит. «Куда, дурачок, прячешься. Я и в омуте тебя найду. Всюду сыщу…»

Пот сполоснул, и домой. Отцу-матери рассказать, и дать делу ход. Зачем откладывать?! Почти с порога начал Матвей разговор:

- Тут такое дело… - решительность парня поубавилась, - жениться я надумал, - выпалил Матвей.

- Жениться – дело хорошее. Только на ком? – удивился отец.

Мать вышла из-за печи, вытирая руки о фартук, испуганно взглянула на сына.

- А мы вчера сговорились. Девка приглянулась. Она не против. Так что тянуть?!

- Это что же за девка такая, коли час постояла и готова замуж идти? Приспичило, видно! – отец бросил молоток на лавку. - А у тебя, видно, ум солдатчина вытрясла…

- Полно, отец, не бранись. Матвей не в гостях столько лет-зим провёл! Ему разве семьёй пожить неохота? – мать спокойно уселась на лавку.

- Я не супротив его счастью. Но не с бухты барахты, - смягчился отец.

- А ты не забыл, свет Алексей, мы не в спешке венчались?

- Ты, Ульяна, нас не ровняй. Мы сколько с тобой хороводились? Я тебя знал, Ульяна, как облупленную.

- Матвей не в хороводе, а в огороде узнает. Ему гулеванить было недосуг. Чьих кровей девка-то? – поинтересовалась мать.

- Зовут Наталия. А кто мать-отец – не ведаю, - смутился Матвей.

- Тьфу! Час от часу нелегче, - вновь рассердился отец, - скоро-то только кошки, да и те уповод верещат, мяукают… Спросить-то язык что ли отсох?

- Не буянь, батько. Всё сейчас разузнаю. Не тужи, Матвей, - мать толкнула сына в плечо и быстро отправилась в деревню.

Отец с сыном больше не говорили о женитьбе. Матвей чинил грабли, отец отбивал косы.

- Завтра по зорьке у Шаймы надо скосить. Трава-то ноне там шальная вымахала. Пойдем на пару, я хоть по закрайкам потюкаю, - предложил отец.

- А я, тятя, сегодня утром всё положил и валы растряхнул.

- Крут! Везде успел! – удивился отец. – А так, Матвейка, и надо. Чего резину тянуть?! Жизнь ходко шагает.

Отец и сын то и дело поглядывали в открытые ворота на улицу. Ждали Ульяну. Она прошла в ограду незаметно через огородец.

- Ну, мать, узнала чего? – поинтересовался отец.

- Узнать-то разузнала, только вести не очень радостные, - Ульяна махнула рукой, - замахнулся наш Матвей на дерево не по себе.

И она опустилась на приступок крыльца.

- Так-так… - отец отставил косу в сторону, - по каким таким позициям невеста не подходит нашему Матвею?

- А то, что она Водопьянова дочка. Да разве Гурьян отдаст Наталию за нашего сына?! – выпалила Ульяна скороговоркой, развязала платок, - Наталия, может, подразнилась с Матвеем? Богачка так, вольная и молоденькая…

Наступило молчание.

- А что, Водопьяновы – большие богачи? – Матвей не знал Водопьяновых. Без него много чего произошло в округе. И слова матери, что Наталия богата, его не очень смутили. Его не волновало, богатая она или бедная. Матвею была нужна Наталия. Он не знал, как будет жить, если ее не будет рядом.

- А я все равно пойду свататься! Один, если вы трусите! – выпалил Матвей.

- Да что ты, дитятко родимое, - заплакала мать, разве же мы враги твоему счастью?! Схваха Катерина согласилась. Всё выведает, уладит и поедем.

- Ты, мать, что нюни-то распустила? Мы что, голодранцы или на паперти крохоборничаем? Из нашего роду-племени никто не стоял! – рассердился отец, - подумаешь, Водопьяновский род купеческий с крестьянской кровью смешан. Не дворяне знатные! Не отдадут – в лоб не подадут.

- То-то и оно: не подадут, а позор принимать Матвею, - обронила мать.

- Не кручинься, матушка, - похлопал Матвей мать по плечу, - переживу. А раз девка звала – пойду. Не обману. Будь, что будет…

Свататься поехали через несколько дней. Всё честь по чести Катерина подготовила. Сваха в округе знатная, почитаемая. Не балаболка какая-то!

Накануне Матвей успокаивал родителей, хотя и сам сильно волновался. Вначале нарядился в рубаху и штаны суконные. Такой ладный молодец!

- Гляди-ко, мать, сколь сын-то у нас басок! Да за такого парня-героя любая девка бегом побежит, - полюбовался отец Матвеем.

- Господи, благослови… - шептала мать и заворачивала иконку в полотенце, - с собой прихвачу, не помешает.

Ульяна в нарядном сарафане и яркой кашемировой шали помолодела. Но наряд не спрятал волнения. Матвей в последний момент сбегал в избу и переоделся. Надел гимнастерку вместо рубахи.

- Вот так ловчей, - перекрестился и запрыгнул в тарантас.

- Ну, с Богом! – и отец тронул лошадей.

 

- Поди устали, ребята, меня слушать? – поинтересовалась Ольга Матвеевна.

- Что Вы! – воскликнула Даша, посмотрев на Андрея. Он согласно кивнул.

- Отец, - продолжала Ольга Матвеевна, - рассказывал, что смутно запомнил начало сватовства: волновался сильно. Как порог переступил, Водопьянов впился в него тяжелым взглядом. Сваха Катерина, как и полагается, вела свой разговор. Хозяин ее не прерывал. Как только сваха закончила свою речь, Гурьян обратился к Матвею:

- А ты в жены-то постарше кого не мог себе облюбовать? Али с молодой интересней миловаться? У тебя, солдат, губа не дура! – и Водопьянов громко расхохотался.

Матвей смутился и не нашёл, что ответить.

- Да знаешь ли ты, молодец хороший, что восемнадцать годков на днях сравнялось дочке моей?

- Нет, не знал, - признался Матвей.

- И ещё скажи, что Наталья – моя дочка, тоже не знал, не ведал, - усмехнулся Водопьянов.

- Не ведал Матвей ничего, - вмешался молчавший до этого Алексей, - обижаешь, Гурьян, и сурово судишь моего сына…

- Ну, а если бы знал, что она моя дочка, пошёл бы свататься? – пытал Гурьян Матвея.

- Пошёл бы! Люба она мне. Окромя Наталии, не надо никого! – твердо заявил Матвей.

- И без приданого взял бы? А если отдам с приданым, Богом данным, тогда как, молодец, и нагую возьмешь? – смеялся Водопьянов.

- А ещё лучше! Мы сами своё хозяйство устроим. За службу верную государь надел землицы да и капиталец небольшой на скот и скарб пожаловал. Вот на царский дар и совью гнездо себе, - осмелел Матвей.

- А где вить собираешься? – тон Водопьянова смягчился.

- На правом берегу Шаймы. Место есть горелое. Земля там хорошо родит. Когда-то старики сказывали, починок там бывал, - обрадовался Матвей, что Гурьян опустил свои колючки и взгляд потеплел. А то взопрел, пот по спине градом катится!

- Круто берёшь, но мыслишь верно. Один-то совладаешь? – поинтересовался Гурьян.

- А мы ведь не лыком шиты и не онучей подпоясаны! Братаны неужто не помогут?! Матвей солдатскую лямку за них всех тянул. Тут и разговору нет. Мы и лесу, и пиловочника уже приготовили. Экой бригадой быстро отгрохаем хоромы Матвею, - отец тоже обрадел такому повороту.

- Ну, так и быть, - немного помолчав, сказал Водопьянов, - если Наталья пойдёт, перечить не стану. Наташка, подь сюда!

Наталия вышла. Она была спокойна. Румянец постепенно стал розовить щёки. Все смотрели на невесту. Матвей и Наталия встретились взглядом. Девушка вспыхнула, как маков цвет, и закрыла лицо ладонями.

- Не смущайся! Сама кашу заварила, так изволь – хлебай! Скажи-ко, дочь, при честном народе, почто так замуж приспичило? – строго спросил Водопьянов, - может, причина имеется, то и затрясло в сенокос свадебничать?

- Ничего у нас не было! – выпалил Матвей.

- А ты не лезь. Ещё не муж, видали мы таких защитников! – опять засомневался Гурьян.

- Не было греха меж нами, - ответила Наталия.

- Ну, так и ждите осени! Али невтерпёж, а, солдат? – расхохотался Водопьянов.

- До осени за себя не ручаюсь, - твёрдо сказал Матвей, - говорю, как есть.

- Ну, да ладно! Быть по-вашему. После Петрова поста обвенчаем вас, и дело с концом. Любитесь, плодитесь, но людей не смешите. А сейчас, будущие сватья, прошу за стол. Чем богаты, тем и рады! И у меня в горле сухо, да и вы с дороги притомились, - пригласил Гурьян всех к столу, который был накрыт в горнице.

 

В церкви всё было красиво и торжественно. Матвей и Наталия волновались. Вот сейчас, совсем скоро, они станут мужем и женой.

- Не обещался ли другой? – спросил священник у Матвея.

- Не обещался, - выдохнул жених.

- Не обещалась ли другому?

- Нет, не обещалась, - ответила невеста.

Матвея и Наталию батюшка обвёл вокруг аналоя, призывая на них Божье благословение.

 

- Вот и поведала вам, Андрей и Дарья, о своих дорогих родителях: о деде Алексее и бабушке Ульяне, об отце Матвее и матери Наталии. Прожили они в мире, любви и согласии. Помянула их добрые имена.

- Бабуля, ты вздремни, а то утомилась, - предложил Андрей.

- Да, что ты, Андрюшенька, уж так, если сидя покимарю, а спать не буду. А то знакомые родные места просплю. Да и не устала, наоборот, душа всколыхнулась прошлым, милыми сердцу людьми, - Ольга Матвеевна прикрыла глаза и незаметно для самой себя задремала.

 

…Оля, Оля, Олюшка,

Пойдем с дедом в полюшко.

В поле зреет колосок,

Будет Оле колобок.

- Дедо, а скоро мы к маме с тятей приедем?

- Приедем, дитятко. Вот к воротам подъедем, дальше ты одна поезжай. А я к бабушке Ульяне возвратиться должен. Берись за вожжи и поезжай, родимая…

Ольга Матвеевна встрепенулась. На миг она вернулась в своё далёкое-далёкое детство. Дед Алексей пел ей любимую песенку. А ехала она из гостей от дедушки и бабушки, где успела соскучиться по отцу с матерью. Это было наяву, только дед Алексей в тот раз долго был в Солдаткино, а в сегодняшнем сне он внезапно исчез… Ольга Матвеевна вытерла набежавшие слёзы. Задремать бы, чтобы сладкий сон вернул ее опять в детство, где отец и мать молодые, а она маленькая, белоголовая девочка, которой, укладывая спать, мама пела любимую песенку.

Усни, Оленька, засни,

Сладкий сон Олю найди.

Приснись Оле ангелок,

Мотылёчек, голубок.

Голубок, крылом махни,

Ангелочек, защити,

Мотылёчек, в луг сведи,

Олюшке цветок найди.

Спустя годы Оля пела эту песенку своей доченьке. Много годков отмахал голубок своим крылом.

 

Утром после завтрака Андрей и Даша отправились на огород копать грядки. А Ольга Матвеевна обходила родное подворье. Уже несколько лет она живет в городской квартире, но родительский дом ей дорог и близок. Близок, как человек, с которым прожита долгая и не всегда сладкая жизнь. Здесь она родилась. Здесь качалась в колыбели. Ольга Матвеевна вышла в сени и пошла на сеновал. У стены рядами стояли пустые пчелиные домики. Пчеловодство – давнее занятие в их роду. Даже оставшись одна, Ольга еще много лет управлялась с пчёлами. Она споткнулась о доску, лежавшую на полу сеновала. Доской закрыта дыра, через которую сбрасывали сено в ясли скотине. В детстве Оля провалилась в эту дыру и сломала ключицу…

Отец качал мёд на повети. Деревенская детвора в полном сборе лакомилась мёдом, жевали вощину и дурачились. Отцу помогал Виталька Травин. Он крутил медогонку, раздувал дымарь. Витальке было лет двенадцать, а остальной детворе по семь-восемь. Виталя, когда был в помощниках у отца на пасеке, надевал белые холщовые штаны и рубаху, на ноги обувал лапти с онучами, на голове – сетка. В таком одеянии он казался ребятне таким смешным! Все дразнили его, кто во что горазд! Хотя каждый завидовал Витальке, что он уже большой и делает важную работу. Наверное, от зависти и задирались с Виталькой. «Виталька – толстый поросёнок! Ха-ха… В лапотцы обуется, как пузырь надуется», - гомонила детвора и толкала Витальку.

- Кыш, мелюзга пузатая! Кто будет меня сердить, не прокачу на лошади, не приму играть в лапту. А на кого сильно осерчаю, в штаны крапивину засуну, - пригрозил парнишка.

- Чур, не мне! Я, Виталя, больше не буду, - загалдела детвора, - Вить, а вечером в прятки на гумне будешь с нами играть?

- У меня, окромя пряток, есть и работа. Это вы прохлаждаетесь да дурью маетесь, - солидно ответил Виталька. Посмотрел на Олю и присвистнул.

- А всё равно ты жирный поросёнок, - крикнула Оля, подбежала и толкнула парнишку в бок. Пчелиная рамка выпала из рук Витальки. Вощина вылетела из рамки. Испуганная детвора шмыгнула в угол повети, наблюдая за происходящим. Перепуганная Оля пыталась увернуться от Витальки.

- Сейчас грохнешься, так тебе и надо, дуре…

Виталька видел, что Оля стоит у края дыры и ещё чуть-чуть и оступится. И Оля повисла на руках. Ей бы провалиться в ясли на сено… Потом отец вынул Олю. Её отвезли в больницу. Как она лежала в больнице, Оля помнит смутно, а вот как навестил её Виталька – запомнилось на всю жизнь.

- Давай, кавалер, проходи, не стесняйся, - тётенька в белом халате подталкивала в палату Витальку, - вот Первушина Ольга Матвеевна, беседуйте на здоровье.

- Здорово живут, - промямлил смущенный Виталя, - навестить тебя приехал. Мальчишка топтался у дверей палаты.

- Будь смелей, - сказала медсестра, - садись на табурет рядом с больной и хвастай. За такие вёрсты прикатил, молчать негоже, - и ушла.

- Оля, ты прости меня. Я же думал, что ты пролетишь на сено, а оно мягкое. Сколь раз туда все прыгали и шмякались. И хоть бы хны, - начал Виталька. Он волновался, весь раскраснелся.

- Я сама виновата. Ты меня прости, что толкнула. А ты пешком притопал, далеко ведь?

- Не-е, я верхом. Вот гостинец тебе. Земляника. Вчера насобирал. Да ещё луковик, пироги мамка стряпать мастерица. А знаешь, Олюшка, вчера аэроплан над деревней кружил. Низко так опускался. Я вырасту большой, учиться буду стараться, да мне наука даётся легко. Стану тоже на аэроплане летать!

- Ты в уме, Виталя? Не суметь тебе! – изумилась Оля.

- Вот увидишь! В лепёшку расшибусь, а добьюсь своего. И тебе махну крылом! А потом приеду в Солдаткино и женюсь на тебе…

Оля спряталась под одеяло.

- Ты не пугайся! Все люди женятся. Я ещё маленький тебя полюбил. Красивая больно….

- Ну, поговорим молодые люди? Тебе, кавалер, пора домой ехать. Самоволкой, наверное, прикатит?  Давай, красавица, померяем тебе температуру.

Шли годы. Слова, сказанные Виталькой, не забывались. Когда Оля ловила на себе взгляд Витальки, смущалась. Она или убегала с глаз долой или отворачивалась. Всем своим взглядом показывала, что Виталька ей нисколечко не интересен. И Олюшке нет никакого дела до парня. А Виталька, когда появлялась у него свободная минутка, то мастерил ребятам ходули, то посреди деревни, у амбаров, соорудил качели. И вся малышня висла на них с утра до позднего вечера. Летами Виталька работал наравне со взрослыми, а зимой учился в школе. В школу они бегали в Михалкино за четыре километра. Виталька шёл впереди, а все остальные гуськом тянулись за ним.

- Давай, мелюзга, шагай походчее, а то приползём в школу к концу уроков! Бредут, как сонные,- сердился парень,- Без вас я бы уже давно дошёл! Мне ещё надо кое-что подучить….

- Виталя, а чего тебе учить! Ты и так всё знаешь на зубок, в отличниках ходишь, - галдели ребята.

- А ты, пигалица, что сегодня такая смурная? – подтолкнул Витя Олю в бок, - не захворала часом? Я ещё в субботу приметил: кашляешь, как дрова рубишь.

- Мама чаем с малиновым вареньем напоила, стало легче, - смущённо ответила девушка.

- До свадьбы заживёт! Замуж-то за меня идти не передумала? Смотри у меня! Я вот скоро учиться уеду на лётчика. Выучусь - свадьбу сыграем. Я слов на ветер не бросаю.  Настырный во всём. Поняла? - и Виталька пошёл вперёд крупными шагами.

Оля растерялась, а когда собралась сказать Витальке, что он дурак, парнишка уже шагал по обочине и громко насвистывал.

- Бабуля, мы с Дашей в лес собрались. Я ей места красивые покажу, - прервал воспоминания Андрей.

- Может, перекусите? – предложила Ольга Матвеевна, - а про себя подумала: «В облаках витаю, забыла обо всём на свете!»

- Бабуля, а мы сейчас соловья видели. Распевал на калине. Так здорово! Мы с Дашей хотели сфотографировать, не успели. Вспорхнул и улетел.

- А кукушки не слыхали?

- Нет. Я точно нет. А ты, Дашуль?

- Я тоже не слышала, - ответила девушка.

- Поверье есть такое. Кто соловья вперёд кукушки услышит – целый год счастливо проживёт.

- Мы, бабушка,  и так самые счастливые! - воскликнул внук, обнял Дашу, - Пока, пошли природой любоваться!

Ольга Матвеевна принесла дров. Затопила русскую печку. Она решила испечь блинов. Какие они получились вкусные! Пальчики оближешь! «Вернутся молодые - угощу. И самовар поставлю».

Но работа не остановила воспоминаний Ольги Матвеевны…

Виталлий и Оля расписались. Им не хотелось сидеть дома. Им хотелось свою радость нести на волю, где поют и щебечут птицы. Долго бродили по лугу, потом пришли не реку. Виталя быстренько разделся и плюхнулся в воду.

- Вода, как парное молоко. Тёплая. Иди, окунись, Олюшка, - предложил муж. Она стеснительно повела плечами.

- После Ильина дня уже не купаются…

- Да ты никак стесняешься, жёнушка?!  Ладно, раздевайся, я отвернусь.

И Виталий поплыл к противоположному берегу. Там росли водяные лилии. В детстве они делали из них бусы. Ожерелья одевали на шею.

Вдруг Ольге захотелось, чтобы Виталька, как ночью, крепко обнял её. Хотелось подчиниться его рукам, его воле. Она быстро скинула одежду и поплыла к Витальке.

- Хочу цветок самый яркий, самый красивый, – попросила Оля

- Сейчас подарю, краше его нет на всём белом свете…

Они забыли счёт времени. Купались, лежали на берегу. Снова шли в воду…

- Ты не устала, Олюшка?

Она покачала головой.

- Значит продолжим. Я знаю одно местечко.

Он подхватил Олю на руки…Домой они вернулись под утро. Когда возвращались, в небе услышали гул. Из-за леса вылетел самолёт. Виталька запрокинул голову и крикнул:

- Махни крылом, дружище!

- Голубок, крылом махни, - вспомнила Оля слова из детской маминой  песни.

Самолёт быстро скрылся за лесом.

- Как ты сказала? Голубок, крылом махни. Я тебе, Олюшка, обязательно махну много-много раз, - Виталька крепко прижал к себе жену.

- Витя, а ты тоже на таком будешь летать?

- Военная тайна, - усмехнулся муж, - Я буду летать выше. И не народ возить, а другой груз. Не будем об этом, - Виталий щёлкнул Олю по носу.

- Чем мы сегодня, сударыня, займёмся? Может, на речку пойдём? – он увидел настороженный взгляд жены, - не купаться, а сеть проверить надо. Ухой муж накормит любимую жену, а мама рыбы просила на пирог. Только я захвачу корзину. Улов оказался отменный. Они нагрузились рыбой и пошли домой. Недалеко от дороги стоял стог.

- Может, передохнём, а то я все руки оттянул, - предложил Виталий, - рыбка тяжёлая…

- Если недолго, а то рыбу чистить надо…

- А ты, Оля, страстная… Даже не ожидал…

- Да ну тебя…, - обиделась она, - скажешь тоже…

- Это здорово! Значит любишь! Таешь вся, и я факелом вспыхиваю. Счастливее меня на белом свете нет…

- Бабуля, вот и мы! Смотри, что мы принесли! Домой отвезём, и тебе хватит, - довольный внук показал улов.

- Когда успел, Андрейка? - удивилась Ольга Матвеевна.

- А как приехал, сразу слетал на своё местечко. Новую сеть опробовал. Я же рыболов отменный, так что, Дарья, гордись мужем. Одним словом, добытчик.

- Я тебя люблю, а гордыня – это грех, - ответила Дарья и прижалась к Андрею, - солнышко моё ненаглядное.

- Чтобы рыбку съесть, надо в воду лезть. Вода ещё студёная, внучок, смотри,  не застудись, - предупредила Ольга Матвеевна.

- А бродни зачем? Я предусмотрительный! У меня вся экипировка в багажнике. Из всех экстремальных ситуаций выйду сухим.

И тут громыхнуло. Резко и пронзительно. Не успело затихнуть в одной стороне, раздался грохот в другой. Две огромные тучи шли друг на друга. Огромные, тёмные. Молнии рассекали взлохмаченные чудовища с треском и рокотом. Светлая полоска небосвода сужалась. Заволокла и повисла над деревней зловещая туча.

- Господи, помилуй нас, грешных! - перекрестилась Ольга Матвеевна.

- Нам же ехать надо, а тут такая непогода, - посетовал Андрей.

- Не переживай, гроза заканчивается быстро. Собирайте, что с собой возьмёте,- успокаивала внука бабушка.

И действительно, гроза быстро угомонилась, погремливало изредка за рекой, и вновь выглянуло солнышко. Молодые уехали в город, а Ольга Матвеевна присела на крыльце…

Закончился у Виталия отпуск, и он с молодой женой поехал на место назначения. Молодожёнам дали маленькую комнатку. Виталя целыми днями, а то и ночами, был на службе, а Оля  дома ждала мужа. Вскоре она устроилась в детский сад. Работа с детьми ей пришлась по душе. Оля любила своих воспитанников, и ребятишки тянулись к ней.

В конце мая Оля получила письмо из дому. Мать писала, что отец болеет и очень ему хочется повидаться с дочкой.

- Конечно, надо съездить. Родители – это святое, - уговаривал жену Виталий, - детвора и я будем тебя ждать.

- Что-то тревожно. Как ты тут один? Ребятишки без меня. А вдруг отца не увижу? – беспокоилась Оля.

- Не раздумывай. Сегодня же соберись. Завтра я еду в город и посажу тебя на поезд.

Когда подошёл поезд, Оля вцепилась в руку мужа.

- Виталя, мне страшно. Сама не знаю почему, но я чего-то боюсь. Не хочу с тобой расставаться!  Может вместе, а?.. - она вся дрожала.

- Не волнуйся ты так! Я не могу, и когда смогу, не знаю. Всё будет хорошо, ромашка ты моя ненаглядная.

Проводница заторопила его, сказав, что поезд сейчас тронется. Виталий крикнул в окно: «Я махну тебе крылом. Смотри в небо, любимая!»

- Голубок, крылом махни…Ангелочек, защити…- шептала Оля, а слёзы катились по её щекам.

- Никогда не разлучалась с любимым? - спросила соседка по купе.

- С мужем? Нет. Первый раз. А с любимым разлучалась. Ведь я его с детства люблю, - призналась Оля незнакомой женщине.

Потом они пили чай, разговаривали. Оля успокоилась и быстро заснула.

Родители обрадовались приезду дочери.

-Ну, слава Богу, свиделись. Прихворнул я крепко, Олюшка, - отец приподнялся, стараясь сесть. Руки тряслись. Оля с матерью усадили его на край кровати.

- Матвей, давай валенки обую, - предложила Наталия.

- Дожил! В сенокос в валенках шастать стану,- пошутил отец, а сам всё смотрел на Олю, - расцвела, ещё краше стала дочка – то у нас…

- От счастья, Матвеюшка, расцветают. Мы с тобой в мире и согласии жизнь прожили, дай-то Бог и доченьке нашей такой судьбы. Давай, Матвей, на стул присядем, удобнее будет, - предложила Наталия.

- Ой, я про подарки забыла совсем! – Оля открыла чемодан и удивилась. Чемодан был полон её вещей. А она брала немного. В чемодане были Олины вещи, а сверху лежали подарки и письмо. Она развернула и стала читать: «Дорогая, любимая, Олюшка! Прости, но я не смог сказать тебе, а то бы разлука была тяжёлой. Тебе какое-то время нужно пожить у родителей. Меня переводят на новое место, где нет гражданского населения. Ты сильная, моя любимая! Когда закончится командировка, получу назначение и ты опять вернёшься ко мне. Будь терпеливой, ты у меня умная. Целую, твой любящий муж Виталий. Остальные вещи я выслал посылкой».

- Олюшка, что-то не ладно? – встревожилась мать.

- Всё ладно, мама. Вот тебе, дорогая, платок пуховый тёплый. А тебе, тятя, рубашку привезла от нас с мужем. Ещё подарки Виталиной маме и сестре Настасье надо передать.

- Погостишь-то сколько, доченька? - поинтересовался отец.

- Не знаю, родители! Муж у меня военный. Сам себе не хозяин. Как позовёт – так и поеду. Пока не суждено быть вместе. Буду у вас жить. Вам помогать да о Витиной маме заботиться, - Оля очень хотела казаться спокойной и уверенной. Но спокойствие и уверенность давались ей с огромным трудом. Ещё не хватало волновать отца и мать. Она не девочка, а взрослая женщина, жена лётчика!

Через несколько дней Оля поняла, что она беременна. Она обрадовалась! Ей так хотелось поделиться новостью с Виталькой. Но от мужа не было вестей. А потом пришло небольшое письмо, написанное на скорую руку, с засохшим цветочком: «Родная моя, любимая Олечка! Выпала свободная минутка. Пиши по этому адресу. Целую. Тысячу раз. Поклон маме и твоим родителям да всей деревне передавай! Твой муж Виталий.» Оля без счёту раз читала и перечитывала дорогую весточку. Прижимала к груди, губам, лицу. Этот листочек держал её любимый! Оля закрывала глаза, и вспоминались его объятия, ласки, поцелуи. «Когда же мы будем вместе?»

Вначале Оля не хотела писать мужу о том, что у них будет ребёнок. Хотелось сказать при встрече. Хотелось увидеть выражение его лица. Виталик, когда удивляется, то поднимает брови, затем заблестят глаза, и широкая радостная улыбка озаряет лицо.

- Как дитя ты, Виталя! Не вышел из детства. Всё с малышнёй возился и будешь вечным грудным, - подтрунивала Оля над мужем.

- У твоей груди с великим удовольствием, но не получится, - серьёзно отвечал муж. И поражалась его умению быстро сосредотачиваться, реакция была мгновенной. Она сказала об этом мужу.

- При моей службе это необходимо. Если бы не было того, о чём ты говоришь, не бывать бы там…- Виталик показал на небо.

Ольга Матвеевна достала из комода шкатулку. В ней она хранила письма Виталия. Подолгу рассматривала и перечитывала заветные строчки. Оля знала их наизусть, но ей было так приятно смотреть, читать и вспоминать… Сколько минуло лет с тех пор, но волнуется душа и бьётся сердце… А вот ответ на письмо, когда Оля написала, что ждёт ребёнка. Она ждала ответа. Может, Виталик позовёт её к себе. Пусть бы дали самую крохотную комнатку. Им бы и хватило. Хотя и малышу теперь надо будет угол, поставить кроватку…

Наконец она получила письмо от мужа. Вот этот комочек пожелтевшей бумаги, завёрнутый в носовой платок. Оля письмо носила с собой. Начался сенокос, и она с матерью ходила на покос. Выпадет свободная минутка, Оля - в заветный листочек. И так ей листочек силы придаёт и разлуку красит. Ещё чуток и они будут вместе ждать появления на свет ребёнка. Сколько ожидалось радостей, счастья, любви от будущей жизни! Начиналась гроза, похожая на сегодняшнюю. Оля с матерью спрятались в лесу под развесистой елью.

- Убежище с отцом наше. Бывает, часто тут непогоду пережидаем. До дому не успеешь, садись, доченька, половчей.

Гроза была сильная. Оля затыкала уши и прижимала голову в материнские коленки. Начался ливень. Потоки воды лились сверху, по земле потекли ручьи.

- Господи, спаси и сохрани нас, грешных. Хотя всё чередом… Как там у нас отец-то, - беспокоилась мать, - Олюшка, а ты что родная плачешь? Испугалась? Не бойся, моя золотая, - и крепко обняла дочку, - холодная, как ледышка. Придём домой - чаем с мёдом напою.

- Погляди, мамушка, что осталось от письма Виталия. Я дура его всюду с собой таскала, - и Оля показала комок бумаги.

- Не горюй, муж другое пришлёт. Ещё нежнее прежнего. Боженька род наш любовью одаряет. Моих родителей и нас с отцом не обидел, и у вас всё будет хорошо. С детских лет любовь пришла.

- Грозная перевала прошлась. Думал из дому и рамы вышибет. Я за вас тревожился, - признался отец.

- Хорошо, с ветром, так разнесло. У нас с Олей сухой нитки нет. Давай, доченька, переодевайся. Сейчас самовар согрею и под одеяло. Дитё нельзя студить.

Война докатилась и до их глухого края. В обед к Первушиным пришла Авдотья, мать Виталия. Она нянчилась с внуками у дочери в Михалкино. В свой дом наведывалась время от времени. Управить на усадьбе да так посмотреть, всё ли в порядке. Соскучится по родному очагу и придёт. Посидит, поглядит, поуправляет, вздохнёт - и опять в Михалкино. Настасье с экой оравой не совладать.

 -Здорово живут крещёные, - поприветствовала Авдотья, - хлеб да соль дому вашему.

- Присаживайся, сватья, с нами за компанию. Я супу наложу. Ты из Михалкина сегодня? – поинтересовалась Наталия.

- Да я и домой не заходила, прямиком к вам правлюсь, - Авдотья была сильно взволнованна, - не клади, Наталия, супу, не до еды теперь…

Оля вспыхнула, в груди похолодело. Предчувствие чего-то нехорошего сковало сердце.

- Что случилось, мама? – Оля опустилась перед ней на корточки и схватилась за руки, - Что-то с Виталей?

- Оборони Господь, доченька! Что с сыном, не ведаю. Всем нам тяжко теперь станет. Война началась. Германцы на нас напали, сегодня утром, бают… Вот какую я вам весть недобрую доставила.

Установилась тишина. Только об оконное стекло бился и жужжал шмель. Наконец, вылетел в отворную створку. И в доме стало тихо.

- Эх ма. Опять германец на Рассею попёр! – изменившимся голосом выдавил Матвей.

-Так по радио сказывают, без всякого заявления попёр и бомбят, почём зря…, - заплакала Авдотья, - как же Виталик? У Настасьи Григория заберут, с ним заодно и Петеньку с Аркашкой, считай, ребёнки ещё, - сильней запричитала Авдотья.

- Не плачьте, - Оля гладила свекрови руки, а сама ещё до конца не осознала случившегося….

А события начали крутить людьми. Начался призыв на фронт. Провожать ездили всей деревней до Михалкина. В первый призыв попал зять Авдотьи Григорий и его два сына близнеца Пётр и Аркадий. У Настасьи оставалось ещё четверо. Старшей Катерине пятнадцать годков. Летами работала в колхозе, а зимой училась в школе. Катя училась хорошо и собиралась стать учителем. Младшие Вася, Саша и Коля – одиннадцати, восьми и пяти лет.

День стоял тёплый и солнечный. Все отъезжающие и провожающие собрались около церкви. Здесь народ собирался, когда происходили значительные и важные события. Здесь крестили, венчали, провожали в последний путь. Вот и теперь вышла вся округа проводить земляков в далёкий путь. Стояли подводы для отправки призывников. На подводах уже сидели возчики. В центре стояли председатель сельсовета Николай Невзоров и военный.

- Военком приехал за мужиками-то, - шептались в толпе, - да, настала жизнь, только держись…

Подходили новобранцы в сопровождении всей семьи. Все уже наревелись дома и продолжали причитать по дороге.

Оля стояла, прижавшись к материнскому плечу. Появились Настасья с Григорием. Трое младших ребятишек тащились за родителями. Пётр и Аркадий, похожие, как две капли воды, вели под руку бабушку Авдотью. Она время от времени закидывала голову, стараясь поглядеть на своих любимых внуков. Авдотья не плакала. У неё уже всё было выплакано. Она лишь изредка всхлипывала…

- Граждане-товарищи. Прошу внимания…- начал осевшим голосом председатель сельсовета. Он закашлялся. - Дадим слово представителю из райвоенкомата…

- Приказ…- чётким, громким голосом военком зачитывал фамилии призывников. Поднялся рёв.

Все понимали, что остались считанные минуты до разлуки. И будет ли встреча, неизвестно. Голосил и стар, и млад. Подводы тронулись, толпа двинулась за ними…

Григорий обнимал Настасью, успокаивал: «Не реви. Люди кругом, помогут. Да и дочка скоро подрастёт - помощницей станет. А всё ладно, так и мы с двойняшками возвратимся…» - но уверенности в его словах не было.

За околицей мужики уселись на подводы. Провожающие долго смотрели им вслед. Ребятишки кинулись за телегами, поднимая босыми ногами пыль. Но и они скоро устали. Понурые и поникшие возвращались в осиротевшие дома.

Но и в горе, и в радости человек продолжает жить. Так и Солдаткино, и Михалкино жило. И ещё не раз провожали они на фронт своих родных и близких людей. Также угрюмо шагали мужики за телегами. Когда семья была уже вдалеке, смахивали натруженными грубыми кулаками скупые слёзы. Стараясь не оглядываться, шагали к телегам. Сейчас, может, в последний раз проедут по родным полям и лугам, где когда-то делали первые шаги, где взрослели, любили, растили детей. И щемило сердце, и лились слёзы…

Вскоре в Солдаткино и Михалкино стали ходить письма с фронта. Но стали получать и похоронки. Не успеют, бывало, обсохнуть слёзы от проводов, как вдруг то в одном доме, то в другом ревут от полученной казённой бумаги с печатью, как приговором…

Оля понимала, что пришла беда и надо бы сходить утешить. И они часто это делали вместе с матерью. Оля думала о муже, понимала, что ему тяжко, как и всем. Молилась. Чтобы она ни делала, куда бы ни шла – всё твердила молитву. Просила Богородицу, чтобы скорее закончилась война, чтобы вновь в дома вернулся смех: «Милая Богородица, я так хочу дитя. Но кругом столько горя. Нет рядом отца, и будет ли он…» Оля обрывала мысли, ругала себя: «Ну, что же я такое думаю…»

Война крутила людьми, как осенними листьями. Ветром срывала с насиженных мест и уносила далеко-далеко от родного порога. А зачастую и порог, и очаг сносило, стирало с лица земли. И люди в страхе и в панике спешили прочь от родного пепелища, бежали куда глаза глядят… Занесло и в Солдаткино беженцев. Приютила их Авдотья в своём доме: женщину с пятнадцатилетней дочерью, да по дороге к ним пристали ещё двое. Девочка лет восьми и мальчик. Парнишка был совсем маленький, на вид двух-трёх лет. Сначала в Михалкино они ночевали ночь. Там уже гонимых войной жило несколько семей. Вот Авдотья и сжалилась: «Пускай живут. Не жалко, и дрова есть, и картошка в яме, только семенную не трогайте. Может, и моих кто напоит – накормит. У меня четверо на чужой стороне, горе мыкают».

- Пойдём, дочка, к новосёлам, я тут кое-что собрала, так на санках свезём. Как, говорится, не оскудеет рука дающего. День будет, и пища будет.

Приезжие сидели за столом и ели картошку в мундире. Женщина очистила картофелину, подула, разрезала на части, положила перед малышом.

- Кушай, только осторожнее, жуй зубками. Покажи, какие у нас зубки?

- Мир дому вашему, - поприветствовала Наталия, - а мы соседи. Напротив, через дорогу живём. Гостинцев вам принесли. Молочко парное, хлебушек, овощей. Кушайте на здоровье.

Наталия и Оля принесли продукты и положили на кухне: «А вы уже и печку истопили?» - удивилась Наталия.

- Я ещё ночью затопила, прохладно показалось. Намерзлись по дороге… А за продукты спасибо. Но денег у меня нет, - смутилась женщина.

- Неужто я за деньги, - сконфузилась Наталия, - не люди мы что ли? Как вас звать? Это Оля – моя дочка, а меня Наталия, а для маленького за бабушку сойду.

- Я – Тая, дочь Соня, а это Валя. Как звать малыша, не знаем. Он ничего не говорит ещё. Может, не умеет, может, чего испугался…

Вдруг малыш вылез из-за стола и подбежал к Наталье. Обхватил ручонками её ноги и уткнулся в колени.

- Что ты, дитятко? – смутилась Наталия. Она взяла мальчика на руки. Он крепко обхватил её за шею. Потом отстранился, поцеловал Наталию в щёку и вновь прильнул к ней.

- Как звать-то тебя? – тихонько спросила Наталия. Малыш молчал. Потом плечики начали вздрагивать. Он слез с коленей, взял Наталию за руку и потянул к дверям.

- Хочешь к нам в гости? Пошли, у нас ещё дед Матвей есть. Ему покажемся, только вначале давай оденемся.

- Вот его пальтишко, шапка. Мальчик не запущенный. Скорее всего, отстал от своих в такой суматохе. Я о нём в сельсовете рассказала, может, и родные откликнутся. А вот мы свою одежду побросали. Было не до неё. Лишь бы ноги унести…

- Так вы приходите через час, другой, я кое – что пособираю. А парнишечка пусть живёт с нами, – Наталия взяла малыша на руки, - сейчас я тебя на санках прокачу.

Дома Наталия накормила мальчика.

- Зараз много ему нельзя. Постепенно, помаленьку надо, - предупредил Матвей.

Мальчик ел, а сам всё смотрел за Наталией, стоило ей выйти из дому, он подходил к порогу и начинал плакать.

- Не бойся! Ты же не один. Вон дедушка Матвей, а я – Оля. Пойдём, я тебе какую красивую игрушку покажу.

В комоде в ящике хранились Олины игрушки. Это были ещё игрушки Наталии. Мальчик взял лодочку, сел на пол и стал двигать её по половику.

Вечером намытый и распаренный после бани малыш крепко уснул. А Оля с Наталией принялись кроить и шить ему  одежду. Что-то нашли из Олиных вещей, что-то перешили. Утром одели парнишечку с головы до пят.

- Ну, мальчик-с-пальчик, красавец!  Одним словом, мужик, - похвалил Матвей и погладил по головке.

Оля любовалась мальчиком. Представляла своего будущего сына или дочку. Сколько будет радости! А вот Виталий не увидит долго, видимо, своё дитя. И ответа на письмо что-то нет долго…

Тревога о муже сопровождала её всюду. Где он? Что с ним? И садилась за очередное безответное письмо.

- Не пиши, дочка. Жди. Куда пишешь, Виталия там, может, давно и близко нет. Они, как голуби, вспорхнули и улетели от врага подальше. А потом германцу устроят тёмную… Придёт и на нашу улицу праздник. Немцу наши морозы не по зубам. Они зимами жить не приучены, - успокаивал отец дочку, - я ведь, дочь, тоже с немцем и в рукопашной бывал, и штыка ихнего получал… На веку, как на длинном волоку – всего изведаешь. Силён вражина, сколь стран к ногам положил, но русских не положишь…

- Тятя, а как если немцы и до нас доберутся? - Оля как в детстве прижалась к отцу.

- Боже, сохрани нас, грешных, от такой напасти, что им у нас в Михалкино и Солдаткино делать? – потеряв самообладание, пугалась Наталия.

- Типун на язык! Волос долог, ум короток. Ну, разве же немца в Москву запустят?! У тебя, жена, речь вперёд ума бежит, - осердился крепко Матвей.

Оля молилась. Чтобы она ни делала, шептала молитвы. Чаще она просто разговаривала с Богородицей. Оля знала, что Богородица – заступница рода человеческого. Святая, но она и мать тоже. И должна её понять, что Оля тревожится за своё ещё не рождённое дитя. Подолгу она смотрела на святых, стоящих на иконостасе в горнице.

- Доченька! И не ложилась ещё. А уже петухи пропели. Беречь силы надо для него, - кивала мать на округлившийся живот, - давай ложись, -  как маленькую, вела Олю на кровать. И уходила на свою половину.

Новосёлы обживались на новом месте. Тая работала на ферме. Девочки Соня и Валя ходили в школу в Михалкино. Соня училась в девятом, а Валя во втором классе. Девочки быстро подружились с деревенскими ребятишками. Валя написала письмо в Москву своим родителям. Восьмилетняя Валя знала о себе всё. Адрес, фамилию, как зовут отца и мать, дедушку и бабушку. Мама привезла Валю в лагерь, а через несколько дней началась война. Девочка помнит, что детей сажали на машины, потом впереди загрохотало, как в грозу гремит. Все стали слезать с машин и побежали к лесу.  Потом шли по дороге. Потом опять прятались от самолётов, которые кружили и стреляли в людей… Воспоминания и расспросы выводили девочку из равновесия. Она начинала плакать и замыкалась. Тая и Соня к ней не приставали с расспросами. Валя каждый день забегает после школы на почту, проведывает, не пришло ли ей долгожданное письмо.

Оля навещала новосёлов. Она любила ходить в этот дом. Здесь родился Виталик, здесь он жил, влюбился в неё, Олю. Рамки фотографий висели на стене, где были его родные и близкие люди. Да и сам Виталик тоже улыбался ей, как бы говоря: «Не унывай, всё будет хорошо, ромашка ты моя ненаглядная». Оля насмотрится, успокоится, и на душе станет легче.

- Мы на заставе жили, верней, служили. Мой муж офицер-пограничник. Отчаянный и бесстрашный. Да вся застава: сильные и храбрые парни! Они будут стоять до последнего. Полегли они все, наверное…Только бы не плен. Живыми пограничники немцам не сдадутся. Бьются до последнего. Я бы тоже на фронт пошла, если бы не Сонька…А тебе муж письма шлёт?

- Давно не было, - вздохнула Оля.

- Держись. Ему теперь не до писем. Ты должна любить и молиться…

Тая расстегнула кофточку. Поцеловала свой нательный крестик: «Мой ангел хранитель»

- А это мой, - Оля тоже показала своего защитника.

- За несколько дней до войны снится мне, что я чемодан собираю, - рассказывает Тая, - положила вещей полный чемодан, а сверху икону Богородицы. И говорю Соне: «Пойдём, дочка, пора нам в путь». А Соня мне: «А как папу оставим?» И проснулась. Так муторно стало на душе. Утром муж пришёл с дежурства, а я ему уже и крестик подготовила. Паша его частенько одевал, правда, вначале по моей просьбе. Служба у пограничников трудная, на глазах врагов ходят. А, бывало, сам просил: «Где твой оберег?». Я уже догадывалась, что идёт муж на задание нелёгкое. За шестнадцать лет сменили не одну заставу. Вначале огорчилась и выговаривала Павлу. Дескать, клеила, мазала, красила, в порядок привела, сколько сил потратила, а теперь снова да ладом…

- Завелась, сварливая ты моя! Тая – ты офицерская жена, должна быть сильной, - ответил мне мой благоверный.

- Да я так. С милым рай и в шалаше. А вы, Оля, вместе были недолго?

- Около года…, - вздохнула Оля.

- Ну, у вас еще всё впереди. Срок когда? Животик-то книзу спал. Значит скоро, девонька. Дай-ка я послушаю сердечко твоего сына или дочки. Училась на врача-гинеколога, а как замуж выскочила, и учёбу забросила. Толк в наших бабских делах знаю не понаслышке. Давай, ложись на койку. Ты в больнице хоть была?

- Три раза в Михалкино ездила. Фельдшер сказала, что всё в порядке.

- Хорошо, ровно сердечко стучит. И твоё тоже. Немаленький плод… Скоро, Оленька, на свет появится новый человек, - улыбнулась Тая.

- Спасибо, Тая. Я с тобой, как за каменной стеной, - обрадовалась Оля.

- Всё зависит от тебя. Я за тебя не рожу. Но помочь смогу. Слава Богу, медицинский чемоданчик не потеряла. А вещи - дело наживное. Я его всё на руках держала, как сердце чувствовало. Кое-что Соня в своём рюкзаке сохранила из своих вещей и игрушек. Невеста, а всё в куклы играет. Фотографий жаль сильно, хотя бы память была…

Дома Олю ждала радость. Пришло письмо от Виталия. Муж писал, что у него всё в порядке, бьют фашистов и что победа обязательно придёт. Просил Олю: если родится мальчик, назвать Ваней, в честь его отца. «А дочке имя сама дашь, посоветуйся с родителями и моей мамой. Ей передай от меня поклон, что я жив-здоров и ей желаю крепкого здоровья. Пусть верит, что мы все четверо вернёмся домой с победой.»

Для Олюшки сразу мир засветился! И снег на солнце блестит, и с крыш капает, и скоро весна придет. А что рожать, так такая доля женская. Подарок любимому мужу.

- Собирайся, мальчик-с-пальчик. Пойдём на конюшню на лошадок смотреть, - Наталия стала одевать мальчишку. Парнишке Первушины не давали имя. Оно у него есть. Приучать к другому не следует. Ждали, может, отойдёт и сам вспомнит, как его зовут. Поэтому звали «мальчик-с-пальчик», а Матвей – «мужичок», а Оля к «мужичку» добавляла «с ноготок». Мальчишка был толковый и любознательный. Ночами часто плакал и вскакивал с постели. Боялся темноты. Наталья клала его спать с собой. Он целовал её, гладил по щеке и волосам. Брал её руку в ладонь свою и закрывал глаза.

В конюшне Наталья усаживала мальчика в ясли, а сама кормила лошадей. Стойло, где сидел ребёнок, закрывала на запор. В этот раз оплошала. Наталья поила коней у колодца. Она черпала воду и услышала визг в конюшне: «Ма..ма, а-а..ма,» - звал детский голос.

- Ой, мамонька родимая…, - Наталья опустила колодезную бадью и кинулась в конюшню.

Гнедой стоял в проходе, а голова в клетке, где сидел ребёнок. «На место, Гнедой! Пяться, кому говорят!» Мерин послушно попятился, Наталья захлопнула двери, освободила проход. Гнедой прошёл в своё стойло, кося глазом в сторону парнишки, как бы говоря: «Я же не нарочно, не плачь, не трону, не обижаю ни больших, ни маленьких».

- Ну, что ты, дитятко моё родимое, - Наталья взяла мальчика на руки, - не бойся! Лошадка умная. Гнедой тебя прокатит. Сядем на санки и поедем.

Малыш всхлипывал и повторял: «Ма..ма.. ма..мотька» и прижимался к Наталье.

- Заговорил! Какой молодец… а звать-то как тебя, мой милый? Вспоминай! Не забыл?

Мальчик отстранился от Наталии, хлопнул себя в грудь: «Я – Ваня.. Ваня..», - и широко улыбнулся. Потом высунул свой язык, потёр губы, посмотрел на Наталью и четко произнес: «Мама», - и заулыбался широко и счастливо.

- А сколько Ване годиков?

- Тли.., - ответил мальчик  и показал три пальчика.

Наталья с Ваней отправились домой.

- Сегодня радость за радостью к нам в гости приходит. Ванятка наш заговорил, - сообщила с порога Наталья, - Гнедого испугался и заговорил!

- Клин клином вышибло! Выходит, Иваном у нас мальца-то зовут?! А мы «мужичок с ноготок» да «мальчик-с-пальчик»! Хоть мал да удал, верно, Ваня? – Матвей ласково потрепал парнишку по голове, - давай, мужик, чуб стричь, а то оброс шибко.

 

Ночью Оля почувствовала боль внизу живота. Потом боль стихла. Она даже задремала. Затем приступы начали повторяться. Оля пошла на кухню.

- Где мама? – отец ставил в печь чугун картошки.

- Что так рано, доченька, поднялась? Мы хлопочем ни свет, ни заря то, что Верба отелилась. Самостоятельно, уж который раз одна управляет. Придём, а телёнок по двору бегает.

- Тятя, и у меня, вроде, время подоспело, - прервала Оля отца, - сходи за Таей…

- Сейчас… мигом! Одна нога здесь, другая там!..

Оля вернулась в горницу, села на кровать. Боль не утихла, а наоборот усилилась…

- Господи, помоги мне родить дитя! – Оля повернулась к образам и перекрестилась, - Богородица, милая, ты сама мать и тоже рожала. Помоги мне… Сжалься и помоги, Заступница! Боязно мне чего-то…

Вбежала запыхавшаяся мать, а за ней следом Тая.

- Воды грейте, - приказала Тая. Она была спокойна, - как дела, будущая мамочка?

Тая убрала с кровати одеяло: «Ложись, Оля, сейчас поглядим, что тут у нас? Слушаться беспрекословно! Мы ведь некапризные, правда?!»

Уверенные действия Таи успокоили Олю. Она не стонала, а закусывала губу…

- Не ты первая, не ты и последняя. Все мы пришли на этот свет в муках. Кричать хочется – кричи. Боль сильная – ори!

- Ой, ма-а-мочка… Не-е.. могу.. больше…

- Тужься! Так ещё разок… сильнее… Стоп! Отдыхаем… теперь снова… давай… Молодец!

- А-а-а, - закричал новый человек.

Тая показала Оле дитя:

- Смотри, мамочка, какая красавица! Бабушка, помоги внучке пуповину обрезать да прихорошить барышню!

- Таюшка, тебя нам сам Господь послал, - Наталия хотела поцеловать Тае руку. Та испуганно одёрнула.

- Вы что? В чём моя заслуга?! И без меня бы ягодка отпала, коли созрела. Я просто, немного помогла. Вот и всё!

Оля заснула. Когда проснулась, ей дали малышку покормить. Около кровати на стуле сидел Ваня. Мальчик внимательно смотрел на новорождённую.

- Ванюшка, - улыбнулась Оля, - ты видел маленькую девочку?

Парнишка кивнул. Когда ребёнка положили в кроватку, Ваня потихоньку качнул колыбельку. «Ба-ба-а-а-а», - запел мальчик.

Ванечка все дни проводил около малышки. Вначале взрослые боялись: как бы чего не сделал ребёнку. Но мальчик с таким трепетом и нежностью любовался девочкой, что все успокоились. Наталия и Матвей от радости на крыльях летали.

- Матвей, а я и о Ване забыла. Ещё осерчает на меня парнишечка, - упрекнула себя Наталия, - Ваню мы все крепко полюбили. Сыщутся родители – ладно, переживём, а если не найдутся? Пойдём, дед, к дочери на совет. Имя девочке надо давать.

- Да я думаю-думаю. Был бы Виталик рядом… Мне хотелось бы Верой назвать, - предложила Оля.

- В самую точку! Вера сейчас всем и во всём нужна, - похвалил отец, - и бабушка Авдотья одобрила бы…

- Надо бы проведать сватью, но всё дела, заботы, носа некогда вытереть, - посетовала Наталья. - Плоха Авдотья. На днях ко мне мужик с Михалкина приезжал за самками, так сказал. А внучку уже по теплу свозим, да и окрестим заодно.

- Ну, это долго. Обидится сватья. Путь недалек.

- С тобой, Матвей, и проведаем на днях да Ваню с собой прихватим.

- Поедешь, Иван, в Михалкино? За кучера посадим! – предложил Матвей.

Мальчик одобрительно замотал головой, а потом громко отчеканил: «Да». Все заулыбались.

- У мужика голос прорезался. Давай, Иван, пять.

Матвей протянул парнишке руку. «Здолово!» - Ваня хлопнул по заскорузлой ладони Матвея.

Война Матвея поставила на ноги. Вначале он через силу, но упорно бродил по двору. Начал со своих граблей и кос. Точил, отбивал, вставлял в грабли зубья. Потом к амбару стали ставить инвентарь со всей деревни.

- Матвей Алексеевич, у граблей зубья закрошились, повтыкал бы малость, - просила соседка, - а на косу хоть задним местом садись, сколь тупа.

- Погляжу, чем могу – помогу, бабоньки!

У амбара вскоре стало полным-полно граблей, кос, вил, топоров. Матвей установил точильный круг. Потом стал лудить. Вставал ранёшенько и ложился позднёхонько. Да ещё в кузницу заглядывал. Обучал подростка. Война затянется, и того на фронт загребут. Война на людей прожорлива…

- Как здоровье, Матвей Алексеевич? – интересовались порой односельчане.

- Хворать нынче не досуг. Когда германца домой восвояси спровадим, тогда належусь досыта. А теперь еще поскриплю…

- Ты уж держись, Матвеюшка! Мы же без твоих золотых рук пропадём. У нас, у баб, руки не из того места растут.

- Руки не хайте. Вы теперь и за себя, и за мужика пластаетесь…

Осенью у Матвея работы стало ещё больше. Пригодилась отцова наука. Батька был колёсных и санных дел мастер. «Готовь сани летом, а телегу зимой», - приговаривал отец.

Матвей понимал, что большого мастерства ему уже не достичь. Да изящество теперь и не к чему, а вот крепость и надёжность требовалась. Пришлось и сбруей лошадиной заняться, а зимой валенки валять. Вначале неуверенно, боялся, а вдруг не получатся катаньки. Решил попробовать. Первые свалял Ванятке. Сколько у того было радости! Он обнову и руками гладил, и Матвея целовал. Потом обулся и начал плясать.

- Топни ногой, топни правенькой,

Всё равно люблю Ванюшку,

Хоть и маленькой! - пропела Наталия, раззадоривая мальчика.

- Добро больно, Матвеюшка. Рукастый ты у нас!

- Не хвали, Наташа. Хоть тяп-ляп да кое-как, а всё в люди не кланяться. Да и на поклон идти не к кому. Ладные мастера с немчурой воюют…

С рождением дочери ход времени у Оли пошёл быстрее. За окном капало с крыш, слепило солнышко, дни заметно прибавлялись. Оля целыми днями и ночами хлопотала около дочери. В их компанию и Ваня прибавился. Парнишка уже не гонялся за Наталией.

- Ванятка хоть занятие нашёл. А то я всё время опасалась: или коней испугается, или ушибётся, - радовалась Наталия.

Когда Верочку Оля укладывала спать, мальчик одевался и шёл на улицу к Матвею.

- Теперь дело ходко пойдёт! С таким помощником скоро управим, - смеялся Матвей.

Под навесом у Вани был свой уголок. Там хранились разные палочки, досочки, молоток, деревянное ружьё, сабля. На улице стоял снеговик. На голове старая корзина, глаза – угли, нос – морковина. Деревенская малышня тоже забегала поиграть с Ваней. Ваня часто двигал брусочек и лепетал: «Ту-ту, ту-ту-ту».

Оля ждала лета. Подрастёт Верочка, и она свозит окрестить дочку. Об этом она написала и Виталию. От мужа письма-записочки ходили, правда, нечасто. Но были весточки, и то Слава Богу! А то у деревенских и Михалкинских ушли мужики и как в воду канули. Нет известий… Неизвестность – хуже всего. Изводит человека.

- Мама, а Ванятку, может, тоже окрестим вместе с Верочкой? А если он крещёный?

Наталья задумалась: «С Ванюшкой посоветуемся. Как тот скажет – так и поступим. Ты Ване крёстной будешь. Верочке созовём Витину племянницу Катю. Хотя бы Авдотья внучку-то успела поглядеть!»

К крещению Верочки и Вани Оля приготовила всё заранее. Отправились в храм ранним утром. Ваню как будто в бок толкнули. Вскочил и к рукомойнику. Умылся, и начал надевать праздничную одежду. Парнишка ещё с вечера на неё поглядывал. Оля выгладила и повесила на стул.

- Вот, Ванечка, завтра оденешься, и поедем на лошадке. В церкви только не балуйся и громко не разговаривай. Хорошо?

Мальчик кивнул головой и старательно наряжался.

- Давай помогу, - предложила Оля.

- Сам… - Ванечка отвёл Олины руки, - сам могу…

- Молодец! Сам с усами. Какой кавалер у нас знатный, - похвалила Наталия парнишку, - дед, взгляни - ка на молодца-удальца!

 На днях Наталия и Матвей разговаривали с председателем сельсовета насчёт Ванечки. Председатель приезжал к Тае. У Вали нашлась мать и скоро приедет её забирать. Из Москвы Валина мама эвакуировалась и сейчас живёт у родственников в Сибири.

- Хорошо, Валя большая, а нам Ванечка – кроха ещё - хоть имя назвал, и то ладно, - начала Наталия, - возьмут да и у нас его заберут, да и в сиротский дом спровадят?

- Силком кто у вас-то заберёт? Если только родители, - успокоил председатель сельсовета.

- Да разве мы враги Ване? Если бы сыскались отец с матерью, так мы бы с радостью. А нельзя ли нам какую-нибудь бумагу выправить, что пока он у нас за сына поживёт… Нам бы спокойнее… объявятся родные и разговору быть не может… Самим Бог не дал сыночка, - спокойная Наталия сильно волновалась.

- Насчёт Вани мы тоже писали в Данилов. К Тае он там пристал. Пока ответа нет.

- Уж похлопочите, будьте добры. Что война проклятая с людьми делает?! Раскидала по белому свету! Малых – то особо жалко.

- Спасибо вам, Наталья Гурьяновна и Матвей Алексеевич, за доброту, - председатель пожал им руки.

- Заслуги особой нет… У нас ведь не семеро по лавкам. Может, пообедаете? Чем богаты, тем и рады, - предложил Матвей

- Спасибо. В Михалкино надо быть к обеду.

Наталия и Матвей воспрянули и поуспокоились.

Верочка спала всю дорогу. Заехали к Настасье. Всё семейство сидело наготове.

- Я ведь тоже в храм собралась. Уже больше месяца брожу. Видно, ещё поживу на белом свете, - Авдотья обрадовалась гостям, - Верушка, не пойдёшь к бабушке на ручки? Ой, ты славная какая…

Младшие дети чинно сидели на лавке и разглядывали гостей. Ваня тоже подсел к детям.

- Пообедаем после службы. Мы тоже сегодня все собираемся причаститься, - Настасья сегодня выглядела намного моложе, чем в проводы. Только в тёмных волосах виднелись седые проседи. Она накинула на голову платок, а другой подала дочери: «Катя, повяжи. Ну, с Богом! Надо ещё записки подать. В храме не шалить, а то дома вицы получите», - пригрозила Настасья своим орлам.

- Мы не маленькие, - ответили хором братаны и дружно потопали вперёди взрослых.

- Катерина – сколь хороша! Невеста уже, - толкнула Наталья в бок Настасью.

- Молоденькие все красивые и пригожие! Хоть бы война закончилась быстрее, а то ни молодым, ни старым житья не даёт!

Верочка и службу всю проспала, проснулась перед крещением. С интересом смотрела на горящие свечи. Не плакала Верочка, когда и в купель окунали. Только моргала глазками. Батюшка трижды окунул её: «…крещается раба Божия Вера во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святого Духа, аминь…»

Затем окрестили Ванечку. Крёстной матерью Вани стала Оля.

- Мать Иоанна кто? – спросил священник.

- Я, батюшка…, - смутилась Наталия. Отец Димитрий отвёл её в сторону.

- У нас живёт.. за сына держим, - Наталья испугалась, может, и не разрешат крестить Ваню.

Батюшка больше ничего не спрашивал. Взял Ваню за руку, повёл в алтарь и надел на шею крестик. Ваня крестился. Мальчик усердно клал поклоны и старательно целовал образа.

- Поди устал, Ванюшка? – поинтересовалась Наталия. Мальчик помотал головой. Он показал на икону Богоматери и шепнул Наталье на ухо: «Мама».

- Так-так, дитятко, Она всем людям мама. Какой же ты разумный у нас! – и поцеловала в щеку, - как же я тебя люблю!

- И я любу. Мама ту-ту-у..ту, - и Ванюшка принялся обнимать и целовать Наталию.

Вскоре Ванино «ту-ту-у» раскрылось… Тая, как приехала в Михалкино, сразу сходила в сельсовет, рассказала о том, что младшие дети не её. А мальчик совсем неожиданно оказался с ними… В Данилове они долго ждали поезда, и к детям на вокзале подошёл мальчик. Они стали играть с Валей. Объявили посадку, все заторопились к поезду. Мальчишку она заметила уже в поезде. Кто-то, видимо, подсадил его в вагон. Тая сказала об этом проводнице. Та пообещала, что сообщит на станцию о мальчике, записала полустанок, где Тая сходит, и её фамилию.

- Вы уж его не оставляйте! Такой маленький, пропадёт, - попросила проводница, - когда обратно поедем, я схожу на вокзал в Данилове и всё ещё раз доложу.

- Пожалуйста. Бросить – не брошу. До кучи! Вот девочка ещё прибилась. Ну, с ней проще – знает о себе всё…

…Мама Вани работала проводницей. Папа на фронте. Мальчика бабушка оставила ненадолго с соседкой, а та не досмотрела…

Председатель сельсовета и Ванина мама приехали в Солдаткино ранним утром. Наталья сразу догадалась. Ванечка сильно походил на мать. Мальчик ещё спал.

- Вы присаживайтесь. Я сейчас разбужу Ванечку… Хотя так ли его зовут?

- Запомнил… Много слов говорил, а как отца проводили, замолчал. Всё на вокзал рвался. Ту-ту да ту-ту. И больше ничего… а вдруг не он?

- Ванюшка, а у нас гость, - Наталью душили слёзы и от расставания с мальчиком, и от радости за него. Мальчик внимательно разглядывал пришедших. Потом раскинул ручонки и бросился к матери: «Мама, мамотька».

- Сыночек!.. узнал… маму… Счастье ты моё ненаглядное! - и они оба залились слезами.

- Папку пошёл искать. «Ту-ту», и сам от мамы с бабушкой «ту-ту». Как же мы жить-то стали бы без тебя?

- Может, когда и навестите нас… Ванечку покажете. Мы его недавно окрестили. Может, и неладно сделали? – Наталья сдерживалась, но ей это удавалось с трудом.

- Спасибо вам за всё, а мы собирались, да так и не покрестили Ванечку. Война все планы нарушила. А привезти, конечно, наведаемся, и вы к нам, в любое время. Только бы война скорее закончилась…

Мама Вани поклонилась Первушиным низко в пояс.

- Верочка, давай Ванечке ручкой помашем, - Оля тоже плакала.

Один Матвей держался:

- Распустили мокроту… Парень домой едет, а бабы слёзы льют. Давай, мужик, пять, - Ваня протянул руку и хлопнул по ладони Матвея. - Вот это по-нашему!

Грустно стало у Первушиных без Ванечки. Приехала мать и за Валей. После её отъезда к ним наведалась Тая.

- Вот и разъехались наши приёмыши. Привыкли к Вале, будто чего-то не хватает. А у Соньки так и глаза не просыхают, ревёт, как маленькая, - пожаловалась Тая.

- Ты и не заглянешь, соседушка. Всё в работе пластаешься. Тяжела деревенская жизнь с утра до ночи на ногах, и дел не убывает, - пожалела Наталья Таю.

- Вначале было нелегко. А теперь втянулась, да летом дни долгие. В светлое время легче, чем в потёмках шарится. Всем сейчас нелегко. Я же ещё нестарая. Вон подростки наравне со взрослыми ломаются.

- Тая, на днях мёд будем качать, так Соня помогла бы нам. С Верочкой понянькалась час-другой, - попросила Наталия.

- Конечно, поможем, и разговору нет. Только заранее предупредите. А я пришла Олю пригласить за земляникой. Вчера с сенокоса шла, так по пути целый туесок насобирала. Ягод усыпано…

- Конечно, Таечка, - обрадовалась Оля. - Я вот только Верочку покормлю, и сбегаем.

Земляники они насобирали быстро. Ягоды крупные, сочные. И наелись досыта.

- Вкуснотища какая! Мы на заставе с Сонькой тоже ходили. Паша ругался. Боялся, что убредём за кордон.

- Тая, пойдём на речку. Ещё я нынче не купалась, - предложила Оля, - я тебе такое местечко покажу!

- Мне уже все местечки показаны и не раз, - усмехнулась Тая.

- Ребятня показала, где они булькаются. Там не мелководье. Пошли! – потянула Оля за рукав Таю.

- Пойдём, товарка!

Каково же было удивление Оли, когда Тая привела её на их с Виталей заветное местечко.

- Это и есть твой омут любви! – расхохоталась Тая.

- Да, наше с Витей, а тебе кто показал?

- Выкупаюсь – скажу… - Тая поплыла к другому берегу.

Оле вспомнилось их с Виталей купание. Жаркие поцелуи и объятия, от которых то останавливалось, то учащалось дыхание и колотилось сердечко… Вспомнилось, как вскоре после свадьбы они помогали родителям на сенокосе, а потом муж первый раз привёл её сюда. До этого стыдливая и пугливая Оля стеснялась, когда днём Виталий начинал её ласкать. А здесь, не робея, Оля сбросила одежду и пошла в воду к мужу…

- Ау! Слетай с небес на землю! – Тая плеснула в Олю водой. Брызги попали на лицо и шею. – Иди, ополоснись, жар воспоминаний и схлынет. Я здесь каждый день купаюсь. И не одна! До чего хорошо. На седьмом небе летаю…

- Ты? С кем? – удивилась Оля.

- С Фёдором. Зимой ещё любовь случилась. Миловались на коровнике да в избушке, где кашеварила лесорубам. Осуждаешь?

- Не знаю… Не суди – да не судим будешь. А если Павел вернётся? Тогда как?

- Олюшка, ты раскраснелась, как будто, сама грешишь. Давно бумага получена, что сгинул мой Пашенька. Вот тоску и начала глушить. Потом, вроде, влюбилась.

Суди люди, суди Бог,

Как его любила, по морозу босиком

К милому ходила, - пропела Тая.

- И не обмолвилась! Горе-то в себе трудно держать, - посетовала Оля.

- А для чего другим свои горести дарить?! Надо молчать в тряпочку и выть ночью в подушку. В других семьях ребятишек полон дом. Сама себя не утешишь, никто не утешит. Вот так-то, Оленька. Сонька не знает, и ты не говори никому.

Возвращаясь, Тая пела, а по щекам текли слезы.

…Позарастали стёжки-дорожки,

Где проходили милого ножки.

Позарастали мохом-травою,

Где мы гуляли, милый, с тобою…

- Не тужи, Олюшка, вот закончится война, и пойдёте сюда с муженьком своим любимым. И откупайтесь за все разлуки и горести. Верь. Так и будет.

- Верю! Да будет так! – согласилась Оля.

 

- Наталья, пошукала бы ты в ящике с инструментами своего отца. Мне надо позарез стамеску и рубанок, - попросил Матвей жену.

Наталия вздохнула. Упоминание об отце для нее было не из легких. Сколько лет прошло, а она каждый день вспоминает родителей. Хлебнули они горюшка на чужбине. Кому они досадили, кому зло причинили? Отец работников своих не обижал, да и работали у него почти всё родственники. Попасть к Водопьянову на фабрику или лесопилку считалось большой удачей. В доме появлялась живая копейка, и была уверенность в том, что и в неурожайный год семья не пойдет по миру.

Наталия перебирала в ящике отца. Стамесок было много, а рубанок лежал на самом дне.

- Сколь тяжел! Как ты им стругать будешь? Зачем тятя нам эку уразину положил? Может, уж и не понимал, что делает? Недолго и умом тронуться: на старости лет в ссылку спроваживают.

- Ты, мать, чего бурчишь себе под нос?

- А то ворчу, что не постругать. Больно тяжел инструмент, едва докантовала, - пожаловалась Наталия.

- Мало каши похлебала сегодня, что ли? – Матвей взял в руки рубанок. - И впрямь нелегок. Интересная штука. И кляп на кой-то ляд сбоку забит. Наташа, дай-ко мне стамеску и молоток.

Матвей вышиб кляп и заглянул в отверстие. Вынул небольшую тряпочку, потряс рубанок, и из него посыпались монеты.

- Ох ты, Господи! Да это же царские золотые! – воскликнула Наталия.

- А ведь Гурьян меня предупреждал! Только я не понял тестя. Говорит: ящик с инструментом тебе в телегу поставил, так в рубанке-то погляди, - шепнул Гурьян, когда мы обнялись на прощанье.

- И мне мамка тоже про рубанок шептала. Ольге, дескать, там приданое и вам на черный день. А я подумала, что она не в себе, - Наталия заплакала.

- И я, грешным делом, так о Гурьяне подумал, что заговариваться начал. Шутка ли, в такие годы под конвой идти?!

- Тяжко-то как, Матвеюшка! Какие же тятька с мамкой враги народа? Богачество не сразу собрано, да и сколь поколений спины гнуло, копеечка к копеечке, по крохам всё…

- Ну, не реви, Наташа. А что с этим добром делать будем?.. Я в газете недавно читал, - помолчав немного, произнес Матвей, - и по радио слыхал, что люди свои кольца обручальные отдают государству, чтобы с немцами сбардовать…

- Вот и сгодились тятькины денежки в черный день, - смахнула слезы Наталия, - поедем завтра в сельсовет, Матвей.

- Куда это вы собрались ехать? – поинтересовалась Оля, прибежавшая из леса, - смотрите, сколько земляники насобирала! Жаль, что Верочке пока нельзя.  Да, чего вы такие поникшие?

- Посмотри-ка, дочка, на наследство деда Гурьяна, - кивнул Матвей на монеты, - будто с неба свалились!

- Это же золотые! Где вы их нашли? – удивилась Оля.

- Случайно наткнулись. Могли бы ведь и не найти. Хорошо, отцу рубанок понадобился.

- И что вы с этим капиталом собираетесь делать? – поинтересовалась Оля.

- Государству отдадим от деда. Завтра в сельсовет свезем - и вся недолга! Управишься тут без нас? В помощницы Соню созовем, - предложил отец.

- Я пять денежек возьму из этой копилки, батюшке Димитрию передадим. Чтобы он за отца-мать молебны отслужил. Мне кажется, что они еще живы. Наш род долговекий, и порода крепкая.

 

- На таких людях земля держится! Спасибо вам, Матвей Алексеевич и Наталья Гурьяновна, - поблагодарил Невзоров, председатель сельсовета.

- На нашем месте всяк бы так поступил, - смутился  Матвей, - Наталья, жена моя, - молодец. Обидно ей, конечно, что с отцом-матерью так обошлись.

- Ни на кого я зла не держу. Только бы узнать о родителях. Хоть бы помирать домой отпустили. Похлопотали бы Вы о них немножечко.

- Что в моих силах – попробую. Но многого не обещаю, Наталья Гурьяновна. Еще раз спасибо за добрые дела.

Первушины ненадолго зашли к Настасье. Авдотья дома была одна.

- Домовничаю, Настасья с Катей на работе, а младшие за ягодами отправились. Нынче земляники - усыпано. Дак ребята в день не один раз слетают.

- У нас Оля тоже вчера ходила, говорит, полно ягод. Вы как, сватья, поживаете? Письма с фронту ходят? – поинтересовалась Наталия.

- Слава Богу, шлют. Все живы-здоровы. Бывает, и Виталий сообщит о себе. А дела у них какие, нам про это знать не полагается. Нам бы только знать, что целы и невредимы. Может, перекусите? Я соберу сейчас, - предложила Авдотья.

- Не беспокойся, сватьюшка, домой надо. Нынче пчелы ошалевают. Не перестают роиться, так Оле с ними не управиться. Не дай Бог, стряхнет без нас! К нам гостите, - заторопилась Наталия.

- Охота бы в Солдаткино! Но ходок никудышный стала. По дому своему сильно тоскую. Сколько волка ни корми, все в лес глядит, - вздохнула Авдотья. – Ну, ступайте с Богом!

 

Намучилась Оля с пчелами: если бы не Соня, улетели бы оба роя. Только управились с одним – привился на тын, как вылетел другой и вверх мигом поднялся. Соня – девушка проворная, машет веником. Оля едва успевает ведра с водой подтаскивать. Рой прибился на черемуху, с земли не достать. Надо с лестницы его снимать. Как назло, проснулась Верочка и расплакалась.

- Сейчас и я зареву! Хотя бы родители скорей вернулись.

- Оля, я сейчас дымарь развожу и полезу снимать. А Вы Верочку кормите. Не волнуйтесь, все равно на лестнице вдвоем не поместимся.

- Спасибо, Сонечка! Без тебя бы я кричала караул.

- Надеюсь, больше сегодня не вылетят. Теперь все в табакерке заперты. Поугомонились малость, - улыбнулась Соня.

- Верочка, помаши Соне ручкой. Покажи зубки. Вот то мы и такие капризные, что зубки режутся. Улыбайся, Верочка, вот так.

- Мне тоже папа рассказывал как я орала. И он ходил на дежурство, не выспавшись. Что же с ним сейчас? – глаза у Сони затуманились.

- Не переживай, Сонечка! Всё хорошо будет.

- Я в это верю! Отец сильный, храбрый и хитрый. Он всегда все хитросплетения вражьи разгадывал. После проведённой операции к нему товарищи приходили и они обсуждали, а я подслушивала. Когда задавала вопросы, отец шлёпал меня и они прекращали разговоры.

- Соня, я пошла на сенокос, - крикнула в открытое окно Тая.

- Может, когда вернутся дядя Матвей и тётя Наталия, прийти тебе помочь? - предложила Соня.

- Не надо. Я же не одна, - отказала Тая.

- С тобой всё ясно, - задумчиво произнесла Соня и отвела взгляд в сторону, - вот маме по боку, что с отцом. Вы же ждёте своего мужа, потому что любите. А она забыла папу.

- Мама просто не показывает виду. Она сильная. Мне проще. Я под родительским крылом, а вы в трудный час на чужбине. Можно сказать, жизнь с чистого листа начали.

- Я всё это понимаю! Ещё понимаю, что мама разлюбила папу, - твёрдо сказала Соня.

- Ну, как вы тут подомовничали? - поинтересовалась Наталия.

- Два роя вылетели один за другим. Соня – молодец, - похвалила Оля, - Я бы одна, наверняка, отпустила пчёлок на волю вольную.

- Пойду всё же к маме на сенокос.

- Спасибо, Сонечка. Вечером зайди за парным молочком, да и мёду наложу.

- Спасибо, тётя Наталия, вы нас закормили, всё время чего-нибудь даёте, - смутилась девушка.

Соня с пчёлами упарилась. От волнения, что пчёл не удержать, пот катился по спине. Она была довольна, потому что всё у неё получилось. Вначале Соня искупалась, а потом зашла к матери на луг. Но работа на лугу была завершена. Тая с женщинами тоже пошла на речку.

- Пошли с нами, дочка, - предложила Тая.

- Я только что выкупалась. Пойду домой ужин сготовлю.

«А может, я впрямь неправа. Маме трудно. Она хватается за всякую работу, чтобы ей скрасить жизнь. Накормить повкуснее, приодеть. Купить учебники и принадлежности к школе. Частенько что-то кроит, а потом строчит на машинке для меня обновку. Пойду подрою картошку и с солёными огурцами. Мама любит».

- Наконец-то до четырёх утра свободна. Как выжатый лимон. Устала, сил нет, - пожаловалась мать, - две группы коров – это много. Нынче кашеварить лесорубам не стану, а то ноги отброшу.

- Мамочка, прости меня, пожалуйста, - Соня прижалась к матери.

- За что, моя радость?! - удивилась Тая.

- Может, я в школе доучусь, когда война закончится?! Буду тебе помогать, - предложила Соня.

- Здравствуйте, приехали! А отец посоветовал тебе так поступить?!

- А почему ты говоришь: посоветовал? – удивилась Соня.

- Да потому что его нет рядом и он не слышит, что несёт его чадо! - быстро сориентировалась  Тая. - Неизвестно, сколько продлится эта бойня. Или тебе уже не хочется быть учительницей?

- Нет, мамочка! Мне очень хочется и это моя заветная мечта. Учить самых маленьких читать – писать! Помнишь, как я папу заставляла читать букварь? Он был у меня первым моим учеником!

- Конечно, помню!

- Как было здорово! Я часто вспоминаю жизнь до войны. Война провела чёрную полосу у тебя, у меня, у отца. И всех тяжелее папе. Что с ним?! Если он жив, то тоже думает и гадает: как мы, что с нами сейчас происходит. Ему в голову тоже лезут всякие мысли. И наверняка, нехорошие. Потому что хорошего сейчас крайне мало.

- Сонечка, ты повзрослела, и мудрость прибавилась. Рассуждаешь, как философ! – удивилась Тая. - А я тупею от проблем и тягот, плюс старею.

- Вот закончится война, вернётся отец, и мы опять поедем на море. Так я мечтаю об этом.  И знаешь, мамочка, я стала молиться. Ты посмотри на иконы, такие выразительные глаза, проникающие в душу. Первушины все верующие. Оля совсем молодая, а Верочку окрестила.

- Сонечка, прости меня. Я сама крещёная и молюсь походя. А тебя - всё откладывала. Если есть желание, то в чём дело?

- Я этого хочу, мамочка, - обрадовалась Соня, - Оля будет моей крёстной, ты не против?

- Конечно, нет!

- Первушины окрестили Ванечку, и мать быстро отыскалась. Может, и у нас папа найдётся? Придёт в Сибирь бабушке письмо, а она нам перешлёт.

- Давай, Сонюшка, спать. Завтра мне рано вставать.

- Мамочка, пожалуйста, ответь на один вопрос: сколько тебе было лет, когда ты влюбилась? – Соня смущённо закручивала кончики косы на палец.

- Уж и не помню. В школе часто влюблялась в старшеклассников. Ненадолго. А по-настоящему - в отца твоего. Тут стало всё немило, недорого, лишь бы Паша был рядом!

- Я, наверное, тоже влюбилась, там дома ещё, - смущённо призналась Соня.

- На заставе?- улыбнулась Тая. - Я даже знаю в кого, в Юру Новосёлова.

- Было заметно? – Соня вспыхнула и прижала руки к порозовевшим щёкам.

- Не смущайся. Все молодые люди влюбляются, кто один раз и навсегда, но так бывает редко. Кто-то много раз.

- Что же с ним сейчас? Но я чувствую, что мы с ним встретимся.

- Дай бы Бог! Ну, спи, моя хорошая, приятных снов.

 

Застава вздохнула с облегчением, когда отправили в тыл всех жён и детей. Причины для этого были, на границе стало неспокойно. Ранее дружелюбные финны стали сторониться наших пограничников. Потом Финляндия вошла в союз с Гитлером. С неприятельской стороны слышались взрывы, гудение автомашин. Усилилась и разведка финнами нашей территории. Все понимали, к чему это ведёт. В наряды выходили по нескольку человек. Павел убеждал Таю уезжать немедленно. Но жена всячески противилась.

- Дай Соне доучиться. Ты паникёр, оказывается, а я думала, что муженёк у меня отважный.

- Остались только вы с Соней! Ты не представляешь, чем это может закончиться!

- Хорошо тем, у кого детки не школьники. В охапку и вперёд! Сонька старшеклассница. А ты подаёшь пример трусости и паникёрства, - не сдавалась Тая.

- Не трусости, а благоразумия. И будет по-моему! Заканчивает Соня школу, и на следующий день в путь. И точка! - твёрдо произнёс Павел.

- Слушаюсь и подчиняюсь! Погостим немного у подруги в Суоярви. Разрешаешь, Пашенька?

- Хоть кол на голове чеши! В Сибирь к моим родителям! И ни шагу в сторону. Пойми: это очень серьёзно!

Павел не мог рассказать Тае, что доносит разведка. Финны обнаглели, суют нос всюду. Прослушивают нашу связь. Угрожают, что скоро покажут, где раки зимуют!

Проводив жену и дочь, Павел успокоился. Не надо бояться за их безопасность. Он человек военный и его обязанность и долг защищать границу. Эту полоску земли, разделяющую наше и чужое государство. И когда эту полоску нарушают, за неё надо драться, стоять до последнего! Это знал каждый пограничник из ста тридцати бойцов заставы. Ночью произошла стычка. Пограничники отбили атаку неприятелей. Стали готовиться к нападению. И стояли и держали оборону почти три недели. Немцы обошли заставу и за это время далеко вклинились на нашу территорию. Застава оказалась в кольце. Потом по ней ударили всей мощью. Били артиллерия, миномёты, авиация. Со всех сторон к пограничникам пытались подобраться. Горел лес, кругом дым, гарь. Но они держались несколько дней. Стояла жара. Не было воды. К колодцу пробирались ночью. Но это порой стоило жизни. Застава находилась в горящем огненном кольце. Связи не было никакой, и помощи ждать было неоткуда. Тогда пограничники решили пробираться через окружение двумя группами. Павел остался во второй, прикрывать отход первой. В условленное место встречи группа Павла не вышла. А первая группа дошла до своих. Бойцы долго плутали по лесу, прорывались сквозь засады. Долго ждали вторую группу, в которой был Павел, но не дождались. Их считали погибшими. Потому-то Тая и получила недобрую весть о муже.

Но они не погибли, а шли и шли по лесу. Только успели выйти из огня, вновь попали в полымя. Немцы пёрли с такой быстротой и натиском, что всё кругом грохотало, гремело, горело. Горело всё, что могло гореть. Казалось, и вода горит.

- Товарищ командир, вода горит, - Юрий удивлённо смотрел на реку.

- Это блики, сержант. Лес по обеим сторонам пылает. Эко, брат, как тебя разукрасило, - удивился Павел, - ничего, парень, до свадьбы заживёт.

Они опять собрались в группу и пошли, всё дальше и дальше оставляя границу. Открытую границу для врагов.

- Мы ещё вернёмся! Слышите вы, гады! - крикнул Юрий вслед улетающим немецким истребителям, -  и такого дадим жару, мало не покажется!

Они уже видели врагов. Померялись силами. Здоровенные, белобрысые вояки. И вооружение немцы имеют помощнее нашего.

 

Оля обрадовалась, когда Тая предложила ей сходить в церковь.

- Соня решила окреститься. Крёстной будешь у дочки?

- С радостью. Мама с отцом справятся с Верочкой. Пчёлы перестали роится. Достали за лето!

Соня осталась в Михалкино у подруг. Вечером пойдут в кино. Для Михалкино это редкий случай. Да сейчас и людям не до этого.

- Оля, скажи честно, когда я призналась, что у нас с Фёдором шуры-муры, мой авторитет потускнел в твоих глазах? - поинтересовалась Тая.

- Нет! Кто знает, как бы мы поступили в той или иной ситуации… Я в последнее время что-то Фёдора не вижу.

- Он по брони освобождён от фронта, вот и катается по району. Сейчас на комбайне жнёт. Да и отношения у нас разладились. Может, и погорячилась, поторопилась в любовь играть. Может, таким способом благодарила.

- За что? – удивилась Оля.

- Я же кашеварила лесорубам. Кормила обедом и ужином. Бригадир Евсей Петрович, хотя так его величают в глаза, а за глаза «хитролупый», привёз мне кадку с мясом. Сверху закрыто содержимое деревянным кружком, а на него положено два увесистых камня. Взвесил без камней, скинул на кадку.

 

- Вот, девка, твоё нетто, всё брутто убрано, - заявил Евсей Петрович, - подписывай бумагу.

- Насколько мне должно хватить этого мяса? - поинтересовалась Тая у Евсея Петровича.

- Чем дольше, тем лучше, - усмехнулся бригадир.

- Это понятие растяжимое. Вы мне скажите конкретнее сроки, и я буду ориентироваться, а то, как в потёмках работать? Тем более я с таким делом не сталкивалась. Иначе отказываюсь от готовки. У меня ведь есть ещё стадо коров, отёлы начались, и там у рук не бывало.

- Ну, девка, что в запятки пошла! Тут ведь не ресторан. На месяц должно хватить. Вот и весь расчёт! - ответил Евсей Петрович.

- Так должно или хватит? Всё у вас загадки!

- А ты что, маленькая? По ходу дела и смекай, - улыбнулся бригадир и вышел из сепараторной.

Тая пожалела, что связалась с этим человеком.

Скользкий, как налим. И прозвище в самую точку.

- Первые два месяца у меня было всё в порядке. Хватило мяса почти из тютельки в тютельку. И утратила контроль и бдительность. А потом и весть о гибели Паши получила. Земля из-под ног уходила. Сердце тоской плачет, а у самой в голове: «Только бы Соня не узнала! Рано её ещё такие потери переживать». Все дела управляла машинально. Было, подою корову, пойду молоко выливать, потом опять к этой же бурёнке вернусь и стою думаю: «Доила или нет?!» Пока за вымя не возьмусь – не вспомню. Так вот и жила, как в тумане.

- Бедняжка Таечка! Сколько же на тебя свалилось!

- На третьем месяце у меня не хватило мяса на целых десять дней! Я в рассол руку сунула, а там два здоровенных камня. Взвесила – восемь килограммов! Утром Евсей Петрович объявился. Похаживает, с хитрицой так на меня зыркает. Я ему сразу выпалила: «Евсей Петрович, вы мне мало мяса в этот месяц дали!»

- Мало говоришь? Ну, прокурор добавит. Вот не жалеючи добавит. Время – то, девка, военное.

- А эти два булыжника почему в бочке лежали? – поинтересовалась я у Евсея Петровича.

- Загнётка,- смутился бригадир.

- Загнётка вон за печкой лежит, а эти два вчера из рассола достала. Около восьми кило, столько же и мяса не хватает. Не смогла я так ошибиться: прежде чем в котёл, мясо на весы клала.

- Кто знает, клала или крала?! Что теперь мне зубы заговаривать. Вы городской народ вушлый. Это мы деревенские лопухи! Нас на кривой кобыле всяк обскачет!

-Да не крала я! Где мне теперь мяса брать?

Евсей Петрович вдруг расплылся в довольной ухмылке, посмотрел на меня, как кот на сало.

- Я могу дело замять. Своего принесу ляжку, телёнка недавно убирали. Хватит и недостачу покрыть, и вам с дочкой останется….

- А что я за это должна делать? – удивилась Тая.

- Какая ты, Таисия, непонятливая?! Чего надо от тебя, когда ты в самом соку? Поди  ночами – то подушку кусаешь?

- А ты поаккуратней со мной, а то и впрямь могу укусить. Я ведь без мужика осатанела и при том бешеная, - Тая едва сдерживала себя.

И тут из-за печи вышел Фёдор. Зашёл, видимо, когда Тая уходила за водой или поить новорождённых телят. Да и уклался на лежанке за печкой.

- Всем доброго здоровьица. Я, хозяйка, прилёг тут у тебя. Пригрелся да и уснул, - признался Фёдор.

- Счастливо оставаться, - заторопился Евсей Петрович, явно не ожидавший такого поворота дел.

- Попала, как кур в ощип. Хитролупый мужичок! Ты не горюй. Я выспался, так ночь могу и не спать. Завтра тебе будет мясо. И натурой платы не запрошу, - Фёдор подмигнул Тае и был таков.

Утром Фёдор привёз мясо на саночках.

- Куда прикажешь разгружать, хозяйка? У меня тоже в кадке, но без камней. Я их за пазухой не держу, на кой ляд тяжесть таскать.

- А с тобой, молодец хороший, чем прикажешь рассчитываться? – Тая взглянула на парня внимательно и поразилась его красоте.

- Я же от чистого сердца. Жизнь штука длинная, да и время лихое. А Евсей – человек мутный. Ему наплевать, что ты чужих детей подобрала. Не думала, чем их поить – кормить станешь. А от бригадира лесного держись подальше, не буди лихо, пусть спит тихо. Он же не здешний и что за человек - потёмки.

- Думала, что не придёт Евсей Петрович на обед. Да он первый прискакал. Уселся и сидит таращится на меня своим ястребиным взором. Я ему хлоп блюдо щей под нос сунула, а сверху большуханский масел кинула.

«Аккуратней, Евсей Петрович, щи слишком горячие, не обожгитесь», - предупредила Тая с иронией.

- А я, Таисия, осторожный. Выходит, помоложе – подороже. Но и старый конь борозды не спортил бы.

- Старый и глубоко не вспашет, Евсей Петрович, - подтрунила Тая.

- Городские молодухи вертлявые. Везде вывернутся. Куда уж нам до них, - бригадир принялся усердно наворачивать ложкой.

Тая только теперь поняла, что могло её ожидать, не окажись Фёдора в избушке.

- Фёдор - удивительный человек!- поразилась Оля.

- Замечательный! Ему бы жену хорошую надо. Помоложе, да и жизнью  не столь трёпаную, как я! – воскликнула Тая.

 

Первушины получили письмо от мамы Ванечки. Ангелина Ивановна, так звали мать мальчика, благодарила их за сына, извинялась, что не смогла им этого сказать при встрече, всё вылетело из головы. Сколько было бессонных ночей, тревожных дней. Сколько пролито слёз. В потере Ванечки сильно казнила себя бабушка. Она всё время бродила по городу, заходила в дома. Обошла, наверное, не по одному разу все улицы. Бабушка повесила фотографию внука на грудь. Не найдя  никакой зацепки в городе, перебралась в пригородные деревни. Домой она стала возвращаться не каждый день. Ангелина Ивановна стала волноваться ещё и за бабушку. Но надежда, пусть и небольшая, – жила. Мир не без добрых людей. Поможет Ванечке и Господь, и возвратится дитя в родной дом.

Ангелина Ивановна писала, что Ванечка часто вспоминает Первушиных: маму Натафу, деда Матея, Ою и Вевотьку. Скучает. Перед сном всегда спрашивает: «Где мама Натафа? Ту-ту – вздохнёт, положит свою руку в мою и засыпает».

«Дорогие Наталья Гурьяновна, Матвей Алексеевич и Оленька! Скорей бы закончилась война, тогда мы обязательно к вам наведаемся. Хорошо бы отец Ванюшки вернулся и ваши родные и близкие люди. С низким поклоном к вам Смирнова Ангелина Ивановна».

- Ванечка в родном гнезде. У нас было неплохо, но разве же могли заменить материнскую любовь!

Последнее время, а особенно после находки денег, Наталия, не переставая, думала о своих родителях. Сколько же страданий выпало на их горькую долю. Вспоминалась жизнь в родительском доме до замужества. Как они с матерью плели кружева коклюшками.

- Олюшка, давай порукодельничаем,- предложила Наталия дочери, - зимнее время скоротаем, да и мысли тяжкие не столь донимать будут. Ты ведь умеешь с коклюшками управляться.

- Не знаю, мама. Раньше вроде как и ничего получалось. Хотя бы Соне воротничок связать. Давай отдадим ей мои платья, а то девчонка большая, ей ведь хочется приодеться, - предложила Оля.

- Я и сама об этом думала, только руки не доходят. Ты уж сама распоряжайся своим нарядом. И мои которые, так Тая может поносить или переделает. Теперь она вечерами бегает в Михалкино учиться на трактористку.

- У неё получится. Тая сильная. Не скисает и слёз не льёт, - похвалила Оля подругу.

- А я половики ткать собираюсь. Намастерим красивых дорожек, с собой после войны возьмёте. Будете нас с дедом Матвеем вспоминать, так ведь, Верочка? Внученька по красивым половикам ножками топ – топ, топ – топ побежит!

- Твои бы слова да Богу в уши! Неужели, мамочка, когда-нибудь наступит мир?

- Наступит! Помоги-ка, дочка, мне нитки перемотать для основы, - попросила Наталья Олю.

Вот так за рукоделием потянулись длинные зимние вечера. Потрескивают дрова в маленькой печке, погуживает в трубе. Оля старательно вяжет, выводит ажурный узор. Наталия ткёт, ловко орудует челноком. Матвей вяжет корзины или плетёт лапти. Много заказов на лапти. Обутку справлять не на что. Плести лапти и валять  катаники - дел у Матвея хватает.

- Матвей Алексеевич, сплети лапотки ребёнкам. А то прошлую весну ещё и снегу мало потаяло, а они уже босиком забегали. Настудились и хворали шибко. Их ведь на печи не удержать! Зимой катанки одни на всю ораву.

- Ладно, соседушка, сплету, только лыко ваше. Пошли своих гвардейцев ко мне, я им растолкую, где драть и какое.

- Спасибо, Алексеевич, за выручку, - довольная соседка отправилась домой.

Взрослые при делах, а Верочка сама по себе. То подойдёт у деда прутик возьмёт и тащит матери, то на бабушку смотрит, как та стучит кроснами.

- Верочка, бабушка тук-тук.

- У-у, - улыбается внучка, показывая зубки, и, потеряв равновесие, шлёпается на половик. Малышка поочерёдно смотрит на взрослых, но те не обращают на неё никакого внимания. Верочка старается подняться самостоятельно. Но у неё не получается встать на ножки. Малышка не огорчается и пускается вперед на четвереньках.

- Молодец, внучка! Характер имеется. Давай зови бабушку и мать ужинать, а то у деда живот подвело.

- Кто у нас хочет ням-ням? - Оля подхватывает дочку на руки. - Пойдём ручки мыть.

После ужина Верочка заснула. Наталья, чтобы не стучать ткацким станком, села стричь тряпки для дорожек.

- Мама, у меня не так красиво получается, как у тебя, морщит, стягивает, неровно выходит, - огорчается Оля.

- Приноровишься, и пойдёт дело. Я тоже мастерица так себе. А вот мамка моя была знатная рукодельница. И крючком вязать и на коклюшках плести, во всей округе у неё не было равных. Боженька наградил её этим даром! Рассказывала, что ещё маленькой садилась около замороженного окошка. Узор с него снимала. А руки петелька за петелькой чудеса творят. Невесомое кружево необычной красоты получалось! В сундуке моего приданого есть мамкина работа. Передавайте из поколения в поколение: ты - Верочке, а она своим деткам. Бывает, открою, поперекладываю шали, полотенца, накидки разные и опять захлопну крышку, и закончится свидание с прошлым.

Мои родители в молодости, как и мы с Матвеем, не хороводились. Мама рассказывала, что скорёхонько обвенчались. Молодёжь раньше отмечали Васильев вечер. Новогодние колядки. Отмечался не столько сам Васильев день, сколько его канун – Васильев вечер. Вечер этот считался щедрым: свинку да боровка для Васильева вечерка. Считалось, что гадание в этот вечер сбывается. И чтобы по гаданию ни вышло, уж так и случится: «Загадает девица красная под Василия – всё сбудется, а что сбудется – не минуется». Девушки гадали о судьбе. Самые «верные» гадания считались и самыми опасными. Вместо будущего жениха в зеркале или в бане мог появиться нечистый, и стоило девушке допустить ошибку, как она становилась его добычей.

Днём моя мама протопила баню, сходили родители, а потом и она отправилась. А парни всячески подшучивали над гаданиями девок. Видели, что топится баня, значит, вечером девки пойдут колядовать. Решили подшутить. Собралась парней партия, в баню пошёл один мой отец, остальные пока остались у ворот.

Мама рассказывала, что только она разделась, стала воду в шайку набирать, зачерпнула ковш кипятку, и дверь в баню распахнулась. В бане пар сплошной ничего не видно, мамка ещё как раз на каменку наплескала. Всё же разглядела: на пороге стоит мужик. Она не растерялась: выплеснула ковш со словами: «Сгинь нечистая сила!»

- Ты чего, сдурела? Ошпарить недолго! - крикнул мужской голос и дверь захлопнулась.

Мамка окатилась да и домой. Тут уж не до мытья. В тот же вечер мои родители и познакомились. Отец всё подшучивал: «Я сперва свою ненаглядную увидел в чём мать родила. Углядел – подходявая, а уж потом стал клинья подбивать».

- Отец у меня шутник и балагур. С виду кажется суровым, а в душе – дитё малое. Родители моего отца были против женитьбы на моей матери. У них на примете была другая невеста. И отцу говорили: «Погуляй ещё годок, а через год, Гурьян, женим. И невеста у нас найдена ладная и богатая. Деньги к деньгам. А они нам нужны - фабрику расширять надо».

Отец выбрал маму из бедной семьи. Приданого немного, только была красива, да руки золотые. Гурьяну долго не разрешали жениться, дескать, не получишь родительского благословения: «А если против воли пойдёшь, по миру пущу», - грозил Гурьяну отец.

Но нашла коса на камень, видит, что Гурьян не из пугливых и ему хоть кол на башке теши, - всё одно стоит на своём. Но обиду отец на Гурьяна затаил, после свадьбы сразу оделил. Отправил молодых жить на мельницу. И приказал Гурьяну, окромя мельницы, управлять на фабрике, там производство было небольшое в то время. Выпускали мануфактуру и ладили ткать парусное полотно.

 

В Михалкино около сельсовета на столбе висело радио. Когда передавали военную сводку, собиралась толпа. Люди со страхом и волнением смотрели на чёрный репродуктор. И в душе каждого жила надежда, вот сейчас объявят, что немцы уходят в свою Германию. Они уже и так сколь стран оттяпали. Устали и хотят жить спокойно. А русских только попугали для порядка и живите вы в своих лесах и болотах, пусть вас летами кусают тучи комаров, а зимой морозят лютые холода.

Но диктор чеканил обратное. Немцы, как тараканы, расползаются повсюду, захватывают новые города и территории. И цифры потерь убитых и раненых растут. И каждый думал, что среди перечисленных, в чёрном списке может быть близкий, родной человек.

- Душегубцы свалились на нашу головы,- ворчали в толпе,- сколь народушку поубивали и искалечили. Не знамо, когда и насытятся живоглоты окаянные!

Авдотья тоже почти всегда выходила слушать сводку. Подойдёт, поставит клюшку к столбу, сдвинет платок с уха и ждёт.

- На правое ухо глуховата, а левым добро ещё слышу.

Авдотья выслушает и отправляется снова в церковь. Почти все дни она там коротает.

- Батюшка Дмитрий, дозволь мне быть вам с матушкой помощницей. Ребёнки подросли - в няньке не нуждаются. Малый мне и дров притащит, а я и печку вам истоплю. Времечко-то тяжкое, - народ хоть на минутку заглянет в дом Божий и глядишь посветлеет душа.

- Я только этому рад, Авдотьюшка! Сильно не упорствуй, по мере сил трудись.

- А то вы все дни по требам ходите. Сколько страждующих ноне. Мне это в радость и послушание, - обрадовалась Авдотья.

И так благодатно стало ей: «Допустил меня грешную. Не допусти, Господь к моим детушкам Виталию, Григорию, Петеньке и Аркаше. Обереги их от пули вражеской! Не наказывай их, Господь, за дело неверное. Они ведь лишают жизни других людей. Но рабы Божьи Виталий, Григорий, Пётр и Аркадий не причинили бы зла, если бы вороги не пришли в нашу державу. И выходит око за око, зуб за зуб. За зло – злом и расчёт получают ».

 

Таю уговорили учиться на курсах трактористов. Она вначале отказывалась.

- Если я научилась коров доить, это не значит, что сумею техникой управлять. Тут не коров за соски дёргать, а рычаги. А ведь трактор и ломаться станет, кто мне станет ремонтировать? Да мне его и не завести, особенно зимой. Издаст звук и тут же глохнет. Если около меня няньку ставить, - отказывалась Тая.

- Ты грамотная, умная и детьми не обременённая. Война затянется. Мужчины, которые были оставлены по брони, уже почти все призваны.  Вся надежда на вас, бабоньки,- уговаривал председатель сельсовета, - попробуй, уж не получится, тогда и разговор другой. Попытка не пытка.

Тая сдалась. С утра на ферме управит, а с обеда в Михалкино в школу бежит. Старшеклассников тоже учили на этих же курсах. Вот и учились Тая с Соней на пару, сидели за одной партой.

За время учёбы Тая успокоилась. Не так страшен чёрт, как его малюют! Всё до неё доходило и всё получалось. Не могла Тая привыкнуть к грязи на практических занятиях. Врачебная чистоплотность не уживалась с техническим мазутом и соляркой. Она и на дочь часто ворчала.

- Сонька, опять испачкалась с головы до пят. Марш в баню, трубочистка!

- Надолго ли?! – Соня, наоборот, с удовольствием осваивала механизацию. И дотошно ковырялась в запчастях, ни капельки не боялась испачкаться. Была лучшей ученицей на курсах.

Раз на практических занятиях Сонин одноклассник поранил палец. Из пореза хлынула кровь. Тая быстренько остановила кровотечение, смазала рану и забинтовала.

- Прямо как врач! Сколь ловко у Вас получается, - удивился Невзоров.

Он до сельсовета работал в МТС механиком, а теперь вёл занятия на курсах.

- Мама и так почти врач. Немножечко не доучилась. Замуж вышла, и домостроительный институт стала изучать вместо медицинского, - гордо выпалила Соня.

- Вот с этого места поподробнее. Мы медика днём с огнём сыскать не можем! Всё, Тая, завтра же едем в район, а послезавтра в медпункт: к приёму приступай. Больные медика ждут, как свет солнышка, - Невзоров обрадовался, - мы ищем медика за тридевять земель, а он у нас под носом, и никто ни сном, ни духом не ведает.

Тая обрадовалась. Она всегда работала в медчастях, только на последней заставе все должности были заняты, и Тая оставалась не у дел. Она понимала, что будет хлопотно и сложно. Но кому сейчас легко. Зато любимое дело, которое она знает. Огорчало Таю только то, что надо переезжать в Михалкино. К Солдаткину они с Соней привыкли. Но Соне не надо бегать в школу, она будет рядом.

Тая и Соня подружились с Первушиными. Они стали как родные люди. Сколько им добра сделали Первушины. Считай, одели их с ног до головы, а сколько давали продуктов.

При расставании у всех наворачивались слёзы.

- Воистину, что у баб глаза на мокром месте! Как будто Тая с Соней уезжают не за четыре километра, а за сто вёрст. Мне тоже жаль соседок, но я же не реву.

- Ещё бы ты, Матвей, заревел! Нам, бабам, простительно, так ведь, Верочка? Помаши тётям ручкой, - Наталья помахала Верочкиной ладошкой.

 - Спасибо вам. Век не забудем вашей доброты, - Тая отвернулась, пряча набежавшие слёзы, - к нам гостите в Михалкино.

Новое жильё понравилось Тае и Соне. В одной половине дома находился медпункт, а в другой - жильё для медиков. В ней до войны жила семья врача. Его призвали на фронт, а жена с ребёнком уехала к родителям. Настасья - дочь Авдотьи - работала в больнице санитаркой. В её обязанности входила заготовка дров и корма для лошади, топить печи. Последнее время медпункт не работал, но Настасья исправно выполняла обязанности, заботясь о лошади. Ту брали на колхозные работы и частники для хозяйственных нужд. Сено и дрова требовались и в войну. А в больнице без лошади не обойтись, округа обслуживания была большая.

Тая окунулась в работу. Начала с детей, закончила осмотр в школе, поехала по деревням. Осматривая ребятишек, видела, что многие не доедают. Бледные, худенькие, плохо одетые. При поездках по дороге Тае часто встречались ребятишки, которые ходили в школу. От горшка два вершка. В трескучие морозы, по убродной дороге, закутанные в материнскую шаль пробираются в село. Отучатся в школе, надо топать обратно. Хорошо, у кого есть родственники или знакомые, те ребятишек оставляют у себя. Но время голодное, семьи сами едва концы с концами  сводят, и лишний рот никому не нужен. Тая приноравливала свои поездки на субботы. Закончатся занятия в школе, ребятишки кучей к ней в сани и отправляются в путь. Детвора соскучится за неделю по дому, галдят, радуются встрече с родными.

- Вечером мамка маленькую печку затопит, напечём картошки. С грибами от пуза наемся, всю неделю об этом мечтал.

- А я с капустой хочу. У нас нынче бабушка её посолила по-новому. Кочан на четыре дольки разрезала, положила укропу и чесноку. Вкуснота! – мечтает другой мальчик.

- Картошку с капустой и так почти каждый день едим. Вот молоко с солёной краюхой – это вкуснотища! У нас Марта отелилась, так мамка мне молозива всяко оставила, - шумят ребятишки.

- Мне дома всё вкусно кажется. Я просто хочу с мамой посидеть, чтобы она мне волосы по хорошему расчесала и как следует заплела. Сама ещё не могу с ними управлять и отрезать косу жалко. А спать лягу с бабушкой. Она такие интересные сказки знает, - девочка заулыбалась и взглянула на Таю синими васильковыми глазами.

- В каком классе ты учишься? – поинтересовалась Тая у девочки.

- В первом. Мне надо было в прошлом году идти в школу, но далеко, так год дома сидела.

- Машка – отличница ,- вновь загалдела детвора,- а батька у неё был ранен, думали погиб, а он жив оказался. Бабы говорят, что он в рубашке родился.

- Папке Боженька помог. И мамка с бабушкой его вымолили. Днями и ночами всё молились, - сказала Маша.

- Смотрите, вон поп к нам в деревню правится, - зашептал веснушчатый парнишка.

Сани поравнялись с прохожим. Тая остановила лошадь.

- Всем доброго здравьица, - поприветствовал батюшка.

- Отец Дмитрий, я вас обратно прихвачу.

- Благодарствую, Таисия. Мне здесь болящих надо навестить, - и батюшка всем вежливо поклонился.

- Поп, как дед Мороз, закуржевел весь, - захихикал рыженький.

-Сам ты поп – толоконный лоб! Отец Дмитрий добрый! – вступилась за батюшку Маша, - а кто насмехается над отцом Дмитрием, за это получит грех.

- Больно ты Машка умная-умная. Зачем ты зовёшь его отцом? Когда твой отец на фронте с немцами сражается. И от кого я получу грех и за что, не понимаю? – недоумевал парнишка.

- Когда, Толя, получишь - дойдёт. Отцом попа даже старушки называют, - вступился за батюшку самый старший парнишка, - сейчас даже учительницы в церковь ходят. Всем разрешено. Мать говорит, что беда всех на ум наставляет. Ему все люди равны.

Обратно Тая с отцом Дмитрием выехали уже в сумерках. По обочине дороги с той и другой стороны были натыканы палки – ориентиры, чтобы в снегопад не сбиться с пути.

- Немного ребятишки побудут в родительском доме. До войны школьников из деревень возили в Михалкино. А сейчас лошади тоже на фронте. У нас в приходе тоже лошадка осталась. Мы в колхоз по весне отдали. Хлеб сеять и в войну надо. Жеребёночек подрастёт, если всё ладно, так и его отдадим. У меня, Таисия, мысль, как детворе помочь. Сторожка у храма имеется. Добротный дом, печь в хорошем состоянии, коек маловато. Овощей у нас с матушкой нарощено. Прихожане что-то принесут, что-то ребята из дому, как говорится с миру по нитке, и Господь поможет в добром деле.

- Отец Дмитрий, если получится, как вы говорите, то коек я вам дам из стационара, есть и матрасы, и бельё постельное. Давайте завтра сходим в сельсовет, там всё и обговорим. Думаю, против такого дела никто не будет. Выходит, вот вы какой!

- А Вы думаете, что священник – это человек не от мира сего. Кадилом машет да грехи безучастно выслушивает, - усмехнулся отец Димитрий.

- Да, что-то в этом роде, – смутилась Тая.

- Такие же люди. Видим и слышим одинаково. Я вот смотрю на этих ребятишек, и приходят на ум слова большого русского поэта Некрасова:

- Ну, пошел же, ради бога!

Небо, ельник и песок -

Невеселая дорога...

- Эй, садись ко мне, дружок!

Ноги босы, грязно тело,

И едва прикрыта грудь...

Вы опять удивлены. В семинарии, кроме богословских писателей, и светская литература изучается, а ведь до семинарии была ещё и школа. Так что черты широкой нет. Только живём ближе к Богу.

Тая, встретив на следующий день Невзорова, рассказала ему о планах насчёт ребятишек.

- Не получается, Таисия. Отцу Димитрию огромное спасибо, конечно, предложение дельное, но район не разрешит. У начальства и так наша церковь как бельмо на глазу. Ещё не знаю, каким чудом она уцелела. Спасло, видимо, что колоколов нет. И под склады её планировали, и мастерские МТС, тут бы уж камня на камне не осталось. Но храм наш, видно, сам Господь охраняет.

- А мы с батюшкой так размечтались. Ребятишек жалко. Голодные, полураздетые, бредут за такие вёрсты.

- Я, Тая, другой вариант предлагаю. У тебя, голубушка, сделать в бывшем стационаре. И питание организуем. Уж не до жиру - быть бы живу! Какую-никакую, а похлёбку организуем, всё не в сухомятку, а у некоторых и её нет. Только вот, кто готовить станет, людей в обрез?

- Надеюсь, матушка. Любе дозволите кашу пионерам и комсомольцам варить? – усмехнулась Тая.

- Если матушка согласна, то спасибо за выручку. Ты уж, Таюшка, похлопочи совместно со школой, а то у меня забот полон рот, - попросил Невзоров.

- Чем могу – помогу, Николай Ермолаевич.

- Да ещё, Таисия, ты о муже сильно не тужи. Есть случаи в районе, в начале как бы сгинул человек, а через некоторое время письмо шлёт. Так что в лучшее всегда надо верить.

- Спасибо вам за добрые слова, Николай Ермолаевич.

А сколько было радости у детишек, когда они узнали, что будут жить в интернате! Не надо вставать ни свет ни заря и тащиться в потёмках по убродной дороге. Родителям не надо переживать, как-то дошли их чада. Не сбились бы с пути, не обморозились бы!

Тая и Соня вместе хлопотали, обустраивали жильё для школьников. К ним подключились матушка Люба и Настасья. Коек не хватило. Решили маленьких детей положить спать по двое. Ребятишки быстро нашли себе пару.

- Вы, девочки, валетиком укладывайтесь, и вам будет удобно, - советовала Соня.

- Это как, валетиком? - удивилась Маша.

- У тебя с этой стороны подушка, а у подружки с другой, - объяснила Соня.

- Соня, а мы по-разному уляжемся. Когда и обе рядышком, на одной подушке. Так можно?

- Конечно, Машенька! Как нравится, так и спите.

- А ты, Соня, к нам будешь приходить?

- Конечно. Куда я без вас!

- Соня, а ты летом будешь на тракторе пахать? – интересуется детвора. – А нас прокатишь?

- До лета ещё далеко. Поживём – увидим.

- Может, до лета война закончится, вернутся мужики, так бабам и не надо на тракторах работать, - галдят мальчишки.

- А Соня не баба, а девочка, - кричат обиженные девчонки.

- А вы тоже бабы, только маленькие. Ха-ха!

 

Говорят, свято место не бывает пусто. Так и дом Травиных в Солдаткино. После Таи и Сони вскоре в нём опять появились жильцы. Неожиданно вернулись Водопьяновы Гурьян и Мария. Для них самих неожиданно объявили, что срок их высылки истёк. Хотите - возвращайтесь на родину, а можете тут оставаться.

- В «гостях», Марья, хорошо, а дома, хотя и нет его теперь у нас, но всё равно лучше! Поедем на родину, там же дочка у нас.

- Конечно, Гурьянушка, какой-никакой угол найдём. Недолго же нам и остаётся. Но хоть на родной земле приткнём головушку, - радовалась Мария неожиданному освобождению.

- Допустил, Господи, грешную в родную сторонушку, - прошептала Мария и опустилась на колени. Гурьян в начале долго стоял у порога. Затем прошёл к распятью Спасителя.

Авдотья сразу узнала посетителей. Она смахивала слёзы и хлопотала у подсвечников и лампадок. В церковь зашёл отец Димитрий. Увидев Гурьяна и Марию, обрадовался. Вначале подошёл к Марии, благословил её. Мария поцеловала батюшке руки, заплакала навзрыд. Затем облобызались с Гурьяном.

- Милости прошу к нам в дом. Мы с матушкой гостям будем рады.

- Благодарствуем, батюшка! Только вначале к дочери надо попасть. А к вам обязательно наведаемся, - Гурьян поклонился отцу Димитрию. – Благословите грешного.

- Я найду, на чём вас отправить в Солдаткино. Побудьте здесь.

- С возвращением вас, - Авдотья поклонилась Водопьяновым. – Присаживайтесь, отдохните с дальней дороженьки. Батюшка к Тае пошёл. Она вас быстренько до своих доставит. А я у Настасьи уже сколь годов живу, ещё до войны перебралась. Что там одной куковать?! Да и польза от меня какая-никакая была. Ребят пестовала, да и по дому кое-что перепахну. У Насти на фронте трое, воюют: муж и два сына. И мой сын Виталий на лётчика выучился. Тоже воюет. Он женат на вашей внучке Оле. Она живёт у Матвея с Натальей. У Оли и Виталия родилась дочка Верочка, вам правнучкой доводится.

- Надо же, как время-то бежит, - Мария всё ещё утирала слёзы, смотрела на иконы и крестилась, - благодатно-то как, Господи…

- А жить можете у меня в доме. Дом хороший, тёплый, всё чисто, и у родных под боком. У них радости сколько будет!

Для Первушиных, а особенно для Натальи, это была радость великая! Водопьяновы приехали в Солдаткино уже в сумерках. Когда мать с отцом вошли в дом, Наталья не разглядела и не узнала их. Верочка, увидев незнакомых, расплакалась. Побежала к матери, запнулась о половик, упала и заревела во весь голос.

- Не плачь, Верушка, бо-бо? Покажи, где у нас бо-бо, - уговаривала Оля дочку, - мама, выйди, у нас гости, - Оля не узнала дедушку и бабушку.

- Наташенька, дочка, - у Марии подкосились ноги, и она опустилась на пол. Долго все ревели, но слёзы были радостными, лёгкими.

- Родные мои. Вот счастье-то какое. Вы пока посидите. Я пойду на стол собирать, - Наталья медленно выпустила материнские руки из своих, словно боялась оставлять мать. Вот отойдёт от неё, и всё в миг исчезнет, как и появилось. Гурьян разговаривал с Матвеем. Верочка успокоилась и с интересом поглядывала на гостей. Взяла лыко и подала Матвею.

- Ня, - улыбнулась девочка.

- Молодчина, внученька, спасибо, детонька.

За столом мужчины выпили самогона, а женщины пригубили настойки. И разговор пошёл дружнее, и шок от неожиданного визита попрошел.

- Мы ведь, тятя с мамой, вашим добром распорядились, - призналась Наталья, - наткнулись случайно, Матвею рубанок потребовался. Распотрошили ваш схрон, а на следующий день отвезли и сдали на военную нужду государству, сейчас много средств ему надобно. Пять денежек отдала батюшке, чтобы о вас поминали. Отец Димитрий знает, что к чему. Может, неправильно поступили? Но дело сделано, назад не поправишь.

- Всё правильно. Властям сейчас деньги нужны. А нам они куда?! Мы вам оставляли, вы вправе и распоряжаться ими, - успокоил Гурьян Наталию и Матвея.

- Когда деньги мы привезли в сельсовет, - продолжала Наталия, - Невзоров из району ещё какого-то вызвал мужчину, тот пересчитал, в мешочек склал, завязал и печатью из сургуча мешок опечатал. А я, знай, твержу, мол, денежки эти моих родителей – Водопьянова Гурьяна и Марии. Узнали бы о них хоть что-нибудь. Не живы, так где схоронены, живы, так хоть бы известить дозволили, как живут. Да и к чему пожилых людей на чужбине держать?

- А помнишь, отец, к нам по лету заходило начальство? Выспрашивало всё и про Наталью, выведывали, дочерью ли она нам приходится, и Матвея упоминали.

- Выходит, мать, неспроста. Так что возращением, пожалуй, схрону и обязаны. Сейчас не до нас, старых ссыльных. Молодых-то освобождают и в штрафные роты записывают, на фронт отправляют, - поведал Гурьян.

- Мы в церковь заходили ненадолго. Батюшку видели. Приглашал нас с отцом в гости, мы посулились, что вдругорядь наведаемся. Авдотью Травину видели. Она нас в дом свой пригласила жить.

- Да что вы, тятя, мама! Не успели за порог ступить, а уж уходить торопятся. Матвей, ты глава семейства, так скажи чего-нибудь, - у Натальи вновь нахлынули слёзы.

- В тесноте да не в обиде. А у нас и тесноты нет. Вот протопим перёд, а там хоть в прятки играй. Живите с нами, милости просим, - Матвей встал и поклонился Гурьяну и Марии.

- Спасибо, дорогие детушки! За уважение и почитание. Зиму у вас поживём, а весна покажет, как на дальнейшее жизнь плановать. Нам теперь уже надо немного, да и жить недолго осталось. А теперь спасибо за хлеб соль, пора и на покой, - улыбнулся Гурьян.

- Я вам в горнице постелила. Ступайте, почивайте с Богом, - Наталия вся светилась радостью.

 

Оля больше двух месяцев не получала писем от Виталика. Наконец, пришло. Муж писал, что был в госпитале, на днях возвращается на службу. «Боялся комиссии, возьмут да признают не годным для полётов. Всё обошлось. Без неба я жить не смогу». Утешал Олю, что ранение было небольшое, так, царапнуло малость. Да ему и повезло, почти сразу попал в санитарно-медицинский поезд. В нём ему и сделали операцию. В госпитале, по словам Виталия, прохлаждался и отдыхал, как в санатории. Наказывал он матери не говорить про госпиталь. «И тебе бы, любимая, не написал, так не знаю, чем объяснить столь долгое молчание. Подумаешь, что ленюсь писать вам с дочкой письма. Хочется быстрей в полёты, на своём штурмовике. Уничтожать немцев.

Сейчас в армии паника перед врагами спала. И нет большого отступления наших. Стали давать отпор. Нам ведь, лётчикам, с высока виднее, что происходит на земле. Когда меня везли в госпиталь на поезде, немецкий самолёт принялся бомбить пути перед нами и наводить страх. Хотя прекрасно видел лётчик санитарные кресты на вагонах и понимал, с кем имеет дело. Но фашисты и лежачих бьют. Им законы не писаны: раненые или здоровые. Капитан-интендант взял снайперскую винтовку, забрался на крышу вагона. Когда самолёт вернулся, чтобы вновь покуражиться, капитан сбил самолёт. Нас русских запугать и уничтожить нельзя. Летаю я в основном по ночам, когда вы с Верочкой спите. В кабине твоя фотография – мой талисман и Ангел хранитель. Очень часто вспоминаю своё обещание «махнуть крылом». Верю и надеюсь на это!

Знаю, вам трудно, любимая, но потерпите. Вы всё же в тылу и от врагов далеко. А есть такое пекло, где кругом война. Она со всех сторон давит своей жестокостью. Война убивает всё живое на земле».

 

 

Дошла очередь отправляться на фронт и до Федора, с него сняли бронь. Войне безразлично, кто будет хлеб сеять и убирать. Ей всё равно, твёрдая это мужская рука или слабая, неокрепшего подростка. Не попрощаться с Таей Федор не мог. Он после разрыва с ней сильно страдал. Федору порой свет белый был не мил. И он строчил одно заявление за другим, чтобы его отправили на фронт. Там не будет Таи, хотя он её и видел редко, но знал, что она где-то рядом. Живёт своей жизнью и в эту жизнь не хочет впускать его. А когда-то всё было иначе! Чувства, вспыхнувшие разом, у Таи сгорели моментально. У Федора это было впервые, так сильно захлестнуло парня. Девушкам он нравился, и Федору нравились, бывало. Были свидания и разлуки, ссоры и примирения, поцелуи и пощечины. Всё, как у всех парней и девушек. А вот, чтобы за свою любимую в огонь и в воду, не случалось. И вот с Таей случилось! Ему просто хотелось жить с ней рядом всю отведенную жизнь, чтобы сердце замирало и трепетало, будто видит свою ненаглядную в последний раз. На крыльце медпункта Федор долго сметал снег с валенок, хотя на них не было ни снежинки. Вошёл и остановился на пороге. Тая сидела за столом и что-то писала.

- Федя? Проходи. Заболел? – смутилась Тая.

- Захворал давно! Грудь тисками спирает, жжёт. Только, думаю, лекарство есть одно, одно-единственное, - Федор опустил крючок на двери, - попрощаться пришёл, на фронт ухожу, любимая.

 

Долго Павел с пограничниками пробивался к своим. Наконец он вновь встал в строй. Только Павла из пограничных войск перевели в танковые, с ним оказался и Юра Новосёлов, молоденький сержант с их заставы. Кадровый офицер Павел понимал, что враг сильный, мощный, сконцентрированный. Борьба идёт не на равных. Но Павел знал ещё и другое. Немцы пришли к нам захватить, заставить жить в неволе. Поэтому люди огромной страны будут сражаться за свою землю, свой кров, своих близких до последнего дыхания. Растерянность первых дней выросла в огромную ненависть. Зацепиться, не отступать, вгрызаться в землю и давать отпор. Да и у немцев спеси поубавилось, они хотели  ходко расправиться с Россией, но не вышло.

Ничего, мы, русские, долго запрягаем и в сбруе, бывает, путаемся, но уж коли запряжём, то погоним -  не остановить!

Павел беспокоился о Тае с Соней. Как они добрались до его родителей? Наверное, сильно переживают, что нет вестей от него. Наконец, пришло письмо. Мать Павла писала, что Таи и Сони у них нет. И у Таиных родителей тоже, и где они - неизвестно. Павел не находил себе места. Говорил же Тае, чтобы сразу ехала в Сибирь, так нет, к подруге приверну. Упрямая! Бранил себя, что не рассказал правды, что происходило на границе. Так бы и сказать. Не сегодня-завтра начнётся война. Таил правду, тайну скрывал. Да вся застава знала об этом! Только срок, когда начнётся, был неизвестен. Павлу рисовались картины одна ужасней другой. Вскакивал среди ночи и хватался за папиросы. Хотя спать-то теперь не приходилось почти. «Ох, Тайка, Тайка, вот вернусь домой, выпорю за непослушание!» Когда он представлял Таю, ему совсем не хотелось её пороть, а нравилось совсем другое. Когда Павел приходил с ночного дежурства, а Соня уезжала в школу, Тая быстренько забиралась к нему в постель.

- Мы с тобой, Пашка, плохо стараемся, коли мальчик не получается.

- А если девочка получится?

- Можно и девочку, только тебе жить в бабьем царстве. Замучаешься!

Павел смотрел на фотографию жены и дочери и старался не думать о плохом. Вспоминалось мирное время, когда он был любим, хоть Павел – человек военный и всякое могло случиться и в мирное время. Но это были крайне редкие случаи.

 

В Михалкино сводку о военных действиях теперь слушали не молча. Добавляли свои комментарии.

- Думали, их и лупасить не станут! И сдачи не смеют дать, - радовались в толпе, - ещё как огреют – мало не покажется.

- Знамо напазгают. Жалко, что народу много положат и изувечат. Вон, Хламушко уж опять ковыляет. Бедная Палаша, ей спокойнее было, когда он на фронте воевал. А теперь каждый день рыло мокрое. Где и берёт зелья-то?

- Да, сами бабы и наливаем. У него даже черёд установлен на каждый день. «Пей, Санко, только не сказывай, а то Пелагею жалко». А коли Санку налить, так неужто он выплюнет?! Ни в жизнь.

- Правильно: мы Хламушке угождаем, а Пелагее досаждаем. Она и так свету белого не видит. А он ещё и хорохорится. Герой! К верху дырой! – возмущались бабы.

Санко уселся на чурбан около столба.

- А отчего бабы приуныли? Почему носы повесили? – поинтересовался он у собравшихся.

- Нам, Санко, не так весело, как тебе. Ты каждый день сыт, пьян и нос в табаке, - подтрунивали бабы.

- Причины о горевании может и имеются. Но виду вам не покажу. Кукиш вам, бабы, - и Санко развернул меха гармони.

Гитлер захватил Европу

И в Россию пришагал.

От Москвы пихнули в ж..пу,

Все порточки обвалял.

Напевал Санко хриплым заунывным голосом, склоняясь к пуговкам гармони. И не смотрел на собравшихся людей.

Хорошо тому живётся,

У кого одна нога.

Сапогов не много рвётся

И порточина одна.

- Да мы, бабы, озверели. Накинулись на инвалида, облаяли, как собаки. Он же с горя прикладывается к рюмке. Мне соседским делом жаль его.

- Давай жалей! Шибче и пуще жалей! Напой Санка до самого не хочу. А потом Пелагее его утащи, пусть она с ним валандается. У неё ребята ходят куски собирают. Вон Степан пришёл тоже калеченый, а не бродит, не бражничает, вкалывает,  - закричали бабы.

- Так Хламушко и до войны случалось. В землю рогом не упирался. Бывало, ведь и погуливал.

- Тебе это, девушка, приснилось не иначе. Санко вкалывал всем бы так, - бабы стали бранится не на шутку. Санко хоть и пиликал на гармони, но разговор баб слушал. И крепко обиделся. Он поставил гармонь на снег, подошёл поближе к бабам. Рванул ворот рубахи.

- Кого хаете, пустые балаболки? Вам бы только языком чесать. Я сражался! Не по пьяни увечье получил. Кровь пролита за Родину и за вас, мокрозадых сорок. Тьфу на вас! – и Санко плюнул под ноги бабам. Развернулся и поковылял серёдкой улицы к церкви.

- Зря, бабы, мы на Санке зло сорвали. Грех ведь над инвалидом изгаляться. Со слабым легко воевать, - и бабы быстренько стали расходиться по своим подворьям.

- Я гармонь к ним занесу. Что ей тут стоять, - сказала соседка Санка.

А Санко, сильно припадая на правую ногу, уже вышагивал в конце улицы.

- К храму правится. Батюшка скорей на ум наставит. А мы и впрямь, как бешеные с цепи сорвались. Клюшкой бы Санке нам надо засветить, так, может, дошло, что делаем.

- Ну, мы ведь не со зла. А как Пелагее да ребятишкам помочь? Голодают ведь они. Хотя бы им дождаться, когда корова задоит. В марте должна, да она у них всегда перехаживает недели по две.

- Я изредка ношу молочка-то, но ещё телёнка пою. Да и удои нынче меньше, чем прошлые года. Корма-то ныне не шибко сытные, - рассуждали соседки Санушки.

А сам он зашёл в храм. У входа Санко прикрыл распахнутую грудь, застегнул пуговицы фуфайки доверху, смахнул влагу с лица и только тогда открыл дверь. У порога он перекрестился. Батюшка разговаривал со старушками, закончив с ними беседу, подошёл к Санку.

- На вас, отец Димитрий, последняя надежда. К стенке жизнь прижала. А мне с одной ногой через неё не перебраться, не перескочить. Нутро шибко болит, и жить как-то бы надо, а как, не знаю?

- Пойдём со мной, Александр, - позвал его отец Димитрий.

Они пришли в бывшую сторожку, где батюшка соорудил небольшую столярку.

- В свободное время работаю помаленьку. Только редко получается. Страждущих много. Хожу и езжу по приходу по требам. В воскресные и праздничные службы. Ты как, Александр, умеешь таким ремеслом управлять?

- Тонкую работу не смогу. Вырезать или ещё что, а табуретку или, скажем, скамейку – сумею. Батько был мастеровой, вот и меня, дурака, кой-чему научил.

- Вот и хорошо. Будь тут хозяином. За работу получать станешь продуктами. Что прихожане принесут на трапезу да что у нас с матушкой есть. Тем и расчёт. Сейчас начнёшь с клеток. В школе кроликов разводить ладят. В интернате ребятишкам хорошее подспорье. Мы на племя уже растим. Кролики - животное плодовитое, если всё нормально.

- Это я сумею, - обрадовался Санко.

- Размеры клеток на листочке записаны, на верстаке лежат. Материал и инструменты здесь. Единственное и строгое правило – в помещении не курить. Кругом стружка, не долго до беды. Стерпишь? А то дымить выходи на улицу.

- Раз такое дело, я на работу табака брать не стану. От соблазна подальше, а возьму да и забудусь, - Санку не верилось, что у него есть посильная работа. И он будет приносить пусть небольшой, но кусок хлеба, а то Пелагея бьётся, как рыба об лёд.

- Можно, батюшка, я сейчас немного покумекаю. Я выпил-то немного, только куражу через край на себя напустил, - попросил Санко.

- С Богом начинай, Александр, коли есть желание.

Санко до потёмок знакомился со своим производством. Дома его встретила расстроенная Пелагея.

- Где бродишь? Гармонь ещё до обеда принесли, а сам как в воду канул. Говорят, с бабами разбранился. Что с ними не поделил?

- Подумаешь, друг дружке пару ласковых сказали. Они бы не начали, я бы первый не кинулся брехаться. Ерунда на постном масле! Главное, Пелагея, я теперь при должности, - похвастался Санко.

- Уж не в сельсовет ли пристроился?! Там не наливают, - у Пелагеи уже лопнуло терпение от Санкиного поведения. И она не щадила мужа и говорила всю правду-матку в лицо, - завтра с утра в Солдаткино пойду. Матвею Первушину катанки на подшиву потащу. А то ребята босиком ходят. Пятками сверкают.

- Тащите, ребята, сюда катанки. Поглядим, что к чему.

- Поглядеть-то – поглядишь, только с утра за воротник выльешь – к обеду копыта откинешь, - проворчала сердито Пелагея, - уже всё в мешке сложено: и вар, и нитки, и дратва.

- Если не сумею, сам обратно сложу, тащите, робёнки, - приказал Санко.

Он разобрал мешок. Рассортировал всё и принялся за работу. Пелагея вначале не верила, что Санко может что-то сделать толковое, удивилась. За вечер он подшил две пары валенок.

- Ну, гвардейцы, принимайте работу. Может, конечно, не ровня Матвею, но сойдёт. Главное, снег не попадёт – это точно!

- Мамка, погляди. Папка вспомнил, как валенки зашивают. Пока был на войне, забыл, а теперь вспомнил, - радовались сыновья.

- Завтра продолжу, только вечером, - и довольный Санко отправился спать.

Утром он встал рано, вместе с Пелагеей.

- Куда это в такую рань? – удивилась жена. - Или вчера день пропустил, так надо наверстать.

- Не подтрунивай, Палаша. Я, пока печка топится, так вар растоплю и дратву приготовлю, чтобы вечером только знай подшивай.

- Твои бы слова да Богу в уши. Измоталась я вся, как истрепанное мочало, стало что-то ничего не мило - не дорого, только как ребятишки без меня? - заплакала жена.

- Помогать стану, Палаша, только я помощник никудышный.

- Да ты бы хоть не пил, а то пьянка надоела, хуже горькой редьки.

- Клянусь! – выпалил Санко. - Вот увидишь, правду баю.

- Не клянись – грех. Нарушишь ведь. Правда твоя на кривой осине, - махнула рукой Пелагея.

Вечером Санушко вновь принялся за валенки. Спать улёгся в полночь. А утром встал вперёд Пелагеи. Она проснулась, а Санко уже мыл картошку и укладывал в чугунник.

- Наверное, сегодня дождь хлынет! – удивилась Пелагея.

- Не хлынет, мать, пора ещё не подошла, может, малость с крыш покапает. Правильно ли я обряжаюсь?

- Всё так. Давай я сама доделаю.

- Ты ступай, Палаша, в хлев. Во дворе дел полно. Я тут ещё картошки в суп начистил.

Постепенно Санушко прибрал к рукам многую домашнюю работу. Он понимал, что взвалил не мужское дело на плечи жены.

В столярку к Санку потянулись женщины. Что приносили, чинил или мастерил на месте, что не принести в столярку, заходил домой и исправлял на дому. Расчёт брал продуктами. Да никому и в голову бы не пришло предлагать Санушку спиртное. Кому-то Санушко и за спасибо помогал, знал, что в этом доме хуже, чем у него. Домочадцы вздохнули с облегчением.

- Вот так бы жить всё время. А не дрожать, как осиновый лист, да среди ночи с ребятишками к соседям удирать, - радовалась Пелагея.

- А зачем убегала? Я бы в жизни вас пальцем не задел.

- Кто знает, что у тебя на уме. Орёт на весь дом, и скачет на одной ноге: «Командир, командуй. Фашисты лезут!». Сейчас трезвый так и блажить перестал. Стрелял все ночи напролёт в какое-то зверьё, не приведи Господи!

- Война мерещилась. А зверьё это - танки немецкие так называли. В наших лесах таких зверей не водится: «тигры», «пантеры» и всякая другая нечисть. У них вооружение крепче нашего. Ну, и мы не лыком шиты. Жалко, что меня подстрелили. Но всё равно, хоть и немного, но и я дал немцам шороху. Наша возьмёт не сразу, понятно. Много крови и нервов человеческих будет потрачено.

Санка уже никто не называл по прозвищу. Если по-за глаза, но и то уважительно: «Гляди-ко, Хломушко в рот ни капли не берёт. Взялся за ум». А в глаза называли Александром, а то и отчество добавляли - Александрович. Он смущался от такого почтения. Он и на прозвище не обижался, а что сердиться, если фамилия Хламинов. Незлобный был Санушко. Только война его сильно вышибла из колеи, и он долго не мог в неё вписаться. Но вырулил же на верную дорожку.

Санушко, справив все дела в столярке, стал ходить на наряд. Бригадир всегда находил ему занятие, и Санушко выполнял. Его стали хвалить за исполнительность и аккуратность. Все понимали, что Санко скучает по своей прежней работе. До войны он управлял и трактором, и комбайном, и машиной. На все руки мастер был, и голова соображала, да она и сейчас варит, но на одной ноге не ускачешь, и золотыми руками не схватишь.

- А тебе, Александр, наряда сегодня не дам, - сказал бригадир, - к тебе скоро председатель приедет, ему надо с тобой потолковать.

После разговора с председателем Санушко пришёл домой хмурый.

- Я завтра уезжаю, Пелагея, в район на учёбу.

- Учёного учить – только портить, - пошутила Пелагея.

- Правду говорю, посылают на бухгалтера учиться. Стану сидеть в конторе счётами брякать. Только чего набрякаю, не ведаю.

Санушко бал расстроен. Но и наотрез отказаться не смог. Он понимал, что наравне со здоровыми не сможет работать, а на затычках не проживёшь. Никто не будет с ним нянчиться  и жалеть. И подставлять своё плечо вместо Санушки не станет. Значит, надо чему-то учиться, чтобы от начала и до конца делать самостоятельно, и точка.

- А чего ты переживаешь? Ты же в школе учился хорошо. Семилетка кончена без троек, и дальше бы учился, да в Михалкино тогда десятилетки не было. А математику весь класс у тебя слизывал. И работу лучше этой не найти, - Пелагея обрадовалась, - я обеими руками за это дело!

- Ты и впрямь думаешь, что справлюсь?

- Ещё как! Пойду собирать рюкзак. Кормить хоть вас там станут? – вздохнула Пелагея. - А то, кроме картошки и капусты, ложить не знаю чего. Квашню сейчас растворю.

- Не переживай! Будут, вроде. Да я когда и к брату махну, там всего с километр… - Санушко забыл, что у него одна нога. Он об этом часто забывал, особенно по первости.

Бывало, вскочит и, как раненая птица, упадёт. Лежит, скрежещет зубами, руками царапает землю или пол, а потом начнет вставать. Упасть недолго, а вот подняться сложней. Это Санушко усвоил теперь на своей шкуре.

Курсы Санушку заинтересовали. Он с удовольствием изучал материал. Учителя его хвалили.

- Всё на лету схватываешь. Молодец!

После курсов Санушко стал бухгалтером в МТС и в колхозе. Встретив как-то отца Димитрия, поцеловал ему руку.

- Спасибо вам, батюшка. Не Вы бы, скатился бы я тогда в яму глубокую.

- На всё воля Господня! Будь, Александр, ближе к Богу и всё ладно будет, - посоветовал отец Димитрий.

 

Соня вихрем влетела в комнату. В руках у неё было письмо.

- Мамочка, пляши! Хотя давай вместе повальсируем! От кого письмо угадай? Ну?

- Неужели от отца? – выдохнула Тая.

- Конечно! А ты, вроде и не рада. Я ждала, что на седьмое небо взлетишь. Ты вся враз скукожилась. До тебя не дошло, наверное,- Соня продолжала вальсировать, - я по дороге, пока к тебе бежала, и в школе со всеми поделилась своей радостью.

- Что отец пишет? Где служит? – поинтересовалась Тая.

- Сейчас расскажу. Пишет, что жив-здоров, служит в танковых войсках. Спрашивает, каким ветром нас с тобой занесло в Михалкино. Ругается, что все приключения происходят, мамочка, из-за твоего упрямства. Но и такую он тебя очень любит и скучает. Читай сама, я спешу. Большая перемена не резиновая! После школы пойду в интернат к своим подшефным, так что вернусь вечером.

И как влетела, так и упорхнула Соня.

Тая осторожно взяла письмо. Знакомый почерк мужа. «Что же я натворила, Пашенька?» Она быстро собрала медицинский чемоданчик и отправилась в Солдаткино.

День стоял солнечный. Слепило глаза. Во всём чувствовалось приближение весны. С приходом весны всегда на душе радостно и светло. Появляется надежда и хочется жить. Даже в очень трудное время. Не хочется думать о чём-то грустном, а хочется просто смотреть в высокое нежно – голубое небо, любоваться распустившейся вербой. И даже голые деревья радуют, ведь и они чувствуют приток жизни и замерли в ожидании пробуждения.

Раньше бы Тая радовалась всему этому, а сейчас безучастно брела по дороге. Она уже пожалела, что сорвалась ни с того, ни с сего в Солдаткино, но деревня была рядом и не зайти в неё было бы глупо. Но и с Олей делиться она передумала.

- Куда ветерок – туда и узелок, - упрекнула себя Тая и вздрогнула от своего голоса. Хотя она была одна – одинёшенька в чистом поле. Только из ближнего перелеска доносились птичьи голоса, да дул лёгкий ласковый ветерок.

- Тая, как я рада! Проходи, раздевайся, будем обедать. Наши уехали в лес, отца брат приехал, нам дров заготовил, - Оля обрадовалась подруге и стала собирать на стол, - Верочка тоже уклалась. А ты какая-то хмурная. Не заболела?

- Ой, Олька, я больна на всю голову! В такой тупик забрела и выхода не вижу и назад идти поздно. Не хотела делиться, да и не люблю свои проблемы на других вешать. Павел жив-здоров. Письмо от него пришло.

- Как здорово! Вот видишь, Таюшка, - Оля обняла подругу, - я же тебя убеждала и права оказалась.

- Но я, Оленька, беременная…

- От Фёдора? Но вы, вроде, уже не встречались.

- Не встречались, ещё в Солдаткино было завязано, а как на фронт уходил, наведался разок. Редко да метко!

- Так чего же ты? Дала бы от ворот поворот.

- Знаешь, Оля, я порой сама себя не понимаю. Делаю наперекор себе. А потом корю, самобичую, но назад уже пути нет. Неисправима.

- Полно, Таечка, все делают ошибки, потом себя тоже корят, - утешала Оля подругу.

- Сколько мы с Пашкой ребёнка второго мастерили. Ну, не получалось – хоть лопни. А тут раз и в дамках. Рожать боюсь – разрушу семью. Павел навряд ли простит, и губить дитё жалко, да и срок большой, опасно. И Соньке надо говорить, а не ждать, когда живот на нос попрёт.

- Дело сложное. Но ты же, Тая, не знала, что Павел жив. А если бы знала о муже, я тебя знаю, закричала бы на всю вселенную.

- Конечно, пожалела: мужик на войну уходит, да может, этот случай последний в его жизни, вот, стиснув зубы, и стерпела. Всё, Олюшка, выслушала ты, и у меня уверенность появилась. Всё Соньке расскажу, но попрошу, чтобы отцу не писала пока о ребёнке. А то Павел в горячке полезет куда не следует. А закончится война – пусть решает: прощать или нет.

- А что люди скажут - не обращай внимания. Тебя, Таечка, от мала до велика все любят, - подбодрила Оля подругу.

- Ну, хоть не все. И может, и не любят. Работа у меня необходимая порой людям.

Перед тем, как рассказать всё Соне, Тая отправилась в воскресение на службу. Она исповедовалась и причастилась. Вернувшись домой, Тая сразу начала разговор с дочерью. Она понимала, если отложит, нужно вновь собираться с духом, а уж решилась, так будь что будет.

- Соня, я жду ребёнка. Где – то через полгода рожу, - выдавив признание, Тая опустилась на стул. У неё подкашивались ноги.

- Ребёнка? Откуда? Хотя откуда берутся дети?! Я же чувствовала, что у тебя кто-то есть. А потом ты взялась за ум и я, дурочка, даже себя укорила, что как могла вбить в свою башку гадости о мамочке. Она у нас такая чистая и безупречная.

- Ты вправе меня укорять, дочь. Но единственное прошу: не писать ничего отцу. Ради его блага.

- Я же не такая ненормальная, как ты. Вот вернётся отец, буду жить с ним, а ты живи с кем хочешь и рожай от кого хочешь. А сейчас я пошла в интернат. Ненавижу тебя и не хочу тебя видеть, - Соня выскочила, потом вернулась, схватила одежду, рюкзак с учебниками и хлопнула дверью.

Тая не плакала. Она тупо смотрела в одну точку. Через две недели Соня вернулась.

- Мамочка, прости меня. Я дура. Ты у меня самая хорошая, добрая. От Вали и её родственников тебе огромный привет. Ещё привет от Юры Новосёлова. Папка дал ему мой адрес, и он написал мне письмо. Это такое счастье, мамочка. Ты простишь меня?

- За что, доченька?! Я сильно виновата. Но если бы знала, что папка жив, разве бы я так поступила!

- И папка простит! Я уверена. Может не сразу, но простит. Он же у нас умный и любит тебя.

 

Закончились лихолетья. Стали возвращаться с фронта. Авдотья дождалась зятя Григория и любимых внуков близнецов Петра и Аркадия.

Вернулся и Павел - муж Таи. Соня знала о возвращении отца и отправилась встречать на станцию. Матери она сказала об этом. Когда Павел с Соней подошли к дому, навстречу им выбежал мальчишка.

- Шоня, кто это?

- Мой папа! Мой любимый папочка! – Соня сияла от радости и счастья.

- А тебя как звать? – поинтересовался Сонин папа у мальчишки. - Давай знакомиться.

- Я – Паська. Шонькин брат.

- Ну, если ты Сонин брат, значит и тебе я отец.

- Ты мой папка. Ура! Мама, папка плиехал, - закричал маленький Паша.

Павел снял фуражку и одел на мальчонку.

- Пашка, пойдём похвастаемся фуражкой и расскажем всем, что у нас вернулся отец. Не будем мешать папе с мамой.

 

Последним вернулся Виталий. Он написал Оле, чтобы она с дочкой приходила на луг около Шаймы. Оля не понимала: зачем на луг, за деревню, в противоположную сторону от дороги? В назначенное время над деревней показался самолёт. Сделал круг и начал снижаться.

- Мамочка, я боюсь, меня сдунет сейчас, - Верочка прижалась к матери.

- Не бойся, доченька, это наш папка прилетел!

- Спасибо, дружище! Махни ещё раз крылом - я жене обещал.

- Виталик! – и Оля побежала навстречу мужу.

- Я же обещал махнуть крылом, вот и махнул, любимая.

- Голубок, крылом махни, ангелочек защити!

- Верочка, папка наш вернулся!

С деревни бежали люди, махали поднимающемуся самолёту.

- Виталий Травин вернулся! Немцев всех разбомбил и вернулся. Ура! Наша взяла!

У Оли вновь началась жизнь офицерской жены. Летами, если не получалось с Виталием, то с Верочкой они приезжали в Солдаткино. Отец Оли Матвей прожил долгую жизнь. А мамы Натальи не стало совсем недавно.

- Я долгожитель солдатской закваски, - смеялся Матвей, подтрунивая над собой, - как же я свою молодую жену оставлю?!

- Мы друг без друга – никуда, - в тон ему отвечала Наталия. – Шибко затоскую без тебя, муженёк.

Дочь Оли – Верочка – вышла замуж за Ваню. У них сын Андрей, который и привёз Ольгу Матвеевну в Солдаткино этой весной. А завтра приедут Вера с Ваней. Ольга Матвеевна их ждёт… Они съездят в Михалкино в храм, а после службы навестят кладбище и поклонятся дорогим холмикам горячо любимых людей.